Под конец войны Макар снова от искушения не устоял, когда уж фашиста из Рассеи гнали. Нет, кулаками в тот раз не махал. Шею свернул, другому такому же особисту, что ребят его пострелял. Мальчишки тогда в атаку по команде не встали, в окопы вжались и лежали себе по уши в земле. Кому ж умирать охота от свинца вражьего, что скосил весь бурьян пред траншеями? Хоть бы, перед атакой, пушками да снарядами фашистов поднакрыли, а уж следом – живой люд на смерть бросили. Так нет же! Пушки далеко за станцией спрятали, а жизней «штрафных» на бранном поле не жалко.

Особист сам в блиндаже спрятался, орал благим матом да из норы наганом помахивал, а мальчишки в окопах лежали да землю грызли от ужаса. А куда вставать было, когда пулеметами бурьян да траву на поле косит, будто косами – «литовками»?

Пока отважный Макар в одиночку на пузе по лощинке ползал, пока гранаты совал фашистам в бункер с пулеметами, – пьяный особист остаток взвода и положил.

Макар вернулся с малой победой – фашистский бункер взорвал, десятка два немчуры в бетонном склепе похоронил. А как приполз обратно к своим, глянул в окоп, почернел лицом, и энтому шибздику из НКВД шею-то в окопчике тут же и свернул, легко, как курёнку недорезанному. Откуда чего потом политруки армейские прознали? Верно, глаза у Макара страшные были, белые. И пальцы черные в кулаках хрустели. Догадались. Юные солдатики, с дырками в затылках, вповалку по траншеям лежат. А особист в теплом блиндаже головенку на спину запрокинул, кадыком наверх. Один Макар сидит себе в окопчике живёхонький, но черный с белыми глазами да самокрутку яростно дымит. Особисты со штаба фронта тучей налетели да так ничего доказать не смогли. А свои не сдали.

По злобе и догадливости особисты могли Макара в ту ночь втихаря кончить. Но другие бойцы за героя вступились. Так выходило, что Макар в одиночку бункер с фашистами взорвал, наступлению полка дорогу открыл.

Недельку-другую погулял свободный Макар в атаки, но, для общего, заведенного «советами» порядку, все же срок герою навесили. Политруки и особисты придумали глупость – глупостью: «по законам военного времени», да еще разную-прочую муть приписали. Даж тошно вспоминать.

Выходило, что свирепое молчание Макара в том окопе лет на двадцать потянуло.

Так и поехал боец Макарка на дальний Север, в мерзлоте холодильник рыть. Прям с войны и поехал. Мог бы еще повоевать. За Родину. Вот же, что обидно-то Макару было. Великую победу герой на Колыме встретил. Победу над фашистом за колючкой отметил. А солдат-то он был отважный.

Потому на Север ах и выжил. Блатным пару раз зубы выносил, прям с фиксами железными. Опыт-то у Макара на кулаке большой был, с фронта. Зэки Макара уважали, и те, и другие. Кто по 58-ой тянул, как враг народа, кто по уголовке сидел. Уважать-то – уважали, но на прочность бойца испытывали. Не раз урки Макара на финку сажали, руку ломали. Живучий оказался. Отлежится в лазарете. Дырки в животе заживут. И опять – за свое, гордое и независимое. Спину не гнул. Как есть один в поле воин. Выжил.

После всех своих долгих мытарств по лагерям и зонам любимой Родины вернулся Макар в старинный свой Волочок. Вышний который, райцентр, откуда на четыре войны уходил. Родня, понятное дело, вся давным-давно поумирала. Избу, где батяня с мамкой Макарку родили, где еще дед Евлампий и прадед Акепсим при графьях жили, ту самую родимую избушку в деревеньке, что у озера притаилась, – местные Советы у семьи Макара давным-давно отняли. Алкашам отдали. К чему крепкий пятистенок врагу народа оставлять?

