Всё началось с приглашения его друзей встретить старый Новый год. Это была молодая супружеская пара. Оба физики, из хороших семей с большим запасом гуманитарных пристрастий и друзей из «золотой» молодёжи того времени. Они как перспективные специалисты первые получили квартиру от оборонного завода, чем немедленно воспользовалась творческая братия, избрав их домашний очаг в качестве площадки для литерных тусовок. Ольга, изящная хрупкая женщина, внешне напоминавшая японку, была дочерью крупного руководителя атомной промышленности. Её мама, ещё красивая казашка, сумела покорить сердце полурусского-полуприбалта, когда они ещё работали простыми инженерами под Семипалатинском. Муж Ольги, Андрей, не обладая столь крутым генетическим замесом, был просто способным инженером-физиком, только начинавшим под руководством своей очаровательной жены впитывать азы богемной жизни. Герман, который поначалу довольно вяло волочился за симпатичной однокурсницей, столкнувшись с неукротимым напором страсти своего конкурента, довольно быстро ретировался, разумно полагая, что на японках свет клином не сошёлся. Однако отношений с Ольгой не прервал, удачно вписавшись в её семью в качестве друга. Втроём, а чаще вдвоём, без Андрея, они ходили по выставкам, концертам и принимали участие во многих мероприятиях, которые разнообразили культурную жизнь города N-ска.

Хотя приглашение исходило от Андрея и Ольги, сама встреча старого Нового года предполагалась на квартире их друзей — пианистов Сытиных, Наташи и Гены. Герман был хорошо с ними знаком, однако автономных отношений с музыкантами не поддерживал. Имея небольшой опыт скрипача-исполнителя и художника-любителя, он полагал, что нормальному человеку достаточно потреблять продукцию изящных искусств, избегая тесного соприкосновения с их творческой кухней, и уж, избави Бог, быть вовлечённым в альковные страсти этой неугомонной категории советских граждан. Но милые камерные капустники, творческие вечера и незамысловатые пирушки он любил.

Герман ещё и двух лет не проработал в КГБ, поэтому часто терялся — как вести себя на людях в новом качестве. Обычно он просто умалчивал о новом месте работы, а если кто и донимал его вопросами, лукавил или ограничивался общеизвестными банальностями.

Компания музыкантов встретила семью инженеров и сопровождающее их лицо в приподнятом настроении. Герману большинство участников капустника были знакомы. Зная предпочтения и вкусы околомузыкальной публики, он оделся более чем просто: старый вязаный свитер, видавшие виды брюки, сшитые по случаю им самим, и яркая оранжевая рубаха с распущенным воротом. Хозяйка, стройная и необычайно женственная особа, встретила их у порога, рассыпая ворох новостей и комплиментов. Обнявшись с Ольгой и приняв рукопожатие от Андрея, Наташа с жаром поцеловала Германа и, взяв его за руку, повела в комнату. Веселье уже было в разгаре. За старым разбитым пианино со снятой передней панелью сидели два тапёра и отчаянно лупили по клавишам. Один из исполнителей был Генка Сытин, Наташкин муж, а второй, как оказалось, виолончелист, виртуозно владевший ещё кучей музыкальных инструментов. Герман уже было метнулся к дивану, имея намерение ненавязчиво и поэтапно вписаться в компанию, но Наталья увлекла его в середину комнаты и, ловко развернув перед ёлкой, вдруг крикнула:

— Всем заткнуться! Эй, вы, там, за фоно, уймитесь на минуту!

Сытин, разразившись финальным аккордом и картинно закрутив стул, уставился всей своей веснушчатой физиономией на Германа.

— Гера, привет, старина! Где скрывался, гнусный потаскун? — приветствовал он вновь прибывшего под затихающие трели виолончелиста, добравшегося, наконец, в отсутствии маэстро до верхних октав умирающего инструмента.

— Лена, Виталий, кончайте лизаться, — обратилась Наталья к разомлевшей парочке, тискающей друг друга в углу комнаты. — Ещё раз прошу всех умолкнуть! Позвольте мне представить, кто ещё не знает, нашего хорошего друга — Германа, тонкого ценителя искусств и с недавнего времени — сотрудника КГБ.

Компания затихла и несколько опешила. Герман просто остолбенел. Ольга замерла, превратившись в японскую фарфоровую статуэтку. Её муж, словно продолжая урок хороших манер, картинно улыбался, скаля зубы по американским лекалам.

