Плевать мне на этих цыган. Она хочет в дом матери и ребенка. Пожалуйста, счастливого пути, руль вы уже украли, давайте, дальше разгребайте сами.

Когда я снова подошел к огню, меня зашатало, как будто пьяного, приступ легкого головокружения, хотя я и не ел бурека; просто качает. Хорошо было бы что-нибудь выпить. В горле пересохло, жажда страшная.

Я сажусь.

Я: Слушай, Агата, раз уж нам нечего делать и мы никуда не едем, можно тебя кое-что спросить?

Агата аж вздрогнула. Ну, раз уж мы начали игру, давай до конца.

Я: Ты понимаешь, почему жители деревни вас не любили? Почему они так вас ненавидели, что пришли прогнать вас, стереть с вашей земли? Без следа?

Агата смотрит на меня. Ничего не поделаешь, смотреть всякий умеет.

Нет, не полностью ты ответила на мой вопрос, Агата, ответ неверный. Техника диалога по методу Сократа. Что-то должно случиться. Что-то должно будет случиться, чтобы ты что-то поняла. Не просто так сидеть здесь. Будет ли какая-нибудь реакция? Услышим что-то новое?

Я хочу только того, чтобы что-нибудь случилось. Чтобы что-нибудь произошло. Пусть вернется Презель. Пусть на нас нападут орды преступников из леса. Пусть появится Марьян Ерман[27]. Пусть придет мисс Худолин. Я просто хочу, чтобы что-нибудь наконец случилось. Не можем же мы вечно сидеть на этом холме, далеко от своей кровати, с неработающим телефоном.

Я: Что сделали бы со мной твои братья, как ты думаешь?

Шулич встает. Ему не удается скрыть выражения скуки; похоже, ему тоже не терпится прогуляться. Может, он хочет пройтись до машины? Может, пора уже посмотреть, в каком состоянии транспортное средство? Так, на всякий случай, ради спортивного интереса? Интересует ли его хоть что-нибудь?

Разбили бы мне братья Шаркези череп? Мой прекрасный череп? Ладно, не самый красивый, но я к нему привык, другого нет, я не хотел бы, чтобы его раскроил кто-то, кому русские сделали массаж.

А здесь еще есть кто-нибудь?

Шулич неожиданно нагибается, берет ребенка, лежащего рядом с Агатой, под мышки. Младенец удивленно уставился на него — кажется, что этого жеста ему очень не хватало; не морщится, не кричит. Все обиды забыты. Шулич поднимает ребенка на руки. Агата вздрагивает — похоже, в ней заговорил инстинкт, — хочет вскочить, но сдерживает себя. Шулич укладывает ребенка, тот удобно разместился у него в объятиях. Похоже, Шулич ничего плохого ребенку делать не собирается. Агата расслабилась, смотрит ему в лицо. Как-то уж больно восхищенно.

Она мне ответит? Или уже начала меня игнорировать?

Агата: Ты его хочешь покормить грудью?

Шулич слегка покачивает ребенка, смотрит ему в лицо. Кажется, маленький Тоне очень даже доволен, улыбается Шуличу, даже поднимает ручки, желая обнять его за щеки.

Шулич: Я ему дам кое-что другое пососать.

Вот свинья. Агата делает удивленное лицо.

Агата: Только осторожно. У него прорезались внизу два зубика.

Шулич заулыбался, нежно качая ребенка, просто удивительно для такого идиота. Что за фрукт! Похоже, они друг друга понимают без лишних слов, а меня как будто здесь и нет. Я и не думаю включаться. Но Агата все же посмотрела на меня.

Агата: Да нафиг вам так стараться. Я и так во всем вам признаюсь, во всем, в чем хотите.

Опять ко мне на «вы». С какой стати?

Я: Признаешься. В чем признаешься?

Агата: Ну, что я крала медь. Тоннами. И бронзу. И еще кое-что вам скажу. Я плевала в водосборник у Камна-Реки, чтобы женщины болели, а дети умирали десятками, и даже больше, чем во всей Словении!

Я: Что за ерунда!

Агата: Конечно, плевала! И на метле над Великим Рогом летала, и всех этих мужиков из Камна-Реки с толку сбила, заморочила, все хотели любовью со мной заняться. А вы знаете эту старуху, восьмидесятилетнюю?