Ох, как зол был Макар на Советскую Власть! Люто. Но молчать научился. Напросился в родную избу на постой у энтих самых алкашей, которые не враги народа. А те – с кулаками на хозяина, гнать вздумали прочь. Макар, понятное дело, алкашей за шиворот во двор вынес, штабелем к изгороди сложил. Но в живых оставил. Избу сжег.

Где только по тюрьмам, лагерям и зонам после пожара опять не сиживал Макар! До острова Сахалин добрался. А дальше некуда было. Дальше – Америка. В Америку не отпустили, там слишком хорошо, по людским слухам, и в то время было. Да Макар бы и не поехал. Он и так – голь перекатная, ни угла, ни двора, лишь котомка за спиной, а без родимой землицы, как былинка без корешков, – нигде бы прижиться не смог.

Выпустили Макара с лагеря уже глубоким стариком. Отправили с Сахалина, с Богом. Так пухлощекий юнец- чекист и сказал: иди, мол, старик, с Богом. Забыла Власть, за что сажала. Архивы у них там разные сгорели со справками. На генералов не все доносы находят. А тут такая мелочь людская – отставной солдат, рядовой боец. Отпустили, отправили бойца Макара восвояси. Он опять в свой родной Волочек подался.

В Вышнем, понятное дело, Макара не ждали. Пенсий вечному зэку не положено было. Иди, мол, посоветовали в сельсовете, сторожи амбар с крысами, за трудодни, за палочки в «амбарной» книге учетов. С голоду, поди, не подохнешь, уголовник замшелый.

Однако ж, дед Макар не таков был, чтоб после стольких жизненных мытарств сдохнуть, как пес, под чужим забором. К родному пепелищу на озеро двинулся. Там себе домишко и сложил, бревнышко к бревнышку. Сенцы да палати, два оконца да печь. Мал теремок да мил и пригож – пристань для вечного бродяги.

Сначала было местный сельсовет выяснять начал, кто, мол, такой да откуда. Почему без бумажки-разрешения построился? Дедушка Макар не только с виду ярый стал. Вечный каторжанин, заматерелый зэк, какой никакой. Чуть что – злой-презлой становится. Глаз выпучит, лошадиные зубы стиснет да оскалит. Скулы ходуном ходят. Страшно становится. Тетка с сельсовета пугливая попалась. Справку нужную на другой же день со страху каторжанину выписала. Оставили Макара в покое. Он и пообмяк, поуспокоился слегка, рыбалкой да грибами занялся.

На небо начал креститься. Ранним утром еще до восхода солнца и к вечеру, после захода. Крестов-то на храмы так и не возвернули. Вот на кумачовое небо Макар и крестился. Утром и вечером свои молитовки, немудреные, читал-перечитывал.

Побродил как-то дед Макар по округе, на часовенку набрел. В поселке у художников часовня-кроха из бревен чудом у самой дороги сохранилась. С Мариинки еще стоит, обитель для убогих такая при царе была поставлена. Дак и у той часовенки один штырь без креста на маковке торчал. Деду Макару крест на часовню ставить запретили. Сельсовет, в один голос, строго-настрого запретил. Художники с дачи тоже за крест просили, письма в столицу писали. Не разрешили. Рано еще было. До крестов ли Советам? В деревнях власть не торопилась паспорта колхозникам выдавать. По справкам жили. Куда там кресты вернуть на церквы?! Большевики ведь так и не додумались за семь десятков лет, чем, кроме пьянства, простой народ в нищете смирить.

А часовенка, кроха такая, стоит себе второй век, красуется, любо дорого посмотреть. Как цела-то – целёхонька осталась? Всё в округе Советы порушили. Церквы пожгли, храмы взорвали. А тут малая часовенка у дороги в сиреневых кустах затаилась. В поселке Солнечном храм, правда, тож сохранился, безголовый стоял, без куполов. Взорвать не смогли, стены шибко толстые, кладка больно прочная оказалась. Тогда склад совхозный в храме устроили.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.