Следующие четырнадцать дней мама только и делала, что получала и отправляла телефонные сообщения. От расставания ей стало намного хуже, подобно тому как становится плохо наркоману без привычных доз героина. И всякий раз, когда у них с Глебом заходил разговор о Никодиме, она вздыхала и говорила: "Скорее бы он вернулся".
Зато в монастыре воцарилось умиротворение. В алтаре никто не смеялся, не рассказывал пошлых анекдотов, да и вообще не разжигал междоусобных настроений, как это обычно делал Никодим. Все молились и изредка удивлялись вслух, сколь тихо и спокойно в обители без главного смутьяна. Он же духовно отдыхал на святом полуострове и радовал себя далеко не пуританскими мыслями.
- Да! Алло! - Мама схватила телефонную трубку и убежала к себе в комнату.
- Откуда ты звонишь? Очень плохо слышно... Хорошо... Сейчас...
Она прикрыла дверь и включила громкую связь.
- Я в Пантелеимонове монастыре, - донесся до Глеба шипящий и прерывистый голос Никодима.
- Соскучилась по тебе смертельно. Нет уже сил ждать.
- А я? Ты думаешь, мне легко? - он рассмеялся. - Зря я уехал так надолго. Вот сижу тут, смотрю на море и думаю, думаю... Эх, тебе и невдомек, какие мысли меня посещают. Такие сексуальные подробности наших свиданий. Ты даже и вообразить не можешь.
- То есть ты сидишь в монастыре и рассуждаешь о таких вещах?
- Да, я много думал и пришел к выводу, что не могу жить без женщины. И наплевать на то, ты это будешь или кто-то другой. Просто я так устроен.
- Ну ясно... - протянула мама разочарованным тоном. - А Афон? Что ты решил?
- Да, я решил! - Никодим крикнул это так, будто выступал на митинге. - Больше никогда сюда не вернусь! Народ здесь зомбированный, потерянный. Монахи деградировавшие. Да и группа бизнесменов, которые со мной поехали, тоже опускаются все сильнее. Я просто поражаюсь, как православие плохо влияет на свободу. Люди катастрофически теряют себя. А я не хочу, понимаешь, не хочу! Я свободный художник!!! Да, ну вообще... - он на секунду прервался, а потом вдруг перевел тему: - Скажи, что тебе привезти? Только не говори, что нечто религиозное. Надоело мне это все. Мечтаю купить тебе нормальный человеческий подарок...
Мама хотела было что-то ответить, но тут связь прервалась, и в ее комнате стало тихо. Немного побыв в одиночестве, она пришла к Глебу и сказала:
- Никодим звонил с Афона, нес какую-то чушь.
Ее горький вздох заставил его оторваться от компьютера.
- И как мне прекратить этот роман? Как? Скажи?
Глеб пожал плечами:
- Понятия не имею.
Мама села в старое дедово кресло и погладила подлокотники.
- Знаешь... Он как фантастическая радиоактивная змея... Отравляет все, к чему прикасается. И религию он тоже отравил... Я поймала себя на мысли, что больше не могу нормально молиться. Да и вообще... Вопрос о православии вызывает у меня физическую боль. В голове сумбур и голоса. Снятся разные святые. Одни говорят, что я орудие, с помощью которого Никодима наставляют на праведный путь. Другие уверяют, что мне необходимо сделать все возможное, чтобы он вышел из церкви. Чему верить? А?
- Обычно священники советуют читать молитвы. Но в этом случае...
Глеб посмотрел на ее растрепанные волосы с серебристыми нитями давно не крашенной седины.
- Наверное, они посоветовали бы тебе что-то другое. Не знаю, какие святые приходят к тебе во сне, но одно могу сказать наверняка. Никодим - это испытание, которое послано Богом. А пройдешь ты его или нет, зависит от тебя.
- Наверное, ты прав.
Мама встала и медленно подошла к окну.
- Только вот испытания бывают такие, которые очень трудно выдержать. От этого игумена можно и счеты с жизнью свести, но такой финал будет уж совсем не богоугодным делом...
В пятницу Никодим вернулся с Афона и прямо с самолета приехал в гости.
- Привет, Глеб! Где мама? - радостно спросил он, бросая толстый рюкзак на ковер прихожей.
- Скоро придет, в магазин пошла.
- Ну и отлично.
Он прошел на кухню и бесцеремонно поставил на плиту чайник.
- Сейчас я тебе подарки вручу.
