— Не думай об Арнольде — я уже видел его в машине с молоденькой девчонкой. Истинный самец на «Мерседесе»! Вез ее на дачу в Комарово, — сказал Князев. — На этот раз он вывернулся, хитер, черт, ничего не скажешь! Но в другой раз — попадется, если у него рыльце в пушку.

— Только без моей помощи!

— Кристина, поверь, я не хотел тебя и в это-то дело вовлекать. Обещаю, что больше никому не позволю использовать тебя в каких-то целях... Как принял тебя Иванов?

— Иван Иванович — замечательный дядька! — улыбнулась она. — Он меня повысил в должности, и зарплата у меня теперь точно такая же, как была в «Радии».

— Я даже знаю, что Саша Мордвин попал в твое подчинение...

— Артур, давай не будем вспоминать прошлое? Я имею в виду — тех людей, которые когда-то были с нами... Ну, ты понимаешь, о чем я?

— Прошлое, дорогая, за порог не выбросишь, как мусор, — дрогнувшим голосом произнес он. — Прошлое — это тоже наша жизнь. Ну а ревновать я тебя не буду, надеюсь, как и ты меня?

— Я даже не знаю, что это такое — ревность... Ну разве что из книг.

— Это потому, Кристиночка, что всегда мужчины тебя к кому-то ревновали... И еще... — он запнулся.       

— Договаривай, — потребовала она.

— Может, ты еще по-настоящему никого не любила.

Она задумалась на секунду, потом взглянула ему в глаза:

— Я бы не вышла замуж за Игоря, если бы он мне не нравился.

— Нравиться и любить — это разные вещи, — немного приглушив музыку, сказал он.

— А ты любил?

— И жену, и дочь, — ответил он. — Но их нет, а жизнь продолжается. И Всевышний, руководящий нами, послал мне тебя... И до нас люди любили, разочаровывались, теряли любимых, вновь находили, а были и такие, что постригались после несчастий в монахи и посвящали себя Богу.

— Это музыка навеяла такие мысли...

— Может быть, — сказал он.

На дворе ноябрь, в начале месяца вдруг выпал в Санкт-Петербурге обильный снег, несколько дней продержался, задавая лихорадочную работу дворникам, а затем стал таять, лишь к вечеру подмораживало и дороги превращались в ледяные катки. И сейчас небо над Фонтанкой было низким, лохматым, моросил мелкий дождь, на асфальте блестели, отороченные ледяными корками, большие лужи. Проносящиеся по набережной машины разбрызгивали их, заставляя прохожих прижиматься к домам, а сверху на них нацеливались заостренные рубчатые сосульки. Морозы и оттепели выводили из строя водосточные трубы, некоторые не выдерживали ледяных пробок, их распирало на сочленениях, и целые секции обрушивались на тротуары.

Божественная музыка, льющаяся из колонок, настроила Кристину на лирический лад.

— Артур, ты мне никогда не рассказывал про своих родителей, — сказала она. — Можно подумать, что тебя в эту жизнь сказочный аист принес в плетеной корзинке.

— В плетеной? — рассеянно переспросил он. — Да, в сказках детей приносят в дом аисты в плетеных корзинках...

— Я в это верила до четвертого класса. Потом… Случайно увидела на даче в кустах, как взрослые дядя и тети делают на самом деле детей, — улыбнулась она.

Он какое-то время молча смотрел на смутно вырисовывающееся на темно-палевом фоне высокого окна ее красивое лицо. Синих глаз не было видно, как и губ. Захотелось встать и включить свет, но побоялся нарушать сказочную эту сумеречную тишину...

— Если не хочешь, то не рассказывай, — неправильно истолковала его молчание Кристина.

— Бога ради, если тебе это интересно, — улыбнулся он.

— Все, что касается тебя, мне интересно.

— Нет у меня родителей, — сказал он.

— Как нет? — изумилась Кристина. — Ты мальчик из пробирки? Или тебя, как Франкенштейна, создали?

— Я вижу, на тебя этот фильм произвел сильное впечатление, — улыбнулся Артур. — На днях по пятому Петербургскому каналу показывали этот мрачноватый фильм про человекообразное чудовище, сотворенное назло людям ученым в тайной лаборатории.       

