Филиппина была так взволнована, что, если бы Джем не предложил ей опереться на его руку, она бы не смогла идти — так у нее кружилась голова. Тишина, нарушаемая трелями и чириканьем птиц, а также голосами их спутников, показалась ей полной невысказанных обещаний. Сердце ее забилось в нетерпении.

— Это мгновение так прекрасно, принц, что я не хочу, чтобы оно закончилось!

— Прошу, называйте меня Зизим.

— Зизим! — повторила она и украдкой посмотрела на него — впервые с той минуты, как они обменялись поцелуем.

— Так мать называла меня в детстве. Это имя приятно моему сердцу, как вам — имя Елена. Так зовут меня самые близкие люди.

Она вздрогнула.

— И ваши супруги тоже?

Он улыбнулся уголками губ и погладил ее дрожащие пальчики. Этот укол ревности, порожденный переменой в их отношениях, делал чувства еще более сильными.

— Не терзайтесь из-за них, Елена. В моей стране это обычай — иметь гарем.

— Но Господь этого не одобряет.

Он подошел к ближайшему дереву и оперся о него спиной. Филиппина присела на плоский камень, и ее юбка раскинулась веером. Ярко-зеленые листья папоротника только подчеркивали ее цвет.

— Вы их любите? — спросила она, догадавшись, что он не хочет говорить о различиях в их культурах.

— Моя мать — гречанка. Она красива особой, высокомерной красотой, но старость смягчила ее черты и убелила волосы. Думаю, отец по-настоящему любил только ее.

— А вы? Кого вы предпочитаете остальным? Альмейду? Она пожирает вас глазами. Когда она вчера смотрела на меня, то в глазах ее блестела сталь! — не сдавалась Филиппина.

Он долго смотрел на нее, пожирая глазами каждую перемену в выражении ее обеспокоенного лица. Ямочка на правой щеке, крохотная естественная родинка на скуле, слегка вздернутый носик, волнистая прядь, выбившаяся из-под головного убора… Ему не хотелось ничего скрывать от нее — единственной на этой враждебной земле, с чьей помощью он возродился к жизни. Но и не хотелось торопить события.

— Альмейда ничего для меня не значит. Моя первая жена сейчас в Египте. Она уже родила мне двоих сыновей. Они под защитой султана, но я все равно очень за нее боюсь. Боюсь за них. И очень скучаю.

Филиппина опустила голову. Признание, словно кинжал, вонзилось ей в сердце, однако она предпочитала Альмейде воспоминание о женщине, с которой он никогда больше не увидится.

Джем отошел от дерева и присел у ее ног, чтобы взять ее белоснежную ручку в свою руку.

— Я не хочу делать вас своей женой, Елена! Разочарование. Или облегчение? Сердце Филиппины не могло решить. Она отвернулась.

— Кто же я тогда для вас?

— Единственная в этом мире, ради кого я отрекусь даже от своего бога, если вы попросите!

Она закрыла глаза. Сон ли это или явь? «Слишком рано! — подумалось ей. — Еще слишком рано!»

— Даже если вы станете христианином, шевалье де Монтуазон и мой брат Луи не откажутся от своего мерзкого плана.

Он вздохнул.

— Даже если избавиться от обоих, это нам не поможет. Давайте повременим, прекрасная моя Елена. Вы согласны? Я найду способ разрушить их планы. Но для этого мне нужно защитить себя от своего брата, султана. Мне нужно вернуть назад эликсир, который спас вашу Альгонду.

Филиппина посмотрела на него, но на этот раз на лице ее было написано огорчение.

— Я с радостью отдала бы его вам, но она выпила все до капли!

Он стиснул зубы, смиряясь с неизбежным.

— Значит, все потеряно. Если у меня не будет этого эликсира, рано или поздно я умру.

Его отчаяние уязвило Филиппину в самое сердце.

— Откажитесь от своей веры, Джем! Вы перестанете быть опасны для Баязида, и он забудет про вас…

Он покачал головой.

— Я поговорю об этом с великим приором. Но позднее. Не хочу, чтобы он связал воедино мое знакомство с вами и эту просьбу. Он желает вашего брака с Филибером де Монтуазоном, к которому искренне привязан. Если он догадается о моих чувствах к вам, он станет нам мешать.

И он взмахнул рукой, словно нанося удар невидимому врагу.

— Аллах велик! Он не позволит мне умереть, прежде чем я избавлю вас от этого мерзавца!

Филиппина вдруг оживилась, вспомнив о сестре Альбранте.

