На втором этаже был зал, который мама называла «парадная столовая» и комнаты для гостей, в которых всегда кто-то жил – у родителей было много друзей. Из зала можно было выйти на крытый балкон, где стоял рассохшийся от времени и дождей стол и плетёные стулья. Окна поверху были застеклены разноцветными квадратиками. Листья старой яблони шевелились под ветерком, и цветные зайчики бродили по скатерти. В старом буфете была аккуратно расставлена пыльная посуда, фарфоровые статуэтки, вазочки с засушенными цветами и листьями, поздравительные открытки от забытых людей, графины из цветного стекла с присохшими пробками. Над столом висел оранжевый абажур с жёлтой бахромой.
Для Ольги я выбрал самую уютную комнату и вчера два часа приводил её в порядок. Потолок комнаты был скошен, поэтому казалось, что находишься внутри шкатулки. У стены стояла тахта, застеленная пледом, слева был платяной шкаф с помутневшим зеркалом, а у окна примостился стол с тумбой. Обитые вагонкой стены были покрыты потемневшим лаком, над тахтой висела хорошая копия с картины Нисского «Февраль. Подмосковье», которая очень нравилась отцу. Он вообще любил зиму и утверждал, что с полотна пахнет свежим снегом и морозом. В последние годы отец почти не выходил из дома и с трудом переносил затворничество, вызванное болезнью. Для отца это было тем более трудно, что он был завзятым лыжником, и раньше пробежать «десятку» ему ничего не стоило. Отца уже давно нет, но что-то мешает мне выбросить его старые лыжи, которые он, подняв очки на лоб, смолил над паяльной лампой.
Ольга вошла в комнату и, осматриваясь, остановилась у двери.
– Нравится? – спросил я.
Девушка подошла к окну, щёлкнула шпингалетами, потом, словно что-то вспомнив, обернулась ко мне:
– Можно?
– Конечно…
Она распахнула окно, и запах мокрых цветов хлынул в комнату.
Невдалеке раздался басовитый гудок, и Ольга с удивлением обернулась ко мне:
– Что это?
– Теплоход, наверное. Тут рядом канал.
– Канал? Какой канал?
– Москва-Волга. Вы «Двенадцать стульев» читали?
– Конечно, а причём тут канал?
– А помните, когда театр «Колумб» отправился на гастроли, на пароход они садились в Нижнем Новгороде?
– Наверное… Впрочем, нет, забыла. И что?
– Так раньше до Волги нужно было добираться поездом. А вот после того, как прорыли этот канал, Москва стала «Портом пяти морей». Ну, так у нас в рекламе пишут.
– Так это тот самый канал, который строили заключённые?
– Нет, «тот самый» – Беломорско-Балтийский, это ближе к Питеру, если вы представляете себе карту. А на наш канал мы можем вечером сходить, это недалеко. Канал очень красив, правда, раньше был лучше, в последние годы его подзапустили.
Ванная и туалет внизу, я вам потом покажу, в доме есть Wi-Fi, на столе записка с логином и паролем. Будут проблемы – скажите, я помогу. Интернет здесь быстрый. Располагайтесь, а я пойду готовить ужин.
– Я помогу! – вызвалась Ольга.
– Да там и одному-то делать нечего, отдыхайте.
Холостяцкий ужин, приготовленный на скорую руку – сосиски с жареной картошкой и овощной салат – мою гостью не смутил. Из-за гудения микроволновки я не услышал, как она вышла из ванной.
– А самовар у вас есть? – вдруг спросила она.
– Самовар? Вроде валялся в гараже, – пожал плечами я, раскладывая на тарелке сыр и колбасу, – только его полдня оттирать придётся. А зачем вам самовар, есть же чайник?
– Ну, как зачем, раз я приехала в Россию, значит, должна испытать туристский аттракцион – чай из самовара.
– Из самовара у нас давно пьют только водку, которую медведи отнимают у пионеров.
Ольга нахмурила брови:
– Водку… из самовара? Вы шутите? Какие пионеры, причём тут медведи? Кажется, я стала забывать русский язык…
– Простите, пошутил неудачно. Завтра поищу самовар. Правда, ещё надо будет найти конфорку и трубу. И будет хорошо, если он не распаялся.
– А чай мы будем пить в беседке! – мечтательно сказала Ольга.
– Вот это уж точно не получится: комары сожрут, канал же рядом.
– Никакой в вас романтики, Вадим, комаров боитесь. Они что, малярийные?
– Да, нет, самые обычные, дачные, не хватало ещё малярийных! Но кусаются как крокодилы. Если вас загрызут, будет дипломатический скандал, а меня за вас расстреляют в подвале МИДа.
