Поездка заняла около четырех часов. Норт–Шилдс, где нам предстояло теперь жить и работать, это маленький городок на северном берегу реки Тайн, предместье Ньюкасла. На противоположном берегу Тайна расположен Саут–Шилдс, более крупный город со 100 тысячами жителей. В нем сосредоточены основные судоверфи северо–восточного района Англии.

Эсминцы, выделенные для приемки, стояли «на приколе» в «Альберт–доке» и «Тайн–доке». Нашему экипажу достался эсминец «Ричмонд»[20], которому в недалеком будущем предстояло стать «Живучим». Еще со стенки мы обратили внимание на его, мягко говоря, необычный внешний вид. В архитектуре носовой части и мостика не было той стремительности, которая присуща кораблям атакующего класса. Не впечатляло и артиллерийское вооружение: две пушки — 102–миллиметровая в носу и 76–миллиметровая в корме, четыре 20–миллиметровых автомата «эрликон» и один (а не два, как обычно на эсминцах) трехтрубный торпедный аппарат в средней части корабля. На баке был установлен двадцатичетырехствольный противолодочный реактивный бомбомет «Хеджехог» («Еж»), на корме — два бортовых бомбомета и бомбосбрасыватели. Эсминец имел две турбины «Парсонс» и четыре паровых котла «Торникрофт», обеспечивавшие мощность 24 200 лошадиных сил и максимальный ход 26 узлов. Из новой техники на нем были радар и гидроакустическая станция «Асдик». Самую же главную «достопримечательность» корабля составляли четыре высокие цилиндрические дымовые трубы.

Корпус эсминца при сравнительно большой длине (95 м) имел малую ширину — всего 9,3 м. Водоизмещение — 1090 тонн[21]. Верхняя палуба была в крайне запущенном состоянии, борта и надстройки во многих местах покрылись ржавчиной.

Устроившись на новом «месте жительства», моряки разбрелись по кораблю — каждому хотелось получше рассмотреть свое «хозяйство». На ознакомление с эсминцем много времени не потребовалось. Уже через полтора–два часа па палубе и в кубриках шел оживленный обмен мнениями. Мы с Анатолием Лисовским направились к группе краснофлотцев, расположившихся на юте. Еще издали услышали голос старшего боцмана:

— Это не боевой корабль, а «Севрюга» из кинофильма «Волга–Волга».

Моряки дружно засмеялись. Потом кто-то запел:

— А–ме–ри-ка Ра–ссии па–да–ри–ла па–ра–ход...

Снова взрыв смеха, ядовитые реплики...

Да, эсминец многим, как говорится, не приглянулся. Узнав о настроении команды, Рябченко собрал офицеров:

— Идите в кубрики и разъясните личному составу, что корабль теперь будет наш. Все мы должны сами привести в образцовое состояние, изучить механизмы и оружие, чтобы умело использовать их в бою. Враг силен, и в борьбе с ним пригодится старая техника, если она будет в умелых руках.

После небольшой паузы командир улыбнулся и не то в шутку, не то всерьез сказал:

— А вы знаете, что на эсминцах кованые кили? А это тоже что-то значит.

Тогда эти слова не произвели на нас впечатления, но впоследствии мы не раз вспоминали их. Но об этом позже.

Разъяснения командира экипаж понял правильно. О «Севрюге» я ни разу с тех пор не слышал на корабле. Но вот термин «шип»[22] прочно закрепился за эсминцами.

У правого борта «Ричмонда» стоял «Челси», на котором разместился экипаж «Жесткого», тоже укомплектованный тихоокеанцами.

У англичан уже был разработан план приема кораблей. Но нас он не устраивал: слишком много времени требовалось для его осуществления. Вице–адмирал Левченко предложил наш план, обеспечивавший более быструю и продуктивную работу.