Она издевается надо мной. Надо мной! Эта бабенка.

Агата: Так это ее я ударила. Сковородой по голове. Я! И никто другой! Мамочка меня удерживала, предупреждала, просила не искать беды, а я не послушала.

Ушам своим не верю.

Она хочет меня спровоцировать.

Невероятно. Все то же самое, что раньше. Все эти истории о полете на метле и плевании в колодец. Все то же самое, только сейчас она хочет выбить меня из колеи. Ей не удается. Нет, это не она ее ударила!

Да, на такие номера она очень даже способна. Куда там! Впечатление хочет произвести. Вульгарная, за словом в карман не полезет, но сейчас — другое. Я ведь не дурак, на лбу не написано, но раньше мы друг друга лучше понимали. Это Шулич все испортил, начиная с его бурека и дальше, как он хорошо все понимает, потом еще этот ребенок… Грязные, абсолютно неуместные намеки… Свинья.

Почему она сейчас такая? Почему так себя ведет? Почему это говорит? Только сейчас вижу, как у меня напряглось горло, еще чуть-чуть и буду заикаться, сам того не замечая; пытаюсь взять себя под контроль…

Я: Почему?

Агата снова наклоняется в мою сторону, эти ее острые, обидчивые глаза. Почему обидчивые? Пару часов назад я ее спас от Шулича, не ее, правда, а Тоне; а еще раньше вытащил из еще более опасной переделки. Почему такой ядовитый взгляд? Мне ведь нужны от нее только слова. Только понимание. Чтобы она задумалась, какая у нее дорога. Пусть так смотрит на Шулича, который сейчас держит ее ребенка, один раз он уже пытался выкинуть его в долину. Уж слишком часто, с того момента, как мы знакомы, она принимает вид обиженного питбуля. А это всего несколько часов. А что будет, если ты пробудешь вместе с ней более длительное время? Да, эта построит любого мужика, вот только не Маринко Шаркези.

Агата: Зачем ударила? Это вас интересует? Потому что она не должна говорить, что я — курба.

Я: Что говорить?

У меня даже челюсть отяжелела от всех этих странных речей. Что еще она будет валить на дорогу, вместо того чтобы пойти по ней? Какие фантазии?

Агата: Мне жаль ее. Хорошая тетка, всегда мне что-то давала. Только какого черта она начала против меня наговаривать?

Я: Что ты курба?

Агата: Что я сошлась с Маринко и бог меня за это накажет, потому что не хожу в школу.

Для нее это все святая правда. Она за две секунды убедит себя в том, что все, что она выдумает, правда.

Действительно верит. Действительно верит, что сама ее ударила, это видно. Только для того, чтобы заставить меня поверить в это. И это единственный действенный метод — верить во что-то, потому что это с нее снимает груз: что старуха такие глупости говорила, что это даже правильно, что дом был полон цыган. Старуха, которая наверняка была испугана до смерти. Что может старуха знать о цыганах, о ней, о Маринко? Откуда она могла бы это знать, если только видела ее изредка, издалека? Отвечая на это, Агата продолжает:

Агата: Она мне давала конфетки, когда я была ребенком. Что, мол, я и этих конфеток не заслуживала.

Конфет. Удар сковородой по голове за то, что тебе дают конфеты. Что за ерунда?

Я: Что значит «сошлась с Маринко»? Разве ты не была за ним замужем?

Агата: Тогда? Нет, почему, была. Только она мне все время на живот смотрела и ругала.

Показывает, какой был большой живот, когда она была беременной.

Агата: Я не курба.

Шулич: Конечно, ты была замужем, но ведь не официально.

Это он сказал неожиданно, хотя казалось, что он совершенно не слушает; а оказывается, очень даже слушает. Может, я не понял его игры. Я думал, ему все равно, но, по сути, он профессионально играл роль хорошего полицейского, у которого всегда наготове электрошок в кармане. Ведь он тоже на нее давил, держа на руках младенца.

Шулич: Два года назад, когда Маринко был арестован, ты была еще малолетка.

Нет, он это делает исключительно для своего удовольствия. Похоже, сейчас он попал в цель, потому что Агата какого скрутилась, неловко, продолжая странно смотреть на него.