Я уже говорил, каким образом совет министров занимался рассмотрением этого важного внешнеполитического вопроса.
Нота от 17 марта является очень сильным документом. В ней вновь указывалось, что Франция придала организации своих вооруженных сил исключительно оборонительный характер, при котором запас не играет непосредственной роли, что она не отказывается пойти на уступки, если будет обеспечена ее безопасность. Но Германия вышла из Лиги наций; уровень ее вооружений значительно превысил уровень, установленный существующими договорами. Не постигнет ли новую конвенцию участь военных статей мирных договоров? На каждую новую уступку Германия отвечает новыми требованиями. Что представляют собой ее военизированные формирования? Где гарантии выполнения? Недостаточно принять обязательство о проведении консультаций в случае нарушения конвенции.
V. Конференция в Доме инвалидов (14 и 17 апреля)
Командование вооруженных сил заявило, что поставленные перед ним технические вопросы не могут рассматриваться изолированно, так как они тесно связаны с политическими проблемами.
Исходя из этого, 17 апреля Тардье и я в полном согласии составили письмо Думергу, в котором, оговаривая право Высшего совета национальной обороны обсудить этот вопрос, требовали гарантий выполнения и предлагали правительству самому принимать решение по определенным вопросам; из-за отсутствия данных мы не касались проблем, относящихся к военно-морскому флоту и авиации. Комиссия не сочла возможным указать цифровые данные эвентуального сокращения французской армии. Тардье и я просили разрешения изложить наше особое мнение по ряду принципиальных вопросов, отклоненных комиссией.
Сделав эти оговорки, мы изложили ответы специальной комиссии на вопросы, сформулированные Барту в его письме от 6 апреля. Только само правительство может высказать свое мнение по поводу гарантий выполнения. В случае если Германии разрешат тот уровень вооружений, который она требует, комиссия предлагала принять ряд мер.
VI. Нота от 17 апреля
Этот документ был подписан Тардье и мной. Но когда 17 апреля мы явились на заседание совета министров, Барту сообщил нам, что наша работа оказалась бесполезной в связи с решением, которое он принял в согласии с председателем совета министров. Когда все собрались, он ознакомил нас с содержанием известной ноты от 17 апреля.
Зачитав ее, Барту заявил нам, что за последние 40 лет он ни разу не был так обеспокоен. Чего бы ни стоил нам этот ответ, он становился необходимым после ознакомления с германским бюджетом. «Совершенно очевидно, – пишет Франсуа-Понсэ (р. 174), – что, если бы конвенция, разрешающая рейху ограниченное и контролируемое международной организацией перевооружение, не была достигнута, Гитлер счел бы себя свободным от всех обязательств, вытекающих из Версальского договора, и стал бы осуществлять перевооружение по своему усмотрению, без ограничения и без контроля, при восторженном одобрении своего народа». Но с какой международной организацией стала бы считаться страна, которая только что вышла из Лиги наций? Разве Версальский договор не был уже нарушен? Разве военизированные формирования, искусно замаскированные Гитлером, не были зародышем его эсэсовских войск, которые, как мы убедились во время последней войны, превзошли в жестокости традиционную германскую армию. Фактически Гитлер поставил перед союзниками проблему, которую он уже заранее решил. Могли ли две державы осуществлять за ним контроль и санкционировать его действия? Можно ли было доверять «конвенции, им признанной и подписанной»? Я удивлен, что Франсуа-Понсэ считает Барту сторонником этой конвенции. Правда, прежде чем принять столь серьезное решение, Барту должен был в течение некоторого времени испытывать сомнения. Однако мне кажется невероятным, чтобы министр, позицию которого на различных этапах кризиса я только что осветил, мог отказаться накануне решающего заседания совета министров от своих убеждений из-за доклада двух государственных министров, являвшегося в конечном счете лишь информационным документом, не содержавшего никаких политических выводов и оставлявшего за правительством полную свободу действий.
Нота от 17 апреля была единогласно одобрена советом министров.
Ни на единое мгновение у меня не возникало чувства, что Францию «можно упрекнуть в срыве конференции» и что она позволила Гитлеру перевооружаться. Он перевооружался без нашего разрешения. Не могло быть и речи о том, чтобы навязать ему контроль по международной конвенции, от участия в которой он уже уклонился. Контрольный орган? Какой? Кто мог обеспечить этот контроль?
