Выслушав этот рассказ, Тимур заметил:

– Все ясно. Схватил он нас затем, чтобы нажиться. Осыпает насекомыми, чтобы отомстить за твое справедливое решение. Плохи наши дела.

Но даже говоря эти слова, в глубине души Тимур не унывал. Приступ неуверенности в себе, который он испытал у степного колодца, прошел бесследно. Чуть ли не со смехом вспоминал теперь о нем сын Тарагая.

Между тем один из нукеров скончался – то ли от потери крови, то ли от невыносимых страданий, то ли от безысходности, а скорей всего – от всего вместе. Об этом снизу было сообщено тому хихикающему негодяю, что бросил в яму первого скорпиона. Он же раз в день приносил несколько сухих ячменных лепешек. Услышав о смерти одного из заключенных, хлебонос исчез, и через некоторое время наверху появилась широкая физиономия самого Али-бека и послышался его недовольный голос:

– Кто тут у вас притворяется мертвым?

Ему указали на безжизненное тело. Но сверху трудно было разглядеть что-либо в вонючей полутьме. Али-бек велел своим людям опустить вниз веревки, дабы можно было поднять умершего наверх.

– А вы что там сидите голые? Баню себе устроили, да? – захохотал Али-бек и с этим хохотом и удалился.

Несмотря на то что хозяин Махана выказал полнейшее презрение к тем, кто сидит в его зиндане, насекомых стали бросать реже. Очевидно, краснолицый рассудил, что за живых эмиров Ильяс-Ходжа заплатит больше, чем за мертвых, так что с убийством спешить не имеет смысла.

И потянулись бесконечные дни. Заключенным в глиняной ступе казалось, что и само число их бесконечно.

Высокий глухой дувал, огораживавший громадный сад, принадлежащий Джафару ибн-Харани, богатейшему торговцу палийскими пряностями, в ярком свете луны казался белым. Звенящая, сверхъестественная тишина стояла в плавно изгибающемся канале переулка. Могло показаться, что это место просто-напросто необитаемо. Или служит обиталищем теней: на белой стене бесшумно появились три одинаковые фигуры. У всех были высоченные колпаки, расширяющиеся к земле одежды, в руках они несли посохи. Одинаково переваливаясь с ноги на ногу – так люди не ходят, – они проплыли вдоль дувала к тому месту, где в нем имелась укромная калитка.

Три дервиша, единым махом перебежав переулок, сгрудились возле нее. Один из посохов несколько раз условленно ударил в одну из медных полос, которыми была обита калитка. Удары посоха были внутри поняты правильно, более того, их ждали: калитка отворилась почти мгновенно. Три дервиша утонули в открывшемся проеме, три отдельные тени слились с основным телом ночи.

И уже через мгновение ничто в переулке не напоминало о таинственном видении. И даже если бы нашелся случайный свидетель его, то, протерев глаза, он, скорей всего, решил бы, что ему померещилось.

В доме торговца пряностями собрались богатые горожане. Купцы, муллы и даже несколько высокопоставленных городских чиновников. В частности, верховный мераб[28] Абу Сайд и помощник городского казначея Султанахмед-ага. Они сидели полукругом в укромном покое, убранном двумя слоями туркменских ковров. Посреди стояли подносы с фруктами и сладостями и несколько серебряных кумганов с щербетом[29]. Верховный мераб и владелец четырех оружейных лавок Джамолиддин пользовались услугами превосходных пешаварских кальянов. Под белым потолком висело полупрозрачное облако сладковатого запаха.

Внезапно откинулся один из ковров в центре, открывая дверной проем, в котором появился незнакомый присутствующим молодой человек с рябым лицом, редкой бородой и угрожающе поблескивающими глазами. Одет он был в лохмотья, в одной руке у него был посох, в другой он держал треугольный колпак. Оглядев собравшихся, он отвесил им поясной поклон. Поклон был выполнен по всем правилам, но что-то в нем не понравилось богатейшим горожанам, они и сами бы не сумели объяснить, что именно.