— А он вообще-то живой? — в полной тишине прозвучал чей-то женский голос. Этот наивный вопрос разрядил обстановку. Толпа зашлась истеричным хохотом. Герман, который вознамерился выступить с категоричным опровержением, плюнул на всё и со словами «Эх ты!» чмокнул Наталью в щёку и плюхнулся на диван. Сытин, совершенно довольный произведённым эффектом, раскрутил табурет в обратную сторону и ударил по клавишам. «Наш паровоз вперёд лети... В коммуне остановка...», — козлиным тенором запел Наташкин муж, толкая локтем ещё не пришедшего в себя второго тапёра. И через мгновение они уже насиловали инструмент в четыре руки, оглашая квартиру и её окрестности своими мерзкими голосами.

К Герману подходили ещё незнакомые ему музыканты, парами и по одному, наигранно-чопорно представлялись, говорили банальные глупости, тут же смеялись, повизгивали и предлагали выпить на брудершафт.

— Гера, брось ты их всех, айда к нам, петь будешь, — крикнул Сытин, вновь вернувшийся к импровизациям на тему песен из кинофильма «С лёгким паром».

— Я ж из всех песен только по куплету знаю, — попытался отнекаться разоблачённый чекист.

— Ну и хрен с ним, ты только начни, у нас есть, кому подхватить.

Толпа, предчувствуя очередной прикол, жидко захлопала в ладоши и вразнобой потребовала: «Просим! Просим!» Генка Сытин наливал другу-тапёру водку, когда Герман внезапно грянул всю глотку:

— Бо-о-оже, царя храни-и-и! Си-ильный, держа-а-авный...

Сытин залпом выпил рюмку виолончелиста и на слове «державный» ударил аккордами. Несмотря на тонкий козлиный голос, Генка обладал абсолютным слухом и часто на спор угадывал, повернувшись спиной к роялю, любую клавишу, которую недоверчивые спорщики нажимали на инструменте. Зычный голос Германа, отточенный двумя годами службы в армии, не мог заглушить блеяний своего талантливого аккомпаниатора, который в такт старого российского гимна тряс маленькой головой с жидкими длинными волосами. Виолончелист, обидевшись за уведённую из-под носа рюмку, быстро её наполнил, встал и залпом осушил. После чего налил вторую и с грацией пьяного бегемота заковылял к Герману.

— Молодец! Орёл! Наш мужик! — заворачивая кренделем руку для брудершафта, басил виолончелист. От суровой необходимости слиться устами с музыкантом Герман отвертеться не мог. И он, продолжая петь, встал с дивана.

— Эммануил, — представился новый знакомый и смачно облобызал Германа.

— ...на славу, на сла-а-аву... — доблеивал державный гимн одинокий Сытин.

— Густо поешь, — одобрительно отозвался новый знакомый о его вокальных способностях, — должно, в хоре КГБ научился?

— Да меня только приняли... нету там никакой хора!

— А чем же вы тогда занимаетесь там?

— Да так, разным... по мелочи...

Одинокий тапёр уже играл и пел песни из мультфильма «Голубой щенок».

— Как они тебе?

— Кто?

— Голубые... щенки, ёптыть!

— Да никак, — не совсем врубаясь в сказанное, пытался избавиться от виолончелиста Герман.

— Не терплю!.. Полконсерватории — гомики... жопники голубые, мля-нах!

— Понимаю... Мануил, а что вы все до меня докопались. Ну, служу я...

— Ув-в-важаю!

— Нет же, погоди, вот глянь только, видишь — Андрей, что рядом с японочкой стоит.

— Андрюху знаю и Ольгу-японку тоже...

— А ты знаешь, что Андрей — лауреат Премии Ленинского комсомола?

— Не гони! Он же ни на одном инструменте не играет, медведь на...

— Блин, он по физике лауреат, по ядерной, понял!

— Че не понять, бомбу делает, и праи-и-ильно! — икая, согласился Эммануил.

— Нет, бомбы он не делает. Он открыл новый эффект, понимаешь, если... — и Герман с жаром начал излагать суть квантового эффекта, открытого мужем его подруги: — ...представь только... энергетическая яма... проявляется туннельный эффект... через энергетический барьер... попадая в запретную зону... сливается с ядром... осколки новых элементов... — тараторил Герман в ухо насупившемуся виолончелисту. — Ну, ты понял! Он же почти Эйнштейн!