Экспедиция отправилась в путь.

Разбившись на две группы, экспедиция строго придерживалась намеченного маршрута и, хотя очень медленно, но все же с каждым днем приближалась все ближе и ближе к назначенным для стоянок местам.

Отряд профессора Марта уже на четырнадцатые сутки достиг места своего назначения и разбил лагерь на берегу реки Индрагири, катившей свои желтые воды параллельно Кампару в нескольких километрах расстояния.

На другой уже день по прибытии ученые приступили к работам по изучению мела третичного периода, мощными напластованиями залегшего по берегам обеих рек.

Профессору Марта вначале сразу повезло. Не прошло и двух недель, как ученый нашел следы, с несомненностью говорившие за пребывание здесь человека, возраст которого определялся ученым приблизительно в двести тысяч лет.

Таким образом, уже первые шаги экспедиции обогатили мир ценнейшими данными, разрушающими раз и навсегда легенду о кайнозойской эре, как об эре, в которой животная жизнь якобы находилась лишь в стадии развития, и кроме жаберно-дышащих животных и ракообразных, ничем особенным не отличалась от предшествующих ей эр.

Реки Индрагири, Кампар и Сиак, в районах которых производились работы группы профессора Марта, были очень глубоки, вполне судоходны, крайне живописны, и одно лишь обстоятельство необычайно затрудняло дело.

Несмотря на плодороднейшую почву и роскошную растительность, в долинах этих рек не было даже туземных селений, и на протяжении многих десятков километров нельзя было встретить ни единой живой души.

Иностранцы же еще ни разу не отваживались углубляться в долины этих смертоносных рек, зная, какой дурной славой пользуется местный климат, так что экспедиции пришлось вступить в зону, еще совершенно незнакомую человеку.

Поле для исследований было богатейшим, но климат, действительно, оказался совершенно невыносимым, и не мудрено, что смерть, как острый серп, косила всех ранее здесь побывавших отважных путешественников, понадеявшихся исключительно только на свою выносливость.

Участники экспедиции из группы профессора Марта, понятно, могли быть смелее и увереннее, так как ими были захвачены с собою из Европы лекарственные препараты, предохраняющие от заболевания малярией, но тем не менее и их постигло очень скоро тяжелое несчастье.

Это несчастье явилось как бы первой грозовой тучей.

Через девять дней, несмотря на ежедневные внутривенные вливания особого мышьякового препарата, тяжело заболел еще совершенно незнакомой врачам формой тропической лихорадки японский ученый, доктор биологических наук, профессор Иокогамского университета — Хорро.

Были приняты все меры, вплоть до применения рентгена и радия, для того, чтобы спасти ученого, который на другой день уже впал в бессознательное состояние, а в ночь на третьи сутки скончался в страшных конвульсиях, за два дня болезни превратившись в обтянутый кожей скелет.

Эта первая жертва экспедиции, эта смерть всеми любимого и уважаемого товарища сильно поколебала мужество остальных членов группы профессора Марта, не остановивших, однако, своих работ ни на одно мгновенье.

Смерть профессора Хорро заставила насторожиться профессора Марта, и он приказал старшему врачу своей группы произвести впрыскивание еще совершенно неиспробованного противомалярийного препарата, хранившегося у профессора Марта в очень ограниченном количестве.

Препарат оказался буквально чудодейственным и никто из участников экспедиции не подвергся больше заболеванию страшной болезнью.

Только потому, что клинически препарат этот не был еще изучен, он не применялся ранее, и Марта не мог себе простить, что не применил его к покойному Хорро.

Это было тем обиднее, что, по странной игре случая, этот препарат был изготовлен в лабораториях самого профессора Хорро, в Иокогаме.

Не успел еще профессор Марти прийти в себя после первой неудачи, постигшей его группу, как разразилась вторая, сильно расстроившая и взволновавшая ученого, который, как ни ломал себе голову, никак не мог придумать объяснения вызвавшим ее причинам.

Дело в том, что, расставаясь с профессором Мамонтовым, Марти условился немедленно установить, по прибытии на место, радио-связь с его группой, но, как ни бился Марти, — связь эту ему никак не удавалось наладить.

Это было крайне загадочно, ибо первым делом, по разбитии лагеря, итальянский ученый приказал своим радиотехникам оборудовать походную станцию и установить приемник, что и было исполнено в самый кратчайший срок.

И вот, несмотря на это, ни одна из посланных Мамонтову профессором Марти радио-волн не достигла своего назначения, погибая где-то в пространстве, так что приходилось допустить нечто совершенно невероятное: профессор Мамонтов не установил у себя радио-станции.

Но, отлично зная Мамонтова, профессор Марти считал это единственно допустимое предположение самой большой глупостью, которую только можно придумать.

Чтобы Мамонтов не установил у себя станции и не исполнил данного обещания? О, нет — все, что угодно, но это не могло иметь места!

Что же тогда? Не случилось ли с ним несчастья? Но опять-таки тогда об установке станции позаботился бы Мозель, или кто-нибудь другой из ученых. Не провалились же они все, сколько их там ни есть, сквозь землю? И даже этого было недостаточно для объяснения отсутствия связи. Проваливаясь сквозь землю, они должны были еще захватить с собою и все радио-аппараты. Только тогда можно было бы объяснить это непостижимое обстоятельство. Не иначе.

Все это необычайно волновало профессора Марти, отлично знавшего, что если его путь был труден и опасен, то путь, избранный Мамонтовым, уже никак не мог быть назван иначе как тернистым.

Принимая же во внимание горячность и самоотверженность русского ученого — было от чего волноваться!

Марти решил запросить, наконец, Батавию о судьбе мамонтовской группы, но, увы, вместо успокоения, этот шаг принес ему еще больше волнения и расстройства.

Положительно, с радио происходило что-то в высшей степени непонятное и таинственное.

Все радиотелеграммы его, касавшиеся деловой стороны, благополучно доходили до места своего назначения и профессор, получал на них немедленные ответы, но, если в телеграмме стояло имя Мамонтова, никакого ответа из Батавии уже не получалось.

И если сначала Марти только волновался и нервничал, то очень скоро уже совершенно растерялся и не знал, что ему предпринять в дальнейшем.

Это случилось тогда, когда старшему радиотехнику французу Лебонэ, удалось, переключив свой приемник на более короткую волну, поймать таинственную, полушифрованную телеграмму, которую удивленный француз и доставил немедленно профессору Марти.

Никто из участников экспедиции не мог понять значения этой депеши, хотя профессор амстердамского университета по кафедре геологии Рамстред и перевел ее всем, так как она была написана по-голландски.

Немедленно запрошенный по этому поводу Ван-дер-Айсинг не отвечал, и Лебонэ, как ни старался принять своим приемником еще что-нибудь, ничего поймать не смог.

Очевидно, станция, отправившая эту телеграмму, все время меняла длину своих волн.

А таинственная телеграмма гласила:

«Не допускай. Тире. Тире. Тире. С. У. Марти, Мамонтов нет. Буйволова расселина. Буду».

А в группе профессора Мамонтова в это время происходило следующее.

Первое место стоянки было достигнуто на седьмой день по выходе из Батавии.

Это была та самая знаменитая Буйволова расселина, откуда некогда погибший англичанин Уоллэс начал свои, столь печально окончившиеся, поиски таинственно исчезнувшей Лилиан Ван-ден-Вайден.

Отсюда до конечного пункта пути мамонтовой группы было уже не далеко, — всего 35–40 километров.

Конечный пункт этот, намеченный Мамонтовым совместно с Яном Ван-ден-Вайденом, представлял собою опушку еще совершенно неисследованного тропического леса.