В вопросе о Сааре Франция придерживается международного плана и своих обязательств. Очень серьезным является вопрос о нашем эвентуальном вмешательстве в случае возникновения беспорядков. Германия утверждает, что существующий ныне режим не ликвидировал ее суверенитета над Сааром. При этом она высказывается за проведение свободного плебисцита. Некоторые считают, что наше вступление в Саар явилось бы casus belli. Между тем в 1926 и 1927 годах мы имели на это санкцию Лиги наций. Лаваль намерен добиваться, чтобы Совет Лиги наций подтвердил эту санкцию. «Ни войны, ни унижения», – говорит он нам. В крайнем случае Германия согласилась бы на ввод нашей мобильной гвардии. Впрочем, мы уже излагали нашу точку зрения в памятной записке от 31 августа; у меня складывается впечатление, что Пьер Лаваль уже вполне примирился с возвращением Саара Германии и действует именно в этом духе. 15-го вечером меня посетил Макс Браун со своими друзьями. Я нахожу их слишком оптимистичными. Что-то с ними будет?

Палата благоразумно решила не принимать во время обсуждения бюджета никаких предложений об отсрочке или изъятии той или иной статьи бюджета, если только эти предложения не будут внесены правительством или финансовой комиссией. Сегодня утром Думерг уехал в Турнефей. Он продолжает неистовствовать и плакаться в жилетку журналистам. Курс ренты поднялся сегодня на один пункт. 15 ноября Фланден разослал министрам следующий циркуляр: «Восстановление авторитета государства предполагает, что государственные учреждения будут строго соблюдать существующие законы и постановления. Никакие индивидуальные и коллективные нарушения, никакое ослабление деятельности не должны в будущем мешать правильной работе учреждений и ведомств. В связи с этим я прошу вас: 1) следить за тем, чтобы в вашем министерстве не допускалось никаких нарушений и чтобы руководители отделов несли личную и служебную ответственность за каждый проступок; 2) ежемесячно составлять и направлять мне список проступков, совершенных в вашем министерстве, с указанием санкций, которые вы собираетесь применить». Правые продолжают разоблачать себя. 16 ноября в газете «Капиталь» была опубликована статья г-на Рене Пинона[171], которую он сам же резюмировал в следующих выражениях: «Последние события, по-видимому, показывают, что парламент упустил последнюю возможность самому преобразоваться. Отныне, если хотят организовать государственную власть, не отказываясь от свободы, необходимо вдохновляться примером Древнего Рима, в котором законодательные органы имели право назначать на ограниченный срок и для разрешения определенной задачи полномочного диктатора». По мнению г-на Пинона, «реформа Думерга была минимумом, но могла быть и началом». Началом чего? Отныне «в парламенте нет ни одного человека, обладающего необходимым авторитетом для проведения благоразумной, умеренной и эффективной реформы конституции… Когда настанет день, то выход придется искать вне обычных рамок парламентарного управления». Таким образом, мы предупреждены. Правые не отказались от своего намерения повторить неудавшуюся попытку 6 февраля. «Демократическая система, – продолжал г-н Пинон, – почти повсюду устарела и отброшена… В жизни народов бывают часы, когда только воля одного человека может обеспечить спасение всех».

Несмотря на эту кампанию против парламента и демократии, курс ренты продолжал повышаться. «Сегодняшнее заседание, – писала газета «Тан» 16 ноября, – было самым лучшим из тех, на которых нам когда-либо приходилось присутствовать на протяжении длительного периода». С большой ловкостью и коварством Думерг продолжал поддерживать возбуждение и публиковать длинные заявления с объяснением причин своего нежелания давать интервью. В журнале «1934 год» (в номере от 21 ноября) он исповедуется г-ну Пьеру Лафю, критикуя авторитетным тоном эксперта «посредственность парламентариев» и обвиняя молодежь в невежестве как в области искусства, так и в политике. «Если бы мне пришлось сегодня сформировать новое правительство в составе двадцати министров, я не смог бы этого сделать. Я не смог бы найти достаточно достойных людей, во всяком случае в парламенте… Никакого благородства мысли, никакой общей идеи». И затем г-н Думерг, этот глубокий ум и строгий судья, принимался хвалить свои выступления по радио. Куда девалась его улыбка коммерсанта, которая придавала ему такое обаяние. Теперь он скрежещет зубами.

Тем временем Жозеф Кайо – один из тех депутатов, на которых так резко обрушивался бывший лидер демократического левого крыла сената, – опубликовал в газете «Капиталь» статью о Конституции 1875 года. Он признавал необходимость оздоровления государственной системы, однако в рамках простых и гибких конституционных законов. Эти законы, писал он, «допускают любые желаемые реформы, которые могут быть проведены законодательным путем и даже простыми актами исполнительной власти, действующей или в рамках своих обычных функций, или уполномоченной заменить законодательную власть». «Можно с полным основанием утверждать, – заявил он, – что Конституция 1875 года исключает только личную власть». Члены правительств той эпохи панически боялись угрозы со стороны императорской власти. Ссылаясь на свои воспоминания и документы из личного архива[172], Жозеф Кайо доказывал, что больше всего они боялись союза между левыми экстремистами и партией Призыва к народу, то есть партией бонапартистов. Противники законов 1875 года, писал он в заключение, «должны понять, что никоим образом нельзя затрагивать сущность этих законов, что отнюдь не исключает возможности дополнять их законами и декретами, которые, восстановив правительственный авторитет, столь необходимый стране, и настойчиво требуемую ею парламентскую дисциплину, положив конец затянувшемуся царствованию бесстыдных бездельников, перестроив и создав прочную администрацию, огражденную от фаворитизма, позволили бы нации дышать, работать и жить». В конце г-н Кайо напомнил слова герцога Одиффре-Паскье о «гнусности личной власти».

Председатель совета министров назначил меня председателем межминистерского комитета по охране рабочей силы Франции. На сегодняшнее число в стране насчитывалось 350 тысяч безработных французов, получавших пособия, и 800 тысяч трудящихся иностранного происхождения. С одобрения совета министров комитет решил: 1) объединить ведомства сельскохозяйственных и промышленных рабочих; 2) усилить пограничный контроль; 3) более последовательно проводить в жизнь закон от 10 августа 1932 года с тем, чтобы сократить число иностранцев, занятых в торговле, промышленности и сельском хозяйстве. Министр юстиции был уполномочен внести законопроект о статуте иностранцев, проживающих во Франции. Министру внутренних дел было предложено представить в палату два законопроекта: один об импорте, производстве, торговле, продаже и хранении оружия, а другой об уличных демонстрациях и мерах против скоплений народа. Были начаты переговоры о заключении франко-германского торгового соглашения.

17 ноября посланник Китая предпринял демарш, дабы выразить мне горячее желание его страны иметь постоянное место в Лиге наций[173]. Я дружески упрекнул его по поводу присутствия в Нанкине германской миссии фон Секта. Он смущенно объяснил мне, что немцам было оказано предпочтение: 1) потому что они не имеют в Китае консульской юрисдикции, которая могла бы помешать в случае возникновения затруднений; 2) потому что они соглашаются на ответственную работу за весьма скромное вознаграждение. Мне показалось, что на него довольно сильно подействовали мои замечания. С другой стороны, мне стало известно, что Зювик сделал важное заявление Фишу Армстронгу – редактору журнала «Форейн афферс», сообщив ему, что Италия не хочет сближения с Югославией и что она рассматривает хорватских сепаратистов и террористов как своих политических союзников. Белградское правительство весьма насторожено. Все это не вызывает у меня доверия к Италии Муссолини.