«Нота от 17 апреля, – пишет Франсуа-Понсэ, – имела, во всяком случае, тот недостаток, что она выставляла нас в качестве виновников провала конференции, в то время как истинным виновником был гитлеровский режим». Конференция? Германия ушла с нее. 27 апреля в Берлине выступил Нейрат, который подчеркнул добрую волю рейха, противопоставив ее непримиримости Франции, но, отмечал Франсуа-Понсэ, в этом же выступлении «он утверждал, что независимо от результатов начатых, переговоров Германия уже приступила к созданию своей новой армии». Следовательно, сам Нейрат оправдывал нас. 18 апреля я принял Титулеску; он энергично поддерживал французскую ноту и мою идею сближения с Россией, что, по моему убеждению, должно было явиться необходимым завершением событий. По этому поводу он сообщил мне о враждебной позиции царя Бориса по отношению к Франции. «Имеется два опасных интернационала, – сказал он шутя, – интернационал международных спальных вагонов и интернационал королей». В Англии «Дейли экспресс» от 14 апреля опубликовала весьма интересную статью, доказывавшую, что Германия создает армию в 4 миллиона человек. В ней говорилось об организации трудовых лагерей, на которые рейх выделял ежегодно 15 миллионов фунтов стерлингов по статье «Общая финансовая администрация». В экзаменационную программу этих лагерей включены стрельба из мелкокалиберкой винтовки, строевая подготовка, топография, полевые занятия. 4 миллиона молодых людей проходят эту подготовку. 13 миллионов фунтов стерлингов были выделены на реорганизацию ПВО и на создание специального комиссариата авиации. 17 апреля Бенеш прислал мне из Праги тревожное письмо.
Что касается меня, то я принял окончательное решение. Замечательные доклады Франсуа-Понсэ очень помогли мне в этом. 19 числа на заседании совета министров Петен, которому была известна моя точка зрения, ознакомил меня с докладом полковника Мандра, нашего военного атташе в Москве, исключительно благоприятно отзывавшегося о Красной Армии и определенно высказывавшегося за франко-русское сближение. Сообщенные им сведения соответствовали моим впечатлениям от прошлогоднего пребывания в Советском Союзе. Розенберг, с которым я встретился 21 числа, явно одобряет французскую ноту; он очень доволен результатами своих последних переговоров с Барту. Я стараюсь как можно лучше разобраться в создавшемся положении. Гитлер принял решение; он уже полным ходом осуществляет свою программу; его маневры – лишь хитрость и ложь. Именно с помощью России Великобритания и Франция должны стремиться обеспечить безопасность малых государств Европы и свою собственную. Немой язык карты убедительнее всяких слов.
Бенеш пишет мне из Праги 17 апреля 1934 года:
«Мне не удалось повидаться с вами во время моего недолгого пребывания в Париже, когда я возвращался из Лондона в марте месяце. Я мог бы рассказать вам об определенной эволюции умов в Англии, эволюции, которая с той поры в значительной степени усилилась. Но тем не менее я не знаю, достаточно ли этого, чтобы мы допустили возможность перевооружения Германии. Все, что я видел в Женеве, свидетельствует скорее о том, что англичане все еще колеблются и что потребуется еще много усилий, чтобы убедить их занять правильную позицию. Наше сражение в Центральной Европе продолжается. Аншлюс в данный момент провалился; агитация, конечно, возобновится; но сейчас поражение первой крупной попытки Гитлера неоспоримо. Я внимательно слежу за последними маневрами итальянцев и вместе с Парижем буду всеми силами стремиться направить все по верному пути; и в конечном итоге, несмотря на трудности, я надеюсь, что можно будет избежать серьезных событий. Но сражение будет упорным. Положение демократии в Центральной Европе плачевно. Наша «Splendid isolation» («блестящая изоляция») среди диктаторов полностью завершена. Положение это весьма неудобно. Но мы не уступим; я продолжаю идти своим путем и в этом отношении в общем спокоен. Мы еще будем свидетелями, и, возможно, раньше, чем некоторые думают, лучших дней для демократов. Но нам нужна сильная Франция, по-прежнему бдительная и уверенно стоящая во главе наших демократий, верная принципам решимости и умеренности, порядка и твердости. Без этого Европа погибнет. Я знаю, что вы согласны со мной и что в этом отношении я могу рассчитывать на вас, так же как вы можете рассчитывать на меня. Национальное единство Франции является для нас в настоящее время насущной необходимостью».
