В новогоднюю ночь 2002 года я пытался угнаться сразу за двумя зайцами. И, конечно, из–за недостатка времени попал в неловкое положение.

С одной стороны, Модерн Токинг был заказан на два ночных концерта в Москве. С другой стороны, я поддался на уговоры РТЛ, выступить в первый день нового года на лыжном трамплине Гармиш Партенкирхен. Ровно в полдень «суперзвезды» должны были спеть небольшую серенаду. А я — аккомпанировать им на фортепиано.

И преодолеть расстояние в две тысячи километров по прямой через Белоруссию, Польшу и Чехию.

«А мне обязательно нужно присутствовать?» — пытался я отговорить телевизионщиков с РТЛ.

«А как же!» — услышал я в ответ, — «Всенепременнейше! Абсолютно!»

Тогда я поспешил к Toмacу и попытался договориться с ним: «Мы что, действительно должны выступать на этих смешных концертах в Москве?»

Но и здесь мне не дали договорить. «Ну да, слушай, это же легкотня! Всего лишь два маленьких концертика. Для тебя это не труднее, чем шевельнуть левой ягодицей, Дитер. Фанаты радуются. И при этом под конец у нас будет куча денег».

Единственной возможностью успеть на оба мероприятия было арендовать частный реактивный самолет на рейс Гамбург — Москва-Гармиш.

Toмac с Клаудией полетели в Москву рейсом из Кельна, а Эстефанию и меня тридцать первого декабря по полудни ожидала в аэропорту Гамбурга «Cessna Citation». Самый безопасный самолет из тех, что в настоящее время имеются в этой местности: два реактивных двигателя, скорость 760 километров в час, стоимость шесть миллионов.

Когда мы приземлились в Москве, было двадцать два часа, минус сто градусов мороза и вокруг громоздились сугробы. «Вы загоняете самолеты на ночь в ангар?» — поинтересовался я у пилотов, как только мы выбрались на улицу.

«Да–да», — ответили они, — «ясное дело, мы загоняем их в ангар».

«Окей», — напомнил я им еще раз, — «значит, мы вылетаем завтра в шесть».

В «отеле князя Гранафова Таковского — Растаковского» мы столкнулись с Toмacом и его женой Клаудией. Отсюданам предстояло ехать на двух замученных «Ладах»: одна, белая, как снежная королева, (для Toмacа и его кисоньки), а другая черная, как врата ада, (для меня и Эстефании). Все это устроил Toмac и его менеджер Лутц.

«Эй, а вообще, как долго нам придется ехать?» — поинтересовался я.

«Ох, минут десять, Дитер», — ответил мне Toмac, — «это почти здесь, за углом». И он уселся в свою колымагу.

Наш автомобильный караван, скользя и качаясь, двинулся в путь. Справа и слева громоздились метровые айсберги. Мы все ехали и ехали. Постепенно фонарей становилось все меньше, а темнота все гуще. Водителям с трудом удавалось удерживать машины на дороге. В довершение всего еще и печка была при последнем издыхании. Мы с Эстефанией сидели, прижавшись друг к другу, словно брат с сестрой из Фильма «Рудольф, северный олень».

И вдруг у меня в голове пронеслось: «Дитер, никакая это не концертная поездка. Это похищение!» В тот же миг обе машины выехали куда–то чуть правее края света. Водители выскочили и в голос заспорили: «Родельдомский, Шнавомский, бу–бу–бу». Ясное дело, речь шла о верной дороге.

Я, совершенно замерзший, выскочил из машины и постучал в окошко Toмacу: «Скажи–ка», — рявкнул я, — «и как это здесь начнется этот странный концерт? Да здесь же кругом настоящие пампасы. И почему это мы с Эстефанией сидим в этой салатнице, а не в вездеходном джипе? Такого дерьма, как здесь, мне и даром не надо! Я этого не просил! Вы все здесь с ума посходили!»

«Да–да», — успокаивал меня Toмac, — «все вышло немножко глупо. Но мы сейчас будем на месте».

Прошло битых полчаса, — до полуночи оставалось всего ничего — прежде чем мы добрались наконец до цели нашего путешествия — жуткого вида стеклянному многоцелевому павильону на каком–то Шиотри — Нивотни-Нярске где–то в заднице у дьявола.

Мы пошли в комнату отдыха на первом этаже. Я нахмурился. В тот же миг Клаудия впала в истерику, будто Норочка II: «Я совсем не понимаю, что с тобой, Дитер! Не валяй дурака! Все не так уж плохо!». А потом скомандовала Toмacу: «Пойдем! Давай спустимся вниз в VIP-зал. И наплевать, что будут делать эти двое!»

