— Лэди, — произнес Мамонтов в экстазе, — не мучьте меня, не откладывайте объяснения вашего совершенно непонятного поступка, — скажите, почему вы даруете мне жизнь и свободу?

Лилиан Ван-ден-Вайден колебалась одно мгновение, потом все ее существо озарилось таким удивительным светом, что Мамонтову показалось, что он сам пронизан им.

Улыбаясь ему прямо в лицо, она ответила ему на его настойчивый вопрос:

— Только потому, сэр, что дуло вашего ружья опустилось перед сердцем моего первого внука…

— Вашего…

Догадки Мамонтова начинали подтверждаться все, одна за другой.

В порыве почти детского восторга он вдруг спросил Лилиан:

— Скажите, как зовут вашего внука?

— Еще никак, — ответила Лилиан, не переставая улыбаться. — Мы даем нашим детям имена только тогда, когда они заслуживают их себе. Мой маленький любимец еще очень молод для имени.

— И тем не менее он, правда через вас, уже заслужил его! — торжественно воскликнул профессор Мамонтов. — Если бы вы только разрешили, я дал бы ему его настоящее имя. Я знаю, как нужно назвать его!

— Как? — уже серьезно спросила Лилиан.

— Eozoon, т. е. заря жизни.

Лилиан задумалась на мгновение и закрыла глаза.

Потом, открывая их, отражая в них бесконечную любовь и ласку, сказала голосом, полным теплоты и благодарности:

— Благодарю вас, сэр. Это прекрасное имя, и им будет назван мой любимец. «Заря новой жизни», мой маленький, мой любимый Eozoon!

Как это, в сущности говоря, случилось — Мамонтов и сам не знал.

Первый день, наступивший вслед за днем его пленения, прошел в тщательном изучении всего уклада жизни племени человекообразных и в детальном ознакомлении с анатомо-физиологическими особенностями его гостеприимных хозяев. Ему была предоставлена полная свобода действий. Вся теория его о структуре тех, в гостях у кого в настоящее время он находился, подтверждалась с удивительной точностью. Он ошибся в своей теории в самых незначительных деталях и пустяках. Все эти добродушные гиганты были полудвуполыми самцами, не способными оплодотворить самих себя, за отсутствием в их организме органа матки, но способными оплодотворить самку любой из филогенетических ветвей. Но ни единой самки у них не было, и профессору Мамонтову стало ясным, что если б не Лилиан — все их племя неминуемо должно было подвергнуться процессу вымирания.

Теперь все внимание профессора было сосредоточено на потомстве Лилиан, т. е. на результате скрещения обеих филогенетических ветвей.

Особенно интересовался Мамонтов внуком Лилиан — уже вторым поколением этого скрещивания — не будучи в состоянии решить вопроса, был ли этот внук уже совершенно двуполым, т. е. настоящим Homo divinus'oм, способным самооплодотвориться, или же являлся все еще полудвуполым существом.

Ясно было одно. У Лилиан от человекообразных были особи женского пола. Были ли эти особи исключительно женского пола, или также полудвуполы, с доминирующими женскими признаками?

Эти вопросы необходимо было решить до того, как покинуть племя, и профессор ломал себе голову, как бы деликатнее изложить свою просьбу Лилиан о разрешении ему подвергнуть ее потомство соответствующему исследованию.

А Лилиан, как на зло, во второй день пребывания Мамонтова среди ее племени не показывалась больше.

Железная логика Мозеля дала глубокую трещину благодаря великим открытиям Мамонтова.

С каждой особо выдающейся детали строения организмов человекоподобных он делал по несколько снимков, которые должны были воочию убедить его противников и весь мир в его победе.

Уже на третий день он ознакомился с детьми Лилиан Ван-ден-Вайден, изумляясь той точности, которая была предвидена его теорией, в смысле определения свойств, которыми должны были бы обладать такие особи, явившиеся результатом скрещивания обеих филогенетических ветвей.

У Лилиан было десять человек детей, из которых двое были женского пола, т. е. обладали совершенно правильно развитыми женскими половыми органами, как первичного, так и вторичного характера, наряду с зачаточно развитыми органами — мужскими.

