Линдси все еще что-то весело рассказывает, но Кинни уже не слышит. Он медленно кладет трубку и долго смотрит на спящего Тейлора, словно прощается. Впрочем, почему словно? Он и прощается. Потому что Джастин – талантливый художник и, конечно же, ему нужно, просто необходимо уехать туда, где его талант найдет должное применение. Он не просто отпустит его, он сделает все, чтобы Джастин нашел свое будущее и поскорее уехал. А сам… сдохнет, наверное…

Брайан сейчас очень отчетливо сознает, что ёбанное отчаяние может накатить и тогда, когда тот, без кого ты не можешь жить - рядом и в безопасности. И безнадежность от того, что всё неисправимо в принципе становится еще сильнее, когда он вспоминает, как много для Джастина значит возможность рисовать.

А он… а что он? Он будет стоять и курить у окна, пока не закончатся все сигареты в пачке и смотреть на спящего Джастина, пока еще может видеть его.

А потом поздравит его с его блестящей будущей карьерой.

И Брайан сознает, что ситуация безвыходная даже для него и здесь он ничего не сможет сделать.

Только попрощаться и отпустить. Навсегда.

Горькое и сладкое

Два часа, пока Джастин спит, Брайан испытывает всю палитру самых хуёвых ощущений, которые он когда либо испытывал. А потом, когда Джастин просыпается, сразу же рассказывает новости. Он морально уже готов к радости Тейлора и к тому, что через пару дней Джастин уедет в Нью-Йорк, помахав ему с трапа самолета на прощание. Он уедет, это даже не обсуждается. И Брайан будет первым, кто пожелает ему удачи.

Джастин радуется. Он очень доволен, он строит планы, он бежит звонить Линдси и долго обсуждает концепцию своей будущей выставки.

А Брайан улыбается.

И умирает внутри.

Только никому об этом знать не надо, это не их грёбанное дело.

И Джастину не надо. Это дело его, но… не стоит забивать ему голову грузом, пусть думает о хорошем. О будущем. О выставках, картинах, новых знакомых, друзьях и любовниках. Потому что это – его жизнь, а он, Брайан, уже в прошлом, как бы погано не было это признавать. И у него самого тоже будет своя жизнь… вернее, то, что от неё осталось.

Внезапно Джастин обнимает его со спины. Брайан даже не хочет поворачиваться – видеть сейчас солнечную улыбку Тейлора особенно больно.

- Ну как, я крут? – говорит Джастин, утыкаясь лбом в спину любовника. – Признай, что я невъебенно крут и сделал тебя, Брайан Кинни?

- Да уж… - Брайан усмехается, чтобы казалось, что все в порядке. – Сделал – и еще как.

Джастин недоуменно хмурится, услышав в голосе Брайана… что-то странное.

И беспокойство опять гребанным червяком вползает в сердце. Что не нужен, не любит и всё как было.

- Брайан… в чем дело? – он заходит сбоку, чтобы видеть его лицо, а Брайан в это же время изо всех сил пытается сделать равнодушную физиономию, потому что Джастин может догадаться… блять, он уже догадался! И в кого он такой умный?

- Солнышко, все просто замечательно, - Кинни умеет держать лицо, но сейчас он очень устал. – Ты уедешь, перестанешь ебать мне мозги, и я наконец-то вздохну свободно.

Он даже не смотрит на Джастина, потому что больше всего боится увидеть в его глазах чувство вины. Да, он уедет к новой жизни, к блестящей карьере, к неизведанным отношениям и, возможно, какой-нибудь новой, мать её, любви… и всё. И говорить об этом совершенно не нужно. Он, Брайан Кинни, должен остаться у него в памяти сильным и идеальным. А идеальные люди не истерят, когда им больно. Они просто идут дальше, оставляя за собой пепелище и не оборачиваясь на тех, кто остался в прошлом, пусть даже сердце разъёбано в кровавую кашу.

Сейчас надо спокойно и безмятежно спровадить Джастина в Нью-Йорк, пусть это и будет стоить Брайану куска души. Если не полностью. Иначе он тут начнет сейчас приносить себя в жертву, задумает остаться, а у Кинни не хватит духу его выкинуть из своей жизни. Нет, надо сделать это ради него самого, пусть это и похоже на смерть… блять, да почему, когда так плохо, человек начинает выражаться пафосно, как последний ёбанный кретин? В общем – стиснуть зубы и выгнать. Ради его же блага.