— Бог на нашей стороне, Зизим! Я знаю место, где находится другой флакон, такой же, как тот, о котором вы мне рассказали!

Джем побледнел:

— Еще один, говорите вы? Такой же? Это точно?

Она кивнула.

— И эликсир в нем имеет такие же свойства.

— Два флакона… — повторил Джем, не зная, сомневаться ему или надеяться.

Филиппина схватила его за руки и сжала их.

— Он хранится у монахини аббатства, в котором я воспитывалась после смерти матери. Завтра же я поеду к ней и спрошу, откуда он у нее. Если она откажется мне его дать, я отправлю Альгонду в Сассенаж, чтобы она попросила помощи у местной знахарки. Разве вы не говорили, что вам его дала то ли колдунья, то ли знахарка? Некоторые тайны пересекают границы…

— Например, любовь.

— Да, и любовь, Зизим!

Она погладила его по лицу и снова удивилась тому, насколько мягкая у него борода. Он заглянул в ее глаза. Впервые со дня своего пленения он ни о чем не жалел. Ни о том, что покинул свою страну, ни о коварстве госпитальеров, ни о долгом пути, который они заставили его пройти. Не будь всего этого, он бы не оказался здесь, рядом с этой женщиной, от которой зависела его жизнь.

С женщиной, для которой он был рожден. Он отстранился от нее, хотя и умирал от желания обнять, и выпрямился во весь рост, горделивый, уверенный в себе.

— Каждый день я буду приходить сюда, когда солнце встанет в зенит. Вне зависимости от того, сможете вы прийти ко мне или нет. Я буду вас ждать.

Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться.

— Время не стоит на месте. Вам пора возвращаться.

От высокомерия Катарины не осталось следа. Она переменилась в лице, руки задрожали. Ей пришлось присесть на камень, в незапамятные времена наверняка служивший алтарем. Такие стояли напротив каждого коридора, ведущего в отдельную усыпальницу. Во время погребальных церемоний на эти алтари возлагали дары. Они были вытесаны из гранита, как и стела в центральном зале, и сегодня представляли собой не более чем обиталище насекомых.

В свете факела, который Ангерран вставил в расщелину в стене, Катарина вертела в руках пирамидальный флакон, любуясь красотой синего стекла. В глазах у нее стояли слезы волнения. Мунии не терпелось расспросить ее, однако она сдержала свой порыв и отошла к мужу. Оба, затаив дыхание, ждали, когда она совладает с волнением, в которое ее поверг их рассказ о карте и о цели их поездки. Наконец Катарина обратила к ним взгляд своих черных глаз. В них не было ни цинизма, ни страха. Только огромное уважение. И это больше, чем что бы то ни было, удивило супругов. Не думая о том, что пыль испачкает ей юбку, Муния встала на колени рядом с сардинянкой и накрыла флакон ладонью. Этот жест красноречивей любых слов сказал Катарине, что она может им доверять и они сумеют сохранить секрет.

— Мне нужно знать, Катарина! Я родилась в стране пирамид, в тайны которых никто не проник. Мне нужно понять! Что это за пророчество?

На выразительном лице Катарины появилась улыбка — первая искренняя улыбка с момента их встречи.

— Это длинная история, дети мои! Она восходит ко временам царствования гигантов. Они мне ее и поведали. Я слышу их голоса с детства и говорю с ними.

— Я тоже вчера говорила с ними! — сказала Муния.

— Знаю, моя крошка. Теперь я это знаю.

Сардинянка отдала Мунии флакон и покачала головой.

Волосы ее, как обычно, были собраны в узел высоко на затылке, скреплены шпилькой и покрыты черным платком, который она снимала только перед сном. Она набрала в грудь побольше воздуха, машинально вытерла ладони о фартук, как поступала каждый раз перед началом трудной работы.

— Я расскажу вам о них в свой черед. Начну я со своей бабушки. На острове все ее знали и уважали. И не только за мудрость, но и за ту силу, которую я от нее унаследовала. Она жила на краю деревни, напротив церкви, и по вечерам садилась у окна и смотрела, как мимо проходят процессии умерших, словно и они спешили на мессу. Когда я в первый раз их увидела, то не подумала даже, что в этом есть что-то особенное. И только когда я поняла, что мать моя их не видит, стало ясно, что мы с бабушкой не похожи на остальных людей. Я стала приходить к бабушке чаще, и она многое мне объясняла, учила меня. Думаю, она знала, что я стану ее преемницей.