– Не расстреляют, никому я не нужна, – отмахнулась Ольга, – не бойтесь вы меня так.
– Не буду. Хотите ещё салата?
– Хватит, пожалуй, на ночь…
– Пить что будете? Из безалкогольного – чай, кофе и сок вишнёвый, а выбор спиртного побогаче.
– А вы?
– Я? Это зависит от того, поедем ли мы завтра куда-нибудь или нет. Мне же машину вести.
– А нам надо куда-то ехать?
– Откуда же я знаю? Вы тут главная. Как скажете, так и будем делать.
– Да нам, собственно, ничего особенного не нужно, – сказала Ольга. – Ноутбук у меня с собой, диск с текстом – тоже. А как вы собираетесь его расшифровывать, я понятия не имею.
– Пожалуй, сейчас самое время поговорить о том, чем мы, собственно говоря, будем заниматься. Я ведь ничего толком не знаю.
– Вот как? – удивилась Ольга. – И вам ничего не рассказали?
– Сказали, что приезжает француженка, красивая женщина, и что я поступаю в её распоряжение. Я так обрадовался, что забыл расспросить о подробностях.
– Вас цинично обманули: и не красивая, и не француженка. По большей части русская. Ну, да ладно. Скажите мне лучше вот что: вы знаете, кто такие катары?
– Откуда? Понятия не имею. Что-то с церковью связано… У меня исключительно атеистическое образование.
– Катары или альбигойцы – это сторонники гностической ереси в христианстве. «Катари́» по-гречески означает «чистые», но сами себя они называли не катарами, а добрыми христианами, иногда – истинными христианами или просто христианами. Католиков альбигойцы считали еретиками. В XII веке в Рейнских землях жил монах Экберт де Шонау. Хвастаясь эрудицией, в своих проповедях против еретиков он использовал игру слов, называя катаров кацерами, то есть поклонниками дьявола в образе кота. Вероятно, с его лёгкой руки для инквизиции слово «катар» и стало синонимом слова «еретик». В Средние века альбигойская ересь была весьма распространена в Европе, особенно – в Лангедоке.
– Во Франции? – перебил я.
– Лангедок или графство Тулузское тогда ещё не принадлежал Франции, до XIII века территория Франции была куда меньше современной и занимала в основном Иль-де-Франс. Лангедок был лакомым куском, на который претендовали французские и испанские короли, и даже англичане. Победила французская корона, к ней и отошло графство Тулузское. Но отошло не просто так, а в результате Крестовых походов, между прочим, первых в истории походов христиан против христиан. Эти-то походы и получили название Альбигойских войн. Люди в Средние века не отличались гуманностью, а Альбигойские войны были запредельно жестокими ещё и потому, что сопровождались массовыми казнями еретиков – их сжигали на кострах десятками и сотнями – мужчин и женщин, стариков и детей. Так Церковь сводила счёты с отступниками. Расправившись с людьми, взялись за вещи. У катаров не было храмов – они собирались в домах верующих, не было церковной утвари, но были богослужебные книги. Вот за ними-то инквизиция устроила настоящую охоту. До наших дней не дошло почти ничего, так, записи некоторых молитв, разрозненные рукописи. И тут – представляете себе? Удалось найти почти неповреждённый манускрипт! Правда, пока нет уверенности, что он написан альбигойцами, но всё говорит за это.
Нашли его случайно. Дело в том, что в Южной Франции до сих пор бродят легенды о сокровищах катаров, якобы спрятанных где-то в Пиренеях. Происхождение легенд понять можно, ведь у арестованных еретиков инквизиторы не находили никаких ценностей. Куда же они делись? Ясное дело, спрятали! Вот и ищут, уже который век.
Из Марселя приехали кладоискатели или, как у вас говорят, чёрные археологи, и полезли в горы. Места там малолюдные, каждый человек на виду, крестьяне подозрительно относятся к чужакам, поэтому на всякий случай сообщили в полицию. Полицейские, как ни странно, сработали оперативно, и кладоискателей арестовали. Правда, золота и драгоценных камней они не нашли, но обвал в горах открыл ход в засыпанную раньше пещеру. В ней-то и лежал манускрипт. Только он, и больше ничего. Рукопись изъяли и стали думать, что с ней делать дальше. Коротко говоря, она попала ко мне, ведь я – специалист по средневековым ересям. Лабораторные исследования датировали рукопись приблизительно XIII веком, то есть как раз временем Альбигойских войн. Но вот беда: она оказалась зашифрованной. Наши специалисты подобрать ключ не смогли, да, по-моему, особенно и не старались. Зато оказалось, что один математик читал ваши работы и посоветовал обратиться за помощью к вам. Ну, и вот я здесь. Теперь вся надежда на вас, Вадим.
