Однако первая возможность реальной работы, появившаяся у Пауло, на множество световых лет отстояла от борьбы против военной диктатуры и американского империализма, высасывающего все соки из слаборазвитых стран. Творческое содружество под названием «Группа Отличие» начало репетировать спектакль по классическому произведению детской литературы — «Пиноккио». Премьеру назначили на конец 1965 года, но руководство группы столкнулось с некоторой проблемой. По ходу действия требовалось семь раз сменить декорации, и все опасались, что дети, которым предназначался спектакль, при закрытии занавеса станут бегать по залу, задерживая действие. Продюсер — француз Жан Арлен — предложил простое решение: пригласить еще одного актера, который при смене декораций будет появляться на сцене и развлекать публику. Ему пришло в голову предложить эту роль новичку, с которым его познакомил Жоэл Маседо, — некрасивому и нескладному, но остроумному юноше по имени Пауло Коэльо. Театральная группа возражать не стала, роль, которую предложили Пауло, была без слов — текст предстояло импровизировать — да и гонорар был под большим вопросом. «Группа Отличие» представляла собой кооператив, и большая часть выручки шла на аренду помещения и жалованье техническому персоналу, а остаток — если таковой был — по-братски распределялся между актерами и актрисами. Этой суммы хватило бы разве что на трамвайный билет, но Пауло с радостью принял предложение.

Перед первой репетицией Пауло раздобыл в костюмерной театра рваный комбинезон и старую шляпу и стал ждать своего выхода. Режиссер, аргентинец Луис Мария Ольмедо по прозвищу «Пес» дал ему единственное указание: импровизировать. Когда занавес опустили для первой смены декораций, Пауло поднялся на сцену и, кривляясь, произнес первое, что пришло в голову:

— Картошечка разрослась, поле листиками покрыла, мамашечка улеглась, ручку на сердце положила.

И тут же под всеобщий хохот получил и роль, и новую кличку. Театральные друзья Пауло стали звать его «Картошечкой». Он считал себя очень плохим актером, но на ближайшие недели с таким рвением отдался работе, что перед премьерой «Пиноккио» его номера были официально включены в спектакль, а имя фигурировало и в программе, и на афишах. С каждой репетицией Пауло все тщательнее отделывал свои монологи и всегда укладывался в те несколько минут, что требовались для смены декораций; он изобретал забавные словечки, гримасничал, кричал и прыгал. В глубине души он считал все это смехотворным, но если перед ним открыли именно эту Дверь, он попытается войти в мир театра через нее. Самодеятельность закончилась. В «Группе Отличие» Пауло работал с профессионалами, которые жили театром, — начиная от таких опытных деятелей, как Жералдо Казе, отвечавший за звуковое оформление спектакля, и кончая новичком, выходцем из штата Сеара Жозе Уилкером. Ровесник Пауло, Уилкер уже профессионально работал в театре и даже успел сыграть небольшую роль в фильме «Покойница», снятом Леоном Иршманом, одним из столпов бразильского «нового кино». После репетиций веселая и колоритная труппа «Пиноккио» покидала театр «Мигел Лемос» и, пройдя по пляжу четыре квартала до улицы Са-Феррейра, обосновывалась в баре «Гондола». Там собирались актеры, актрисы, режиссеры и технический персонал — все те, кто проводил вечера на сцене театров Копакабаны, а их в ту пору было около двадцати.

Пауло отныне чувствовал себя среди них превосходно. Ему наконец-то исполнилось восемнадцать и он мог теперь пить сколько захочет, ходить на любые фильмы и пьесы и проводить ночи не дома, ни перед кем не отчитываясь. Кроме отца, разумеется. Инженер Педро Кейма Коэльо очень неодобрительно смотрел на увлечение сына театром. И не только потому, что сын плохо учился и мог провалиться на экзаменах. Для родителей Пауло мир театра был «прибежищем гомосексуалистов, коммунистов, наркоманов и бездельников», от которого их сын должен держаться как можно дальше. Но в конце декабря Лижия и Педро капитулировали — они приняли настойчивое приглашение Пауло и пришли на генеральную репетицию «Пиноккио». В конце концов это — классика детской литературы, а не какой-нибудь непристойный подрывной спектакль, из тех, что пользовались тогда в Бразилии таким успехом. Пауло забронировал места для родителей, сестры и дедушки с бабушкой и, к его немалому изумлению, все они явились в театр. В день премьеры в приложении к «Жорнал до Бразил» появилась заметка, где впервые напечатали имя Пауло Коэльо. Оно замыкало список, но для начинающего это было естественно. О чувствах, которые Пауло испытал на сцене, он коротко, но эмоционально написал в дневнике:

