Телевизионные выпуски новостей, радио, телефоны, интернет, бабские сплетни. Я — не отсюда. Что я вообще здесь делаю? Ожидаю делегацию. Ха, это ведь только вопрос времени, когда наконец наша машина будет замечена. Если ее уже не заметили. Она припаркована за углом, около холма, но ведь мимо едут и другие машины. Значит, заметили?

Да, не самое удачное место и время для прогулок.

А был ли здесь вообще кто-нибудь? Я — в первый раз. До этого я этот идиотский разрушенный хозяйский двор вообще видел только по телевизору. Тогда это были очень яркие съемки, все заполненные драматическими событиями. А я — сидел дома, за столом, ел сыр липтауэр, слегка засохший хлеб, если точно помню, и грыз чеснок. Для здоровья, потому что тогда свирепствовал какой-то страшный грипп. Наверное, уже целую вечность тому назад, в прошлом году. Да, так это и было. Сидел и пялился в телевизор, показывали детектив, новости с места событий, просто приключенческий фильм! А сейчас от всего этого остались только сарай, развалины, как после самой крутой вечеринки выпускников всех времен и народов. А я? Главный актер.

Меня совсем не радует мысль о том, как огонь потихоньку приползет сюда вверх. Что произойдет весьма скоро, я это знаю, стоит лишь стемнеть. Сумерки оживляют фантазию, пробуждают горячий энтузиазм… Око за око, глаз за глаз. Хорошо, что до темноты еще осталось немного времени, сейчас еще светло.

Да.

Когда я в очередной раз обернулся в сторону сарая, то есть «пчелиного улья», от неожиданности вздрогнул и чуть не отскочил.

Агата Шаркези, какой стиль вы предпочитаете?

Да вы же видите, по-спортивному удобный, немного ретро. Джинсы, светло-голубые, клеш — самые крутые. Так сказать, стиль семидесятых, не восьмидесятых. Куртка с мехом, точнее, искусственной имитацией меха, конечно, лохматая подкладка, на большом воротнике. Оливково-зеленого цвета, со светло-коричневыми кожаными вставками спереди. А эта баба — теплая и по-своему очень даже сексуальная, если кому-то нравится такой тип. Даже и не очень облезлая, по крайней мере так кажется с расстояния нескольких метров. Под курткой такая приятная блузочка, тоже джинсовая. Черные носки, кроссовки. Такая вот дамочка, правда немного подуставшая.

Агата Шаркези, вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что у вас красивые глаза?

Да, глаза у меня — светло-ореховые, да, кто-то мне уже говорил, что эти мои глаза примечаешь сразу, издалека, хотя цвет сам по себе не так уж заметен. Вы же знаете, мы не все черные, правда? Да, ничего не поделаешь, глаза как глаза, какие есть, что бог послал.

Агата Шаркези, а где же ваш ребенок, ваш замечательный младенец?

А какое ваше дело?

С ума сойти! Невозможно поверить!

Она здесь.

Она здесь!

Она действительно здесь. Стоит и смотрит на меня, как будто хочет прострелить своим взглядом. С ума сойти! Половина задачи уже решена! Невероятно, надо же, успели еще до сумерек.

А младенца-то нигде не видно. Она что, куда-то его спрятала? Или, может быть, где-то оставила. Оставила! Ну да, еще слава богу, если где-то оставила. Если это так, то это — как бы это сказать — все немного упрощает. Или нет? Трудно сказать… Поневоле вздыхаю.

По сути, именно ее я и ждал, и я должен был знать, с чего начать, уже иметь заготовку, да, должен был… Только дело в том, что я реально хотел, чтобы ее не было, вообще не было. Я даже рассчитывал, что ее не будет. Правда. Не здесь. Не в этот момент. Мое свидание! Первое впечатление очень важно, оно решает все. Мы просто стоим и смотрим друг на друга.

