О втором фронте после окончания войны написано много книг и монографий. Иностранные авторы нередко преувеличивают значение высадки союзников во Франции, пытаются убедить читателя в том, что без второго фронта победы над Гитлером могло и не быть. Несомненно, операция союзников имела важное значение, но советские люди хорошо знают, что прежде всего она преследовала политические и военные цели, которые не имели ничего общего с задачами оказания Советскому Союзу помощи в его единоборстве с германским фашизмом.

Многие англичане искренне радовались открытию второго фронта и рассматривали его как выполнение, хотя и запоздалое, союзнического долга «перед Россией».

Приветствовали это событие не только англичане. Однажды в Саут–Шилдс к стоявшим у причала эсминцам с шумом и гамом подошла группа возбужденных французских моряков. Два матроса держали в руках мешки. В одном из них оказались бананы, в другом — обезьянка. Французский офицер взял в руки обезьянку и, показывая на бананы, начал быстро и с жаром что-то говорить, обращаясь к морякам «Достойного». Те не могли понять, чего хочет француз. Подошел кинооператор Николай Большаков, знавший французский язык. Он объяснил нам, что обезьянка — это подарок в знак дружбы, а бананы — еда для нее.

Подарок приняли, французских моряков пригласили на корабль. В кают–компании и в кубриках слышались оживленные голоса, смех, дружеские рукопожатия.

А обезьянку позднее приучили есть свежую капусту, так как бананов хватило ненадолго.

В те дни на улицах английских городов советские военные моряки встречали особое дружелюбие и приветливость со стороны местного населения. Много писем было получено от простых людей Англии. В них содержались приветствия советским морякам, приглашения в гости. В Эдинбурге к краснофлотцу Карнауху подошел англичанин и сказал: «Вы спасли Англию от гибели». Мы понимали, что симпатии и доброе отношение к нам свидетельствуют о признании авторитета и могущества нашей социалистической Родины, ее замечательных побед над немецко–фашистскими захватчиками. Все это обязывало нас с еще большей ответственностью относиться к выполнению задания.

Партийно–политическая работа на корабле проводилась индивидуально, с учетом обстановки: во время приема пищи, перекуров, непосредственно на рабочих местах, у механизмов и орудий. Попытки собрать личный состав в кубрик для беседы вызывали протест со стороны английского командования. Но хоть мы и находились под английским флагом, наши экипажи жили по советским нормам.

Несмотря на ограниченное время, командование Отрядом старалось по возможности знакомить нас с культурными и историческими достопримечательностями Англии. Несколько офицеров побывали в лондонском музее восковых фигур (музей мадам Тюссо). Им тогда удалось уговорить англичан — организаторов поездки в Лондон, заехать и на Хайгетское кладбище — на могилу Карла Маркса.

Проводились экскурсии и в окрестности Ньюкасла. Мне запомнилась поездка в замок Дором. Едва разместились а автобусе, как сотрудник военной миссии Иевлев вынул из футляра аккордеон и полилась знакомая и такая родная мелодия. Весь автобус дружно подхватил нашу любимую песню «Широка страна моя родная». Потом пели «Катюшу», «Огонек».

В замке Дором видели гробницу какого-то «святого», место вокруг которой пользуется неприкосновенностью. Любой преступник, как пояснил гид, может укрыться там от полиции, и никто не посмеет его тронуть. Странным показалось это мне. Кстати, в «старой доброй Англии» нам не раз приходилось сталкиваться с подобными странностями.

Англичане, как приветливые хозяева, частенько предлагали всевозможные поездки, экскурсии, но для этого времени у нас было в обрез. Иногда, правда, эти хозяева предпринимали (отнюдь не с добрым умыслом) попытки отвлечь наших моряков на всевозможные увеселительные прогулки, кутежи, т. е. на праздное времяпрепровождение. Все эти предложения вежливо отклонялись.