Следом за странным гостем появился хозяин. Сделав жест в сторону дервиша, он сказал:

– О, лучшие из граждан нашего благодатного и несчастного Самарканда, я выполнил вашу просьбу и привел к вам того, с кем вы хотели поговорить. Это Маулана Задэ, некогда лучший ученик нашего медресе, а ныне самый разыскиваемый чагатаями сербедар.

Столь лестно отрекомендованный Маулана Задэ снова отвесил нижайший поклон и сказал:

– Более чем польщено сердце мое возможностью встретиться со столь достойными и могущественными людьми.

Обмен приветствиями состоялся, но холодок легкого недоверия продолжал оставаться в атмосфере укромного убежища.

Джафар ибн-Харани указал гостю место, которое он мог бы занять. Тот с охотой уселся, принял чашу с напитком, аккуратно отхлебнул, обвел внимательным, острым и почти веселым взглядом всех собравшихся. Те дивились, как это такому оборванцу и молокососу удается выглядеть столь уверенным в себе. Первая мысль, конечно, – за ним стоит какая-то сила. Это наверняка, но какая?

– Повторяю, я весьма и весьма польщен приглашением в столь высокое собрание…

Гость не закончил свою мысль, но всем стало ясно, что он предлагает переходить к делу. По меркам обычного порядка вещей это было неслыханно, непочтительно и шло вразрез с правилами поведения, но никто не возмутился, хотя почти все затаили в глубине души явное неудовольствие.

Промолчали потому, во-первых, что встреча эта была уж ни в коем случае не обыкновенным чайханным заседанием, а во-вторых, все были наслышаны о характере этого бывшего ученика медресе. Много им рассказал о своем питомце мулла Али Абумухсин, присутствующий здесь.

Одним словом, молодому таинственному нахалу было вынесено молчаливое прощение за грубое нарушение правил застольного поведения и неуважение к старшим по положению и возрасту.

Первым заговорил верховный мераб, высокий худой старик с неестественно красным носом. По поводу этого носа в городе шутили, что он оттого так красен, что в арыках, главным смотрителем которых является Абу Сайд, течет отнюдь не вода, а настоящее вино.

– Ферганские купцы принесли весть, что якобы чагатайский хан находится при смерти.

– Он уже не первый год болеет, какая же здесь новость! – резко сказал Маулана Задэ, отхлебывая из чаши.

– О его прежних болезнях мы слыхали тоже, но сейчас – другое. Он на самом деле совсем плох.

– Вы хотите спросить меня, хорошо это или плохо? На этот вопрос ответить очень легко. Я от всей души желаю смерти этой чагатайской собаке, и день, когда он перестанет обременять землю, будет для меня праздничным.

Мераб покашлял и пожевал губами, ответ молодого богослова, несмотря на всю определенность, показался ему уклончивым. Чтобы спасти разговор, грозивший завять в самом начале, хозяин дома вмешался в него:

– Что касается Токлуг Тимура и его перехода в мир иной, все мы думаем одинаково, тут обсуждать нечего. Интереснее поговорить на другие темы.

– Назовите мне их, я пришел, чтобы говорить.

– Нам кажется, что Ильяс-Ходжа покинет Маверан-нахр, когда эти сведения дойдут до него.

Маулана Задэ пожал плечами:

– Мне кажется, они до него уже дошли. Конечно, сынок поскачет за реку Сыр, как это бывало всякий раз, когда здоровье Токлуг Тимура ухудшалось. Но что с того? Нам что с того? Чагатайский гнет от этих перемещений царевича не слабеет.

Присутствующие закивали: гость говорил правильно и смотрел в корень дела.

Али Абумухсин поднял руки, унизанные перстнями, и огладил острую седую бороду.

– Аллах подсказал мне, что час близок, но надобно же и нам самим сделать те шаги, которые надо сделать.