В принципе она даже симпатичная, по-своему, хотя это невозможно. Потому что она — не наша. От нее исходит некая энергия, или как сказать, запах какой-то на сто метров; конечно, если какое-то время назад она жила здесь, в этих развалинах! Что-то такое протухшее в воздухе, влажно-прогнившее. Я вовсе не расист, совсем нет, это как раз самое последнее, в чем меня можно обвинить. Хорошо, да, я знаю, что такое гены, и ничего тут не поделаешь. И у них у всех, у всех членов их семьи, всего племени, такие немного странные лица; уже насмотрелся. Такие угловатые черты. Что-то бесстыдное, блудливое. И у баб это гораздо заметнее, чем у мужиков. Один из этих мужиков, в общем, неплохо смотрелся в телевизоре. А вот их бабы выглядят так странно, как сказать, такие противные, грубые. У этой вот волосы темные, но не черные, почти черные. Темно-каштановые. Издалека замечаешь ее глаза, слишком светлые для ее расы. Что, смешанная кровь? Ее глаза не голубые, но и не серые. Просто светлые, и все тут. Да, такие по-крестьянски светлые, не как у манекенщиц. Чем-то даже похожи на глаза той саамской певицы с Евровидения, как же ее звали… Цыгане как раз не имеют ничего общего с саамами, цыгане должны быть в принципе все вылитые брюнеты, хотя, похоже, не все. Кто-то посветлел под влиянием северных соседей, глаза у них стали светлыми, как у волков, ведь цыгане — уральское племя, они же не азиаты, а…

Да ладно, в общем, какая разница?

Она шагнула от сарая в сторону той странной Святой Марии, за ее спиной, которая пережила все разрушения. Святую Марию словенцу тяжело снести бульдозером, даже если это Мария не своя, а соседская, с соседского двора. Да, кстати, она совсем не так уж плоха, эта Мария, это ведь не какая-нибудь поздняя готика; впрочем, какая разница. Баба подходит к святому образу и крестится. О господи, похоже, что нужно будет ходить в церковь, слушать проповеди…

Я тоже иду за ней. Не могу просто стоять. Подхожу к ней поближе, но не слишком, лишь бы не испугать. Она снова оборачивается и смотрит на меня. Довольно неприветливо. В принципе она не сильно отличается от какой ни возьми молодой девицы, но возможно потому, что она одна на этой земле, а также потому, что она чуть постарше, ее взгляд кажется более враждебным, из-за отягчающих обстоятельств. Эти обстоятельства придают ее взгляду больший вес. А тут еще эти два костра в долине внизу — да, ситуация действительно непростая, что тут говорить.

Агата: Что ты здесь делаешь?

Что я здесь делаю? Ишь ты какая, что, мол, я здесь делаю. Сейчас она еще меня и обидела — такой колючей приветственной фразой. Даже если забыть все остальное, так просто несправедливо. Как будто я здесь по своей воле! Ведь любому дураку ясно, что нет для меня никакой другой причины находиться здесь, кроме как она сама. Не то чтобы по этому поводу нужно впадать в эйфорию, но могла бы, по крайней мере, менее заносчиво себя вести. Что ж мне ей ответить…

Я: А ты что здесь делаешь?

Может, дурацкий ответ, а может, и нет. Это все-таки вопрос по существу. Только, похоже, это ее не очень задело. Стоит себе и смотрит на меня как вкопанная.

Агата: Ты мент?

Я: Нет, я не мент.

Я опять смотрю на нее.

Я: Я приехал за тобой. Ты же, наверное, ждала, что здесь кто-то появится.

Делаю паузу. Длинную. Пусть сама заполняет паузы.

Агата: Ну, тогда ты из социальной службы.

Опять этот колючий взгляд. Боже мой, до чего же они недоверчивые.

А в общем, почему она должна мне доверять. Никто меня не приглашал, я сам к ней пришел.

Я: Нет.

Агата: Ну, и кто ты тогда?

Почему я должен ей это объяснять?

Я: Я твой друг. Думаю, я настолько твой друг, чтобы позаботиться о том, что для тебя хорошо. Наверное, ты понимаешь, что оставаться здесь для тебя небезопасно. Что означает, что нельзя допустить, чтобы с тобой здесь что-нибудь случилось, не так ли?

Опять делаю долгую паузу. Агата демонстративно, хоть и негромко, засмеялась. И не сдвинулась.

Я: Серьезно, я твой друг. У меня для тебя есть сообщение — от мужа.

Пауза. Стоит, стоит и смотрит на меня, без реакции. Думаю, она мне не верит.

Я: Маринко говорит, чтобы ты возвращалась к маме.

Агата: —