Прошло два месяца напряженной работы. Личный состав не только освоил и принял английские корабли, но и подготовил технику и оружие эскадренных миноносцев к боевому использованию. Преобразился внешний вид кораблей, борта и надстройки засверкали свежей краской. А далось нам это тоже нелегко. Как оказалось, прежние хозяева кораблей перед покраской никогда не снимали старый слой. Поэтому нам пришлось счищать сразу по 8–10 слоев. Очистив до металла корпус корабля, сначала покрыли его как полагается железным суриком. Этот необычный для английских кораблей цвет (красный), англичане истолковали по своему: русские большевики — «красные», вот и корабли выкрасили в красный цвет. И лишь после того, как покрасочные работы были завершены, они поняли нелепость своих предположений.

В машинных и котельных помещениях, в кубриках тоже навели чистоту и порядок. Помнится, как однажды английский инженер–механик дивизиона привел на корабль своих чиф–инженеров. После осмотра машинных отделений англичанин обвел укоризненным взглядом подчиненных и негромко произнес: «Такой порядок должен быть и у нас».

По мере сдачи техники и вооружения, английские специалисты уходили с эсминцев. Советские моряки все больше становились фактическими хозяевами принимаемых кораблей.

Но на флагштоках по–прежнему развевался королевский флаг, еще оставались на кораблях несколько английских моряков, «закруглявших» передачу. И тут неожиданно возник небольшой конфликт.

Английский старпом, покидая эсминец с группой моряков, предупредил, что для оставшихся на корабле четырех матросов отдельно готовить пищу не будут, и попросил кормить их из общего котла.

Наступило время обеда. Бачковые[27] выстроились у камбуза. Подошел и английский матрос. Кок Василий Феофанов, приняв бачок от англичанина, доверху наполнил его наваристыми щами. Увидев в бачке русскую еду, англичанин недовольно поморщился и возвратился в кубрик, оставив бачок на камбузе.

Отказ от приема пищи — чрезвычайное происшествие. Старший лейтенант Проничкин поручил переводчику уладить это недоразумение. Прибыв в кубрик, Володя Журавлев объяснил матросам, что по решению английского старпома они должны оставшиеся дни питаться вместе с советскими моряками. В ответ на его слова один из матросов молча схватил свой бачок, побежал на камбуз, а вернувшись, демонстративно выплеснул содержимое бачка в иллюминатор: дескать есть не ел и приказание старпома выполнил.

Пошли брать обед трое остальных. Голод, как говорится, — не тетка. Распробовав русские щи, матросы охотно стали питаться из общего котла и нередко просили добавки.

Помню, приходилось иногда встречаться с русскими эмигрантами, жившими в Англии. Многие из них открыто выражали свою грусть, тоску по Родине, интересовались, можно ли вернуться обратно и как это сделать. Встречи с ними вызывали двоякое чувство: мы понимали, что в Англии им туго приходится, и жалели их, но в то же время и осуждали за то, что когда-то они отреклись от Родины.

Наш рабочий день был плотно забит. И все равно время тянулось медленно и однообразно. Особенно грустно бывало по вечерам. В такие минуты чаще вспоминались родные, близкие. Возникало желание расслабиться, тянуло поговорить с друзьями «по душам». Частенько мы с Алексеем Прокопьевичем Проничкнным заходили «на огонек» к Никольскому. В его просторной каюте за чаем с английским джемом или ромом просиживали перед сном час–другой, предаваясь воспоминаниям.

— С Олей я познакомился в Ленинграде за год до выпуска из училища — в 1938 году. А произошло это... — Алексей Прокопьевич, мечтательно улыбаясь, рассказывал, как, получив увольнительную, поехал с однокурсниками на Кировские острова, где был карнавал послучаю встречи белых ночей.

— И как ты заметил такую маленькую хрупкую девушку в огромном парке? — улыбаясь, спрашивал Никольский. Он хорошо знал жену Проничкина по Владивостоку.

— А я со своей Полиной познакомился на танцах в училище. Она тогда была студенткой–первокурсницей. Два года встречались, а потом поженились...