– Профессор. Он в соседнем подъезде живёт. Мы случайно встретились.

– Ты меня разыгрываешь!

Она молча качнула плечиком.

– Ладно, допустим. Но как ему это удалось?

– Он изобрёл формулу.

Всеволод Владиславович развёл руками, поднял брови и некоторое время шёл так, изображая недоумение перед неостроумной бессмыслицей. Их обогнали молодожёны с коляской, обогнал дедушка с медалями и рыжей собачкой.

– Ну хорошо. То есть ты была девочкой, а потом вдруг стала воплощением Абсолюта. И что ты почувствовала?

– Что я всех люблю, и хочу всем счастья, и всё могу.

– А как ты общаешься с Богом? Слышишь внутренний голос? Или?

– Я не общаюсь, я и есть Бог.

– Позволь, позиционировать себя как Бога было бы чрезмерным упрощением – абсурдно утверждать, что конечное человеческое тело может вместить Абсолют.

– Кто спорит, тот говна не стоит, – веско сказала Вероника, не глядя на него.

Неожиданная грубость отрезвила Всеволода Владиславовича. Чего я привязался к ней? Что за дурацкий диспут. Мороженое подтаивало, становясь особенно лакомым. Но чего бы мне по-настоящему хотелось, если вдуматься? И как не смельчить?

– Скажи мне, Вероника, что пожелал для себя этот профессор?

– Чтобы местные коньяки стали самыми лучшими в мире. Точнее, бренди.

– Значит, до этого они не были лучшими?

– Нет.

Всеволод Владиславович потряс головой. Какая нелепица. Он взглянул на Веронику – та уже доедала свою порцию, её губы были темны от шоколада. Я медленнее. Она ещё маленькая и не умеет наслаждаться. Он водил языком по нёбу, растворяя твёрдые крошки какао, горечь и сладость. Значит, она может глобально изменять прошлое? Подстраивает всё?

11. С кружевной оторочкой

 – Удивительно. Можешь ли ты рассказать мне и об остальных моих предшественниках? Какие желания загадывали они?

Вероника стала рассказывать. Всеволод Владиславович слушал, изредка поднимая брови от удивления. Вафельный стаканчик незаметно размяк, треснул, и коричневая капля упала на матроску. Он поспешно отправил в рот остатки и вытер пальцы о шорты. Ледяное! Зубы ломит. Какие странные люди, и как всё странно. А что твои родные и близкие? У меня только мама и бабушка, с ними всё хорошо. Между двух тополей впереди освободилась скамейка, и они сели.

– Потрясающе. То, что ты говоришь – потрясающе и невероятно. Я всегда был уверен, что история – смехотворнейшая из наук, и вот, наконец, получаю этому недвусмысленное подтверждение. Коллекционировать события прошлого, надеясь сыскать между ними причинно-следственные связи, сформировать законы и спроецировать их на будущее. Наивность историков меня всегда смешила до крайности. По сути, историки – это трусливые предсказатели! Боясь пророчествовать напрямую, они заняты поиском подтверждений. Веришь ли, Вероника, я никогда не любил историков. Ещё со времён студенчества.

– А что такого они вам сделали?

Всеволод Владиславович осёкся. Опять я на те же грабли. Она меня совсем не понимает. Маленькая девочка, не приятель и не собеседник, оставь разговоры. Но о чём её попросить, чтобы потом не пришлось жалеть? Он послюнил палец и стал оттирать каплю с матроски.

– Может быть, ещё мороженого?

Но мороженого Вероника не хотела, она предложила шоколадные бутылочки. Шоколадные бутылочки? Да, там внутри ликёр. Вероника выбрала мгновенье, когда Всеволод Владиславович моргнул, и сделала на скамейке между ними красную картонную коробку. Внутри, в золотистых ячейках, лежали бутылочки в жёлтой, красной и синей фольге. Вероника взяла красную, вишнёвую, а Всеволод Владиславович – синюю, сливовую. Развернули. Откусывайте аккуратно, чтобы не раскололась. Горлышко. Всеволод Владиславович, подставив ладошку, откусил горлышко и осторожно выпил ликёр. Шоколад не самый лучший, но вместе с ликёром очень. Какие маленькие у меня ладошки.

