8. Перестать беспокоиться

Всеволод Владиславович всё-таки сделал несколько пересадок на телепорте, внимательно наблюдая за кондукторами и стараясь держаться непринуждённо. Он прошёл квартал или два, свернул к новому бизнес-центру и устроился за столиком кафе в загородном стиле, с деревянными решётками, соломенной крышей и бархатцами в горшках на столбиках. Негромко играл Билл Эванс, сборник популярных пьес. Все эти мелодии, которые в джазе считают выдающимися, подумал он рассеянно, лишь отголоски европейского романтизма. У Шопена масса вальсов значительно лучших. Принесли кофе и овсяное печенье, очень сухое, как он любил. Хорошее настроение возвращалось к Всеволоду Владиславовичу. Он прикинул в уме, сколько на счету денег и когда зарплата, и умиротворённо вздохнул: без штор не останусь. Он ел, макая печенье в кофе, коротко и осторожно, чтобы не упали крошки.

– Дяденька, угостите печенькой?

Девчонка, тёмненькая, с широко посаженными глазами, некрасивая. Та самая, которая у арки! Что это значит? И что за слово такое – печенька? Печёнка? Она уже обогнула решётчатую ограду и, улыбаясь, шла к нему. Попрошайка? Нет, слишком опрятная, и выследила так издалека. Всё пропало. Опять началось. Уйти, на ходу расплатившись? Но она уже села напротив.

– Угостите?

– Пусть мама с папой тебя угощают, – по направлению её взгляда он понял, что печенька – это печенье.

Кажется, на нас уже косятся прохожие. Я с девочкой. Позвать официанта, пожаловаться? Шум поднимется. Вот дрянь! Во что я вляпался? Провокация?

– Что вам от меня нужно?

– Если честно, то ничего! И даже наоборот! Печенька – это шутка. Я хочу сделать вас счастливым! Я – воплощение Абсолюта, – она посмотрела серьёзно и торжественно.

Дочка тех двух бригадиров. Шантажистка. Он прикинул цифру на счёте и поморщился: нет, нет, они не получат даже этих грошей. Пусть будет суд. Пусть докажут!

– Чего вы молчите? – сказала девочка. – Я и выполню любое ваше желание. Говорите.

– Ешь печенье и оставь меня в покое, вот моё желание.

Он полез в бумажник. Только крупные, досадно, ну да ничего, не буду же я ещё сдачу ждать вечность! Он встал, но не встал. То есть как?? Он встал снова, и снова не смог. Как будто его ноги и спина онемели, отнялись. Скоропостижный паралич? Но я же их чувствую. А при параличе чувствуют ли? Но даже если при обычном параличе и не чувствуют, то при скоропостижном вполне могут чувствовать. Он запутался в мыслях и с отчаянной гримасой попытался опять.

– Зря стараетесь, это я вас держу.

– Держи своих маму с папой, а мне пора идти. Я опаздываю.

– У меня нет папы. А вы не будьте таким противным, иначе вообще никогда не встанете! Слышали, о чём я вас попросила?

– Слышал! Хочешь насильно выполнить мои желания? Что ж, это вполне в духе Иеговы, – Всеволод Владиславович ещё раз встал – и встал.

Девочка тоже встала. Не буду обращать не неё внимания. Я её не знаю, она не со мной. Он отдал официанту купюру, обогнул столики и вышел на тротуар.

– Не насильно, не насильно! Это я пошутила! – она спешила рядом, заглядывая ему в лицо. – Я правда хочу сделать вас счастливым, почему вы не верите?

Не буду с ней разговаривать. Иду по своим делам и её не замечаю.

– Всеволод Владиславович! Почему вы не хотите? Потом сами будете жалеть! Я больше к вам уже не приду, если вы откажетесь. Всеволод Владиславович! Скажите, что вы хотите?

Внутри клокотало. Он резко повернулся к ней, не в силах более сдерживаться.

– Что я хочу? Ты у меня спрашиваешь, что я хочу? Я хочу перестать беспокоиться и начать жить! «Мама, роди меня обратно», – это сказал Дейл Карнеги, известный психолог! – Всеволод Владиславович кричал, прохожие брезгливо глазели. – Как я устал! Почему я всегда вынужден оправдываться и таиться? Когда от меня все наконец отвяжутся?!