Однако приход семьи на спектакль не означал перемирия. Узнав о его провале в Эндрюс и вбив себе в голову, что у Пауло не все в порядке с психикой, родители заставили его ходить три раза в неделю на сеансы групповой психотерапии. Но Пауло, не обращая внимания на неприязнь родителей, переживал незабываемые минуты. За несколько недель он фактически создал в пьесе еще одного персонажа: когда опускали занавес, Картошечка усаживался на край сцены, разворачивал аппетитную конфету и принимался с наслаждением ее поедать. Детишки смотрели с завистью, пуская слюни, а начинающий актер спрашивал у какого-нибудь карапуза из первого ряда:

— Хочешь карамельку?

Публика начинала орать:

— Хочу! Хочу!

Но Пауло отвечал с садистским видом:

— Хотеть не вредно. Не дам!

Картошечка откусывал еще и снова обращался к одному из маленьких зрителей:

— Хочешь конфетку?

Дети снова кричали, Пауло снова отвечал им отказом, и так продолжалось, пока занавес не поднимался перед следующим актом. Через полтора месяца после премьеры спектакль «Пиноккио» перевели в театр «Кариока», помещавшийся в первом этаже жилого дома в районе Фламенго — совсем рядом с кинотеатром «Пайсанду». Однажды на репетиции Пауло заметил в последнем ряду хорошенькую девушку — голубоглазую, с длинными волосами, рассыпанными по плечам. Девушка пристально смотрела на него. Это была Фабиола Фракаролли, жившая на восьмом этаже: она увидела открытую дверь и вошла, чтобы посмотреть, что там делается. На следующий день Фабиола пришла снова, а на третий Пауло решил заговорить с ней. Девушке было шестнадцать лет, ее отец умер, она жила в маленькой съемной квартире с матерью-портнихой и бабушкой, пребывавшей в маразме и не расстававшейся с сумкой, набитой старыми бумагами, — всем ее «состоянием». До пятнадцати лет Фабиола страдала от физического уродства — у нее, как у Сирано де Бержерака, был огромный безобразный нос. Узнав, что единственный парень, которого ей удалось заинтересовать, ухаживает за ней за деньги по просьбе ее кузины, сжалившейся над несчастной, Фабиола пришла в отчаяние. Она влезла на подоконник, свесилась из окна и заявила матери:

— Или вы дадите мне деньги на операцию, или я брошусь вниз!

Через несколько недель, оправившись после пластической операции и обзаведясь изящным носиком, она прежде всего порвала с возлюбленным, который с трудом узнал в теперешней красотке прежнюю носатую уродину. И эта новая Фабиола влюбилась в Пауло до полного самозабвения. В ту пору он ничем не ограничивал себя в отношениях с женщинами — продолжал флиртовать с Ренатой, простил Марсию и снова сделал ее своей возлюбленной — и ничто не помешало ему завести серьезный роман с Фабиолой. Мать девушки жалела худенького юного астматика и считала его членом семьи. Пауло стал почти каждый день обедать и ужинать у Фабиолы, что очень облегчало жизнь исполнителя роли Картошечки.

Но доне Бет этого показалось мало — она переставила свою кровать в комнату больной матери, и Пауло в свое распоряжение получил студию и кабинет. Чтобы придать комнатушке деловой вид, он оклеил ее стены, пол и потолок газетными листами. А когда матери не было дома, студия превращалась в спальню, где Фабиола познала первые радости секса. Но Пауло никак не мог понять, что могла найти в таком заморыше, каким он себя считал, хорошенькая девушка, на которую оборачивались мужчины на улице. И в один прекрасный день, измученный сомнениями, он предъявил возлюбленной ультиматум: