Таким образом, в основе лежит воспитание масс. Для такой нации, как Франция, с ограниченной рождаемостью и обилием иностранной рабочей силы, проблема формирования кадров имеет исключительно важное значение. Франция не может добиться количественного превосходства. Поэтому всеми средствами и любой ценой она должна сделаться нацией качества. Отсюда необходимость национальных профессиональных школ для всех ведущих специальностей. Затем для создания кадров руководителей понадобятся не только центральные школы, технические училища, высшие школы коммерческих наук, но и специализированные институты (оптика, мукомольное дело, керамика, фотография, кинематография, кожевенное дело, электромеханика). Инженер найдет в этих заведениях лаборатории. Таким образом, техническое образование будет связано с высшим образованием, и будет обеспечено независимое и единое развитие культуры.

Так представлял я себе в 1927 году план технического образования, над которым я работал с помощью выдающегося директора г-на Эдмона Лаббе, одного из лучших сынов Франции. Я полагал, что, организованное таким образом, оно сможет не хуже, чем классическое образование, способствовать формированию общих идей. В своем выступлении в палате мне пришлось вновь затронуть вопрос о светском обучении, вокруг которого столько было и еще будет ожесточенных споров и конфликтов. Будучи противником монополии образования, я напомнил указания людей, подобных Жюлю Ферри. С того дня, когда страна объявит обязательное обучение, иначе говоря, соберет в публичных школах детей самого различного происхождения и взглядов, она должна будет быть нейтральной во всем, что касается домашнего воспитания и личной совести. Это фанатизм – стремиться, как это иногда делали, превратить принцип светского обучения в антирелигиозный прагматизм. Но фанатизмом является и желание подчинить образование религии какой-либо одной группы, даже если эта группа самая значительная в стране. Я не был согласен с господином Деа, считавшим, что светская мораль должна быть моралью социальной борьбы. Светская мораль должна быть вне партий и над всеми партиями.

В своих инструкциях по министерству от 25 июля 1928 года я анализировал реформу, предусмотренную статьей 89 финансового закона от 27 декабря 1927 года. Прежде всего совершенно очевидно, что новый порядок бесплатного обучения не должен привести к отмене конкурса на стипендии. Бесплатное обучение касается только экстерната, и каждый ученик, желающий добиться стипендии контролируемого экстерната, полупенсии или интерната, должен предстать перед конкурсом. Я особенно настаивал на духе, которому необходимо следовать при проведении реформы.

Эти инструкции впоследствии дополнил министр Пьер Марро циркуляром от 15 июля 1930 года, когда парламент распространил эту меру в отношении шестых классов на все наши средние учебные заведения. Он подтвердил, что целью реформы является не увеличение числа обучающихся в средних учебных заведениях, а защита классического образования – путем компенсации его длительности бесплатностью, а также повышение уровня этого образования – путем приобщения к нему наиболее достойных детей для подготовки национальных кадров. Как удачно и метко выразился г-н Леон Берар, «нужно искать ум там, где он есть». Министр советовал разработать для набора учеников возможно более гибкую систему, которая учитывала бы то, что есть порой капризного в развитии ребенка. «Нашим лозунгом должно быть – не исключать из классов никого из тех учеников, которые сейчас в них обучаются, кроме самых отъявленных тупиц, и привлекать взамен извне всех, обнаруживающих способности».

В декабре 1926 года умер Жан Ришпен. От имени правительства я провожал в последний путь писателя, другом которого я был, последнего романтика, ученика и литературного наследника Гюго, старого трубадура, певца униженных и страдающих, певца маленьких детей, убаюкиваемых в корзинках, и калек, просящих милостыню под дождем. Это был истый француз, несмотря на его некоторые словесные крайности периода юности; он был гидропатом и, как Борель (Петрюс), страдал ликантропией. Автор «Ласк» и «Богохульств», на которого так часто нападали за его смелость, умилялся нашим пейзажам, умирающему дереву, пересохшему ручейку, его всегда трогали все эти отверженцы природы, пустыри в пригороде, которые он сравнивал с ржавыми озерами. Он предпочел ярмо ремесла рабству в роскоши и жил вольным кочевником земли и морских просторов. На морском берегу на его столе Франциск Ассизский стоял рядом с Вийоном. Он был первоклассным лектором и блестящим рассказчиком, особенно когда делился своими воспоминаниями школьных лет, своими приключениями партизана в армии Бурбаки или театральным дебютом вместе с Андре Жилем; он живо рассказывал о том осуждении, которое вызвала его «Песня босяков», и о своих матросских скитаниях. Он начал свою карьеру в тюрьме Сент-Пелажи и закончил ее во Французской академии. Он рассказывал, как ему довелось видеть Наполеона, когда его отец – военный врач захватил его с собой, отправляясь к управляющему Дома инвалидов, в тот день, когда императора перекладывали в новый гроб.

Он знал массу театральных анекдотов. Не играл ли он сам в театре предместья Сан-Мартен вместе с Саррой Бернар в собственной драме «Нана Сагиб»? Его верность в дружбе была безупречна. Я видел, как рыдал у его смертного одра его старый товарищ Рауль Поншон.

Несколько месяцев спустя, в августе 1927 года, я воздал должное Роберу де Флер, тонкому насмешнику, честному человеку в высоком смысле этого слова, остроумному и блестящему автору произведений «Любовь бодрствует», «Тропы добродетели», «Зеленая одежда», «Король», «Священный лес». Он напоминал мне ту женщину в одной из его пьес, которая, желая похвалить любимого супруга, называла его солнечным человеком и сравнивала с теми славными французскими караваями хлеба, которые режут, прижав к груди. Он был так же благороден, как и умен, так же верен в дружбе, как изобретателен в своих творениях. В своем «Воспоминании о Робере де Флер» Франсис де Круассе восхищался его даром и главным образом тем обаянием, которое удерживало возле него и привлекало к нему тех, кому довелось хоть раз познать его сердечность, старомодную учтивость, разносторонность его ума, его безошибочный вкус и доброе сердце. Его беседа ослепляла, как и его пьесы. В начале войны он был прикомандирован в качестве военного шофера к г-ну Далимье, товарищу министра изящных искусств. Однажды этот министр отправился в Реймс, чтобы осмотреть подвергшийся бомбардировке собор. При въезде в военную зону автомобиль остановил солдат и спросил пароль. Де Флер, не знавший его, отправился на соседний пост. Там он встретил офицера-парижанина, представился ему и, естественно, тотчас покорил этого воина. Офицер проводил его до автомобиля и, увидев Далимье, закутанного в свое пальто, приветствовал его как знакомого. «Это, конечно, г-н де Кайаве?» Когда Робер де Флер рассказывал это приключение, его славные детские глаза искрились. Прежде чем ехать дальше, он обратился к остановившему его солдату. «Ну, так скажи мне теперь пароль». – «Пароль, – признался грозный часовой, – но я его не знаю».