Чтобы как можно скорее освоить корабли, привести их в надлежащее состояние, нашим экипажам нужно было прежде всего вселиться на них. Настойчивые просьбы командования Отряда о немедленном размещении всех советских экипажей на принимаемых кораблях шли вразрез с планами англичан, и они пытались создавать разные помехи в этом. Дело дошло до открытых выпадов. Начальник штаба военно–морской базы Розайт предложил командующему Отрядом и его штабу переселиться с линкора «Ройял Соверин» на «Императрицу России», мотивируя это жалобой командира линкора Пейджа на то, что ему «мешают работать». Требование англичан было оставлено без внимания.

Все восемь эсминцев находились в вооруженном резерве. В том виде, в котором корабли предъявлялись к передаче, принимать их было нельзя — ни один эсминец выйти в море не мог. Вооружение было крайне запущено. Торпедные аппараты проржавели и не разворачивались. Не в лучшем виде оказались и бомбовые устройства. Стволы орудий имели большой расстрел. Без предварительного освобождения от грязи и ржавчины главных и вспомогательных механизмов трудно было оценить их техническое состояние. Котлы на четырех эсминцах требовали смены водогрейных трубок, а главные машины нуждались в переборке и перезаливке подшипников. Даже валы турбин заржавели. Водонепроницаемые переборки были проницаемы не только для воды, но и для крыс и тараканов, которые расплодились в трубопроводах и арматуре.

Из личных наблюдений и бесед с английскими моряками мы вынесли впечатление, что в британском королевском флоте не принято следить за содержанием техники и вооружения, что корабли здесь работают на износ. Никому не было дела и до того, как расходуются топливо и материалы. Как-то я попросил Честера, минно–артиллерийского офицера, заменить рваный парусиновый мешок для отбора стреляных гильз у «эрликонов». Английский офицер удивился:

— А зачем вам собирать гильзы? Пусть падают прямо за борт.

Пока шла приемка эсминцев, мы невольно сравнивали все с тем, как это делается на наших кораблях, с порядками на нашем флоте. И конечно же, сравнение было не в пользу союзников.

На «Ричмонде», как и на других принимаемых кораблях, оставалась небольшая сдаточная команда. Это привело к некоторому «перенаселению» корабля. Нужно сказать, что хозяева, как истые джентльмены, предоставили нам необходимые жилые помещения — кубрики и каюты. Правда, те же «джентльмены» назначили к нам офицером связи белоэмигранта лейтенанта Грима (в прошлом Громова). Когда-то родители Громова имели рудники на Украине.

На «Жестком» офицером связи был лейтенант Коттон (он же Котов) — тоже белоэмигрант. Под стать им были «связисты» и на других кораблях.

Кроме сдаточной военной команды на эсминцах находились и рабочие доков, устранявшие различные дефекты. Наши старшины и краснофлотцы работали рядом с ними.

Несмотря на то что шла война, англичане жили по мирному регламенту. Рабочий день у них начинался в девять и заканчивался в шестнадцать. Кроме того, они устраивали двухчасовой перерыв на обед. Работы продолжались всего несколько часов, но главное было в том, что все остальное время внутренние помещения корабля были заперты. Нам с трудом удавалось уговорить английского старшину или матроса, чтобы тот открыл нужное помещение. Мы не могли работать такими темпами. Изменить распорядок хозяева не соглашались.

Видя все это, мы возмущались. И вовсе не потому, что сами работали по двенадцать часов в сутки и даже больше. Было обидно за свою страну, за свой народ, который терпел неимоверные лишения во имя победы, а здесь наши союзники по войне не только не стремились помочь нам быстрее ввести боевые корабли в строй, но и всяческими проволочками и искусственными задержками тормозили ход работ.

Наиболее трудными оказались первые недели, когда мы занимались тем, что удаляли из трюмов грязь, мусор, очищали ржавчину. Работу обычно начинали рано утром, в половине седьмого, с приходом англичан работали наравне с ними, а когда они уходили, мы снова наводили на корабле порядок, а потом еще учения и тренировки на боевых постах.

Длинный и насыщенный рабочий день требовал четкого планирования, буквально по часам и минутам. Ежедневно в конце рабочего дня старпом на совещании командиров подразделений подводил итоги работы за день, уточнял задания на следующие сутки. Еженедельно проводил совещания командир корабля.