Вернувшись в коридор, батюшка шумно покопался в своих вещах и вытащил бренчащее бубенцами кадило непонятной формы и набор греческого ладана.
- Вот, сын мой, благословляю тебя на каждение. Теперь сможешь читать молитвы и кадить в свое удовольствие. А! Вот и она!
Он повернулся к двери и улыбнулся маме, которая от неожиданности чуть не уронила пакет с продуктами.
- Ты приехал раньше? Почему?
Они на секунду обнялись и быстро отошли друг от друга.
- Проходи, сейчас будем есть. А это что? - она посмотрела на Глеба, звеневшего замысловатым подарком.
- Кадило. Теперь у вас тут все пропахнет ладаном. Это, знаешь, как барабан принести. Этакий подарок родителям. А для тебя у меня тоже кое-что есть. Вот!
Он протянул ей сверток. Мама села на коридорный пуф и стала шуршать бумагой:
- Икона! Из Ватопеда? - воскликнула она, разглядывая лик Божией Матери. - Здорово. Это то, о чем я мечтала.
- Да.
Никодим наклонил голову и посмотрел на свой подарок.
- Я подумал, что ты поставишь ее в своей комнате и будешь горячо молиться...
- А ты меня научишь? - язвительно прошептала она в ответ. - Ты же в этом специалист...
- Ну... Что ты, в самом деле...
Он скосился на Глеба и достал из кармана коробочку.
- А это я купил в аэропорту. Попросил самый дорогой.
Мама вытащила из бархатного футляра сияющий стразами кулон и надела.
- Спасибо. Сам выбирал?
- Нет. Продавщица. Я сказал ей, что мне нужен подарок девушке. Она посоветовала круглый с лебедями. Не знаю, что это значит, но птички забавные.
- В Греции лебедь - символ удовлетворенной похоти, - задумчиво сказала мама, почему-то глядя в потолок. - Должно быть, твоя советчица знала, что продать монаху, интересующемуся молодыми женщинами.
- Не морочь себе голову! - махнул рукой Никодим. - Лучше расскажи, как у тебя дела...
Они ушли на кухню, а Глеб уединился в своей комнате, чтобы изучить, как пользоваться непонятным кадилом. Он был доволен - еще одна мечта осуществилась, еще один шаг в нужном направлении был сделан. Во благо сей запретный роман или же нет, но для него это - безусловный дар небес, который постепенно меняет его жизнь в заданном направлении. А что будет дальше? Глеб задумался и стал нюхать кулек с терпким сиреневым ладаном. Скорее всего, дела пойдут так, как надо. Ведь уже сейчас видно, насколько уважительнее к нему стали относиться монахи. Нет, конечно... Они и раньше очень по-доброму воспринимали мальчика-пономаря... Но сейчас... Сейчас он стал для них полноправным членом братии. Таким, с которым можно говорить о серьезных монастырских проблемах, таким, от которого никто не будет скрывать внутренние скандалы или достижения. Теперь он личность. А это уже то, с чего можно начинать серьезное движение вперед...
Прошли недели. За это время мама и Никодим несколько раз предпринимали попытки расстаться. То уставший от любви и православия батюшка убегал из их дома в истерическом состоянии, бросая на прощание что-то наподобие: "Я в тебе ошибся! Ты падшая женщина! Тебе надо молиться и заботиться о сыне!" То мама кричала в телефонную трубку: "Таких священников, как ты, надо сжигать на кострах! Убирайся из моей жизни и играй в свои лживые литургии!" Но в конце концов они снова приходили к выводу, что не могут друг без друга, и после небольших передышек воссоединялись, чтобы страдать, мучиться совестью и превращать в кошмар окружающий их мирок.
Для Глеба же наступила счастливая пора летних каникул, а вместе с ними - радость от почти постоянного пребывания в храме и приятных хлопот по монастырю. Он продолжал молиться и находился в мире с собой, поскольку его вера, в отличие от маминой, ничуть не страдала из-за лицемерия отца Никодима, с которым он был в прекрасных отношениях. Глеб пытался взять от него максимально возможный объем знаний, которыми тот мог поделиться, и благодаря этому семимильными шагами продвигался в своем профессионализме. Перед Троицей епископ благословил его на чтение, потом послушник Александр занялся с ним изучением старославянского языка, и в итоге к концу июня Глеб уже был вписан в монастырское расписание. Печалила его лишь мама, которая не только не могла вылечиться от похоронной депрессии, но и тонула в неспособности совмещать свой роман с обычной жизнью.