Т. е., иначе говоря, они были полудвуполые самки, тогда как восемь остальных являлись полудвуполыми самцами.

Первым родился у Лилиан полудвуполый сын, ему было уже 19 лет, второй родилась полудвуполая дочь, которой было 18 лет, и от скрещивания этих двух особей — брата и сестры — и произошел Eozoon, которому было всего два года.

Наши дети достигают такого роста, каким обладал двухлетний Eozoon, лишь к десяти-двенадцати годам.

Профессор Мамонтов с волнением дожидался той минуты, когда он смог бы удостовериться, что ребенок этот двупол в полной степени, т. е. лет через четырнадцать сумеет самооплодотворить себя и дать в результате уже настоящего Homo divinus'a, человека из мрака времен снова вернувшегося к новой жизни, к 180 градусу развития человечества, к его славе и апогею всех его физических и духовных возможностей!

Цикличность жизненного бытия встала перед глазами ученого реальнее, чем понятие о том, что дважды два — четыре.

Наконец, на четвертый день к Мамонтову снова явилась Лилиан Ван-ден-Вайден.

На этот раз она была не одна.

Она вела за руку своего внука, своего любимца, своего Eozoon'a, и с нескрываемой гордостью показала его профессору Мамонтову

Пряди нежных как лен волос падали на чистый лоб Eozoon'a. Физически — это был уже вполне завершенный Homo divinus!

Лилиан Ван-ден-Вайден, ослепительно прекрасная, как всегда, нагая и гордая своей наготой, явилась к нему в этот день перед заходом солнца.

Она подошла к нему незаметно и, нежно дотрагиваясь до плеча Мамонтова, сказала:

— Вы грустите? Вам хочется меня покинуть? Я понимаю вас. Если не ошибаюсь в причине вашей грусти и задумчивости, не покидающей вас весь сегодняшний день, то завтра мои мужья и братья доставят вас обратно. Но… на прощанье мне хотелось бы поговорить с вами. Вы, может быть, — последний белый человек, которого я вижу, и вам, чувствуя к вам доверие и бесконечную благодарность, мне хотелось бы объяснить все те причины, благодаря которым я здесь. Я знаю, что это не имеет никакого реального смысла делать, но мне все же хотелось бы, чтобы хоть один белый человек знал в тайниках своей души о том великом будущем, что ожидает человечество! Чем-нибудь я должна же отблагодарить вас. Так вот, может быть, мысль о прекрасном будущем человека скрасит вам вашу жизнь, даст бодрость и спокойствие вашей старости и сделает смерть легкой и приятной. Пройдем ко мне.

Вначале Мамонтов хотел возразить этой удивительной женщине. Он хотел громко крикнуть ей, что он вовсе не грустит и совершенно не намерен завтра возвратиться к себе, но, взглянув в глаза Лилиан, он нахмурил брови и молча, не проронив ни единого звука, последовал вслед за нею в таинственное подземелье, куда не проникал еще ни один белый человек…

Помещение, в которое провела Мамонтова Лилиан Ван-ден-Вайден, представляло собой подземную залу, стены которой были убраны шкурами леопардов, тигров, ягуаров и золотистых гиен, а пол устлан душистыми травами и стеблями неведомых Мамонтову лесных растений. В зале было совершенно светло, но откуда проникал свет — Мамонтов никак не мог догадаться.

Воздух, хотя и насыщенный несколько дурманящими ароматами высушенных растений, был все же свеж и совершенно сух.

Лилиан Ван-ден-Вайден растянулась на душистом ковре трав и пригласила Мамонтова последовать ее примеру.

Мамонтов, затаив волнение и стараясь скрыть его, опустился рядом с лежавшей на душистом полу Лилиан и сел, поджав под себя ноги.

Некоторое время Лилиан молча разглядывала своего гостя, в то время как Мамонтов не знал, куда направить свои взоры.

Глядя на эту удивительную наготу, Мамонтов испытывал странные чувства.

К восторгам ценителя красоты примешалось еще что-то иное, от чего шли мурашки по всему телу и что, при всем желании и неоднократных попытках ученого, он никак не мог отогнать от себя.