9. Надежда на скорое счастье

Буль-буль. Свет погас, и осталась багровая темнота. Что это? Обморок? Раньше Всеволод Владиславович никогда не падал в обмороки, и сравнить ему было не с чем. Он подвигал руками, ногами и встретил мягкое сопротивление. Тепло и покойно, хотя несколько тесно.

– Нравится? – спросил его голос девочки.

– Нравится, – ответил он, но не голосом, а мысленно.

– Вы в животе у мамы.

– Правда?

– Правда.

– О Боже…

– Зовите меня Вероникой.

Они помолчали. Всеволод Владиславович буднично подумал, что опоздает на урок. Что ж, детишки только порадуются. А директору солгу о договорённости с сантехником и проблемах с прокладками. Она ещё здесь, эта девочка?

– Сколько мне месяцев?

– Двадцать четыре недели.

Всеволод Владиславович посчитал, сколько осталось до рождения, получилось три месяца. Интересно, она слышит, как я думаю?

– Слышу.

– Но как в таком случае мне думать?

– Думайте, не стесняйтесь! Зато я узнаю, чего вы хотите.

– Но это грубое нарушение приватности, не так ли?

– Вы сами захотели!

– Приватности лишаться я вовсе не хотел, это твои собственные домыслы.

Она не ответила.

– Что ж, значит, я буду вынужден думать вслух, – как ни странно, Всеволод Владиславович чувствовал, что беспокойство действительно оставило его, и он способен здраво и последовательно мыслить. – Скажи, Вероника, если ты Бог, то можешь читать мысли людей и без помещения их в эээ… пренатальный период?

– Я не читаю мысли.

– Но можешь?

– Могу, но не читаю.

– Почему?

– Это некрасиво.

– Тебя пугает некрасивость? Но что, если и мои желания покажутся тебе некрасивыми?

– Давайте вы сначала их скажете.

– Хорошо. Для начала… – он с кряхтением перевернулся на другой бок, и где-то высоко приглушённо застонала мать. – Для начала хочу заметить, что о «рождении обратно» я говорил скорее образно; и хотя здесь, в материнской утробе, необычайно уютно, я предвижу скорую скуку и утомление.

– Ок. Возвращаемся назад? – терпеливо предложила Вероника.

– Да, я бы не прочь выпить ещё кофе. Но прежде… – Всеволод Владиславович чувствовал, что привычные страхи покидают его, и внутри разрастается радость и надежда на скорое счастье. Он пнул ногой в мягкое. Стон. – Скажи, Вероника, могу ли я, эксперимента ради, обрести иное тело, нежели моё обычное?

– Без проблем. А чем оно вам не нравится?

– Не вполне так. Не не нравится. Оно меня устраивает, но я хотел бы ещё раз пережить свежие и трепетные восторги детства.

10. Дурацкий диспут

Буль-буль. Вспыхнул свет, и Всеволод Владиславович зажмурился. Он качнулся и взмахнул руками, ловя равновесие. Прохладный воздух, далёкая танцевальная музыка.

– Ну как, клёво?

Они стояли в парке на набережной, светило солнце, жёлтые листья на земле лежали непривычно близко. Всеволод Владиславович поднял к Веронике лицо и засмеялся, потом опустил, разглядывая себя. Маленькие аккуратные башмачки, белые гольфы, длинные шорты на лямках со звёздами и планетами, нарядная голубая матроска.

– Превосходно! Именно то, что я хотел! – тоненький, звонкий голосок, как славно.

– Может, по мороженому?

– Да, разумеется.

Всеволод Владиславович взял Веронику за руку, и повёл вдоль высокого шершавого парапета к синему зонтику мороженщицы. В небе стояли лёгкие облака, мороженщица улыбалась. Он похлопал по груди, бумажник был на месте. Они выбрали шоколадное с кусочками шоколада, в стаканчиках, медленно шли и лизали.

– Почему ты вдруг решила ко мне прийти?

– Просто. Я ко всем прихожу.

– Так ли? Если бы ты приходила ко всем, об этом бы трубили на каждом углу.

– Я недавно начала.

– Вот как? Видимо, совсем недавно, раз никто ни сном ни духом. И что послужило толчком?

– Толчком?

– Я имею в виду – почему ты вдруг начала это делать, именно сейчас?

– Валентин Валентинович локализовал во мне Абсолют.

– Валентин Валентинович – это кто?