– Вероника, ты могла бы сделать мне взрослую писю? Мне нравится в детском теле, и я, пожалуй, хотел бы остаться в нём насовсем, но пися должна быть взрослая, большая. С ней я смогу рассчитывать на более серьёзное к себе отношение в некоторых жизненных аспектах…

– Так вот вы кто, Всеволод Владиславович! Вы этот самый гнусный извращенец! Мне мама про таких рассказывала!

– Да? – воскликнул он с неожиданной злобой. – А даже если и так? Что же, лишишь меня счастья и уничтожишь? Давай, давай! Убей меня! Испепели неудачное творение!

Всеволод Владиславович горел, дышал быстро-быстро, и чувствовал, что летит в пропасть. Он шёл ва-банк. Он пронзительно глядел в её чёрные глаза, но она вдруг улыбнулась своим большим ртом.

– Ок.

Ох! В шортах набухло, болезненно переполнилось. Ширинки нет, что за пошив. Всеволод Владиславович, морщась, стянул шорты, выпростал писю. Роскошная, царственная, она тяжело улеглась на коленях, распрямляясь. Всеволод Владиславович положил на неё ладонь, и она чутко вздрогнула где-то в глубине. Но как её хранить, как носить? Наружу неприлично и неопрятно, нужен гульфик, гульф.

– Что это вы делаете, дети?!

И почему этим старикашкам всегда нужно сунуть свой нос? Остановился, смотрит, и рыжая собачка смотрит. Мы едим шоколадные бутылочки. Угостить вашу собачку?

– А это что?! – у старичка гневно дрожал подбородок.

– Это моя пися. Хотите потрогать?

– А ну-ка немедленно спрячь! – дедушка сделал яростный жест, зазвенели медали.

– Увы, она не умещается в шорты. Видите? Она слишком большая. Ей нужен гульфик, гульф.

– Какое безобразие! Какое хамство! Ни стыда, ни совести! В детскую колонию захотели?

Ища поддержки, Всеволод Владиславович обратил огорчённое лицо к Веронике, и она, не спрашивая, создала из воздуха гульф – наскоро, но изящный, из нежно-лилового бархата, с кружевной оторочкой.

12. Простоты и свободы

– Вот чего не хватает катастрофически. Простоты и свободы, – сказал Всеволод Владиславович. – Откуда эта злость, откуда нетерпимость, откуда бессмысленные табу?

Они развернули по жёлтой карамельной бутылочке и разом откусили, глядя в спину удаляющемуся старичку. Старичок тоже оглядывался, оскорблённо поводя худыми лопатками.

– Какой простоты и свободы вы хотите? Вы можете сказать, что мне сделать?

– Что сделать? Меня измотала вечная жизнь в страхе! Не хочу его больше! Хочу, чтобы всё, что я хочу, было законным, нормальным, честным, правильным. Но как, в какой форме?.. Вероника, мне нужно собраться с мыслями. Но если ты исчезнешь так же внезапно, как и появилась, я…

– Я не исчезну.

– Тогда я прошу тебя дать мне немного времени на раздумья. Мы можем прогуляться?

Они поднялись и неспешно пошли по набережной. Гульф мерно покачивался из стороны в сторону в такт шагам, привлекая взоры прохожих. При всех ограничениях детство даёт значительные преимущества, – думал Всеволод Владиславович. Гораздо больше возможностей для безопасного самовыражения. Если явно не нарушать традиции приличий, как с обнажённой писей перед старичком, то никто не проявит агрессии. Мог бы я столь же беззаботно гулять с подобным гульфом во взрослом теле? Окружающие думают, что мы с сестрёнкой идём на детский маскарад, или что-нибудь в этом роде. Вызова порядку вещей в моём гульфе они не видят, ибо не воспринимают ребёнка всерьёз. Но почему порядок вещей столь важен? Вот главный вопрос. Страх хаоса? Но почему хаос страшит?

Они вошли под мост. Раскормленные подростки в бейсболках пили пиво, обсуждали Бёрдсли и сально смеялись. Красота и молодость. Гибкость и грация. Почему красота для нас равнозначна молодости? Почему старость отталкивает? Близость смерти? Но почему даже в молодости существуют каноны привлекательности? Соответствие врождённым шаблонам годности к размножению? Стадный инстинкт? Всеволод Владиславович вспомнил Екатерину Михайловну: её дрябло-бугристые слоновьи ноги, длинные, утончающиеся книзу груди, добрые руки и лучистые, ласковые глаза. Глупец, глупец! Тоска и раскаяние вдруг с такой силой охватили Всеволода Владиславовича, что он чуть не заплакал.