Брайан наконец-то переводит взгляд на Джастина, который подозрительно долго молчит. Не спорит, не кричит, не называет Брайана скотиной и не уверяет в вечной любви и преданности.

Просто смотрит – внимательно, почти не моргая и очень доброжелательно.

А потом широко улыбается, как улыбаются люди, услышавшие что-нибудь радостное.

- Пошел на хуй, Брайан! – заявляет он четко и громко. – Ты что, держишь меня за последнего кретина? Пошел. На. Хуй.

И он целует Кинни так, как, кажется, никогда не целовал. Как полностью ёбнутый на всю голову влюбленный, у которого вынесло мозг от взаимности. Как рехнувшийся художник, которому показали идеальное творение и теперь он знает, чего не следует делать, чтобы остаться самим собой. Как злой вусмерть подросток, которого отвергли просто из желания сделать больно.

- Ты от меня не избавишься, ты, жалкий трус! – шепчет он, раз за разом взахлёб сминая губы Кинни. – Сволочь… как же ты меня достал своим долбанным выпендрёжем!

- Ты должен, - Брайан отвечает на поцелуи и на высказанные в такой категорической форме претензии. Он уже понял, что Джастин раскусил его план и теперь ничего не скрывает. – Ты едешь в Нью-Йорк.

- А кто тебе сказал, что я поеду? – Джастин отрывается от губ Кинни, но его руки цепко держат любовника за ворот рубашки. – Какая сука тебя, блять, так обманула? Ты сам? Так вот, можешь засунуть свои предсказания и прогнозы себе в задницу, Брайан Кинни.

- Если ты не поедешь, то будешь жалеть об этом всю жизнь, - шепчет Кинни, закрыв глаза. Это бред какой-то, безумие, небытие… и губы Джастина на его собственных.

- Если поеду – тоже, только еще больше, - отвечает Джастин, и Брайан чувствует, как он улыбается. – Почему ты, как гребанный тинейджер видишь всего лишь два варианта – либо «да», либо «нет»? Эмоциональный диапазон чайной ложки и никаких полутонов… блять, Брайан, да когда ты уже научишься думать как взрослый человек?

- Никогда, - Кинни обнимает Тейлора за плечи и зарывается лицом в отросшие светлые волосы. – Это блядски скучно. Так что ты там говорил про полутона?

- А то, что мне совсем не обязательно поступать в институт в Нью-Йорке, Питтсбург – тоже вполне себе ничего. И для того, чтобы поучаствовать в паре выставок, мне абсолютно не нужно жить и быть привязанным к «Большому Яблоку». А организацию, к примеру, персональной выставки, мне, представь себе, совсем не обязательно брать на себя, когда есть та же Линдси. Как искусствовед и организатор она справится в миллион раз лучше. Может теперь, Брайан Кинни, ты, наконец, успокоишься и перестанешь выёбываться? Неужели у тебя за эти пять лет еще остались какие-то иллюзии, что ты от меня избавишься?

Брайан криво усмехается, хотя… он счастлив, просто нереально. Но… это все только разговоры, вряд ли все будет так гладко и просто, как говорит такое умное, но такое наивное Солнышко... художник, блять… Впрочем, художник он талантливый, вон, какие про него статьи пишут…

Брайан чувствует законную гордость за Тейлора – еще бы, кто вообще может сомневаться в его Джастине… блять, хуйня какая, он стал думать, как чокнутый сентиментальный педик. Хотя, он такой и есть, чокнутый уж точно – с Джастином рехнуться ж можно на раз.

Но так здорово, как сейчас Брайан давно себя не ощущал: счастье – это когда рядом тот, кто не хочет уезжать, даже зная, что потеряет очень многое. Но все равно беспокойно и что-то внутри сжимается. Вряд ли одного желания достаточно, чтобы все вот так вот решилось хорошо.

Однако Джастин, и вправду, стал совсем взрослым… хотя, он всегда таким был и точно понимал, чего хочет. От жизни, от людей, от Брайана. Он чувствует все недосказанное, он вообще чувствует и знает Брайана так, как сам Брайан себя не знает. И смотрит таким колючим и обиженным взглядом, что Кинни становится не по себе.