VIP-пространство оказалось всего–навсего столом в зале, битком набитом пьющими веселящимися русскими. Здесь Клаудия с Toмacом ложками уплели гору красной икры, причем на халяву.

И вот, час по полуночи. Наш выход. А потом мы с Эстефанией снова залезли в наш черный холодильникна колесах, чтобы ехать на следующий концерт. Якобы, тоже в десяти минутах езды. Сюрприз, сюрприз! Мы снова проехали, трясясь, полтора часа по бездорожью.

Вот до чего дошло «это же легкотня, Дитер! Как левой ягодицей шевельнуть».

Едва покончив со вторым концертом, я выловил Эстефанию. Мне нужно было только одно — поскорее в машину и в аэропорт. Было уже пять часов утра. Время поджимало.

Я издалека увидел самолет. Он стоял не в ангаре, а прямо так, посреди летного поля, намертво замороженный. И напоминал скорее домик–иглу на колесах, чем самолет. Плевать, думал я. Только бы убраться отсюда. Визжа и скрипя спустился трап, и мы с Эстефанией, насквозь промерзшие и смертельно уставшие, забрались внутрь.

«Послушайте, вы могли бы хоть отопление включить» — крикнул я в озлоблении пилотам. К тому времени я уже 36 часов беспрерывно был на ногах.

«Будет сделано!» — донеслось в ответ. Потом я услышал скребущий звук — это пилот еще раз вышел наружу, чтобы проделать себе глазок в обледенелом стекле. Наконец моторы завелись, мы развернулись на летном поле, но никакого отопления до сих пор не чувствовалось. Мы взлетели, поднялись на сто метров, двести, триста…

Мы с Эстефанией сидели и терлись друг о друга, как ненормальные, чтобы согреться. Кусачий мороз, по сравнению с которым холод, пережитый нами в автомобиле, показался почти ерундой. Мы не могли стучать зубами с той же скоростью, с какойзамерзали. «Что за дерьмо», — думал я, — «когда такая машина взлетает, как правило, становится тепло. Почемуна этот раз все не так!»

Наконец, через три четверти часа, мы ощутили первые теплые струйки воздуха. И в тот же миг Эcтeфaния вскрикнула: «Я вижу дым!»

А я в ответ: «Ну да, вот еще, дым она углядела!» Но потом и я учуял типичный запах, который появляется от горящего кабеля. «Верно!» — я принюхивался, — «воняет довольно своеобразно».

В тот же миг мы услыхали протяжный вой аварийной сигнализации: «Тююююют! Тююююют! Тююююют!» Сквозь клубы дыма, тянувшиеся из кабины, я увидел множество красных огоньков, которые — Блинк! Блинк! Блинк! — нервно подмигивали. Второй пилот как сумасшедший, жал на какие–то кнопки.

Моя маленькая Эcтeфaния расплакалась подлеменя. Я и сам смертельно перепугался.

«Вот что», — пилот, сидевший в двух метрах от нас, в эту минуту повернулся к нам лицом, — «может так получиться, что вы сейчас потеряете сознание. Дело в том, что у нас только одна кислородная маска, и, к сожалению, она необходима мне!»

Сказано — сделано. Он натянул себе на нос противогаз, точь–в–точь такой, какие носили во Вторую Мировую Войну. А я все время думал только об одном: сохраняй спокойствие, Дитер! Сохраняй спокойствие! Твоя малышка рядом с тобой! Если ты потеряешь самообладание, ей станет совсем плохо.

Дым становился непереносимым, по салону расползалась ядовитая химическая вонь. Эcтeфaния дрожала, как осиновый лист. Я заметил, что и сам начинаю терять контроль над собственным телом. Всем своим нутром я ожидал, что в любую минуту раздастся ужасный треск. И ребенку понятно, что если самолет загорится, рано или поздно вспыхнет керосин. Потом раздастся «Пенг!», и тебя больше нет. Ты — история. Разорван на тысячу кусочков. Я сидел и думал об одно и то же, как заведенный: когда же раздастся взрыв? Когда же раздастся взрыв? Это твои последние секунды перед взрывом?

Пилоты увели самолет в пике. Я исходил из того, что они попытаются посадить самолет на ближайшем пастбище. Но вместо этого, как я понял, они решили любой ценой дотянуть до Чертова Беремища под Киевом.