— Ты, Артур, весь соткан из тайн или просто дурачишь меня, — ее голос прозвучал из сгущавшегося сумрака обиженно.

— Я своих родителей никогда не видел и ничего про них не слышал, — продолжал он. — Я — подкидыш. Если и существует здесь какая-то тайна, то меня в нее не посвятили.

И он скупо поведал свою историю, о которой мало кому рассказывал, потому что эта история напоминала главу из старинных романов, когда поутру служанки находили на крыльце особняков корзинки с подкинутыми под дверь младенцами. Туда иногда клали записку с именем ребенка. Пятимесячного мальчика подбросили весной 1962 года не в корзинке, а в детской коляске и без всякой записки.

И не под дверь дома, а оставили коляску на гранитных ступеньках хорошо известного питерцам Большого дома на Литейном, 4. Наверное, это событие и определило всю дальнейшую судьбу Артура Князева. Ранним утром обнаружил коляску генерал из Комитета государственной безопасности. Сделав нагоняй постовому милиционеру, дежурившему на улице Каляева, генерал самолично вкатил коляску в лифт, а потом в свой кабинет, обитый дубовыми панелями. Может, генерала поразило, что светловолосый мальчуган не плакал, лишь таращил на него большие голубоватые глазенки и показывал в улыбке беззубые розовые десны. Он даже не обмочился, когда его извлекли из коляски и положили на черный диван в кабинете генерала, а когда тот нагнулся над ним, ребенок ухватился за его большой палец и, курлыкая, как голубь, долго не отпускал. Наверняка генерал любил детей, иначе с какой бы стати ему катить коляску в свой кабинет? Да и палец, цепко зажатый в розовом кулачке мальчика, он не сразу высвободил... Короче говоря, в тот летний день была небольшая суматоха в Большом доме: появилась женщина-врач, помощник разыскал по телефону детское учреждение, которое принимало подкидышей и сирот. Сделал ли генерал пометку в своем настольном календаре или нет, неизвестно, тем не менее он несколько лет интересовался судьбой подкидыша. И перед отъездом в Москву — генерала перевели туда с повышением — он на черной «Волге» с антеннами заехал в детдом попрощаться с пятилетним и очень серьезным мальчиком, которого назвали Артуром Князевым. Русоволосый глазастый мальчик с тонкими чертами лица спросил его:

— Ты мой папа? И у меня есть мама?

— Тебя здесь не обижают? — поинтересовался генерал.

— Нам воспитательница читает книжки: у всех мальчиков и девочек есть папы и мамы, даже у разных зверюшек, а у нас здесь, в детдоме, ни у кого нет папы и мамы. Почему так?

Что мог ответить суровый, прошедший Великую Отечественную войну генерал? Он повидал на своем веку немало сирот, беспризорников, в их полку на фронте любимцем всех солдат и офицеров был чем-то похожий на Артура десятилетний пацан, ставший сыном полка, мальчишка был награжден орденом Красной Звезды и несколькими медалями... Сейчас он в звании подполковника преподавал в Ленинградском суворовском училище, что на Садовой улице. И именно туда из закрытого детдома направился на «Волге» генерал. Он рассказал бывшему сыну полка о мальчике в детдоме, попросил хотя бы изредка навещать его, а когда дорастет до младшей группы — принять в суворовское училище, которое Артур Князев с Почетной грамотой и закончил. А потом Академия КГБ, спорт, работа в управлении, женитьба на Ирине, рождение дочери, переход к полковнику Селезневу...    

А не наткнись генерал в 1962 году на гранитных ступеньках управления на коляску с подкидышем, возможно, судьба мальчишки и сложилась бы совсем по-другому. Уж не ощущал ли генерал вину? Не могло быть случайностью, что коляску с сиротой оставили именно у Большого дома. Не приложили ли руку его сотрудники тех далеких лет, воспитанные на жестоких традициях Дзержинского и Лаврентия Берии, к устранению родителей большеглазого мальчика? Тогда ведь это еще нередко случалось... А фамилию, имя и отчество он получил от заведующего специальным детским домом, почему-то уверовавшего, что попавший к нему по высокому распоряжению генерала мальчик был благородного происхождения. Да это и по его лицу, осанке было заметно. Порода-то, она всегда видна.