«Нет, оставь это», — отговаривался я, — «лучше, если сначала выйдет Грасия, потом Даниель, а под конец я. Иначе очередность будет нарушена. Женщин вперед. Ты же знаешь!»

«Ох, послушай, Дидээ, я так расстроен! Ну не будь таким!» — Олли изобразил уныние, — «Это же ломает мне всю концепцию. Пжаллста, пжаллста, сделай мне одолжение!»

Не знаю, почему, возможно, я просто слишком добр. Возможно, я просто хотел прекратить эти «Дидээ». В общем, я пошел первым.

И у входа меня лицемерно поприветствовали: «Эй, Дидээ! Как правило, первыми пропускают женщин!» Ну, здорово, я дал этому неудачнику провести меня.

Я редко так быстро хватаюсь за трубку, как после той передачи: «Или этот хомяк–пройдоха не попадет в эфир, или я никогда не выступлю ни в одной передаче RTL» — орал я в трубку Тому Сенгеру.

«Успокойся, Дитер, не вопрос!» — раздалось на другом конце провода, — «Я это улажу!»

В итоге передача вышла в эфир, но при спорной фразе приветственная музыка была включена так громко, что зрители не могли слышать клевый комментарий Олли.

Мы с Томом Сенгером еще два часа спорили о возможных участниках жюри. Это было угнетающе, потому что мы перемалывали одного кандидата за другим.

Анке Энгельке? Нет, у нее эксклюзивный договор с SAT1. Сара Коннор? Нет, ведь она слишком молода и потому не заслуживает доверия.

Гронмейер? Забудь об этом. Ниже его достоинства. Он никогда не сделает этого.

Ганс? Нет.

Франц? Нет.

Наконец, остались только Нена, Сабрина Зельтур, да Инга Хумпе.

«Нет, это не уровень Сабрины», — высокомерно заявил менеджер Зельтур. Мне это показалось удивительным. Актуальная ценность девушки на рынке равнялась нулю. На ее месте я был бы счастлив любому предложению, способному вытянуть мою карьеру из морозильника, и сразу же начал бы переговоры. Если бы у менеджера Зельтур оказалась бы по крайней мере одна работающая клеточка мозга, то сейчас он должен был бы пойти в лес и прилюдно повеситься.

Даже Инга Хумпе, о которой двадцать лет после «Я иду–иду–иду качаясь» ничего не было слышно, и которая, собственно, должна была быть польщена, даже она засомневалась: «Нет, на этом мне не заработать!»

Если где–то музыканты и не ошибались, так разве что на RTL (иногда): «Нена? Она? Никогда! Она недостаточно общительна. Молодежь ее даже не знает».(Да и не было тогда никакого большого «камбэка». Вот как можно было ошибиться).

Результаты были что кот наплакал.

Под конец позвонил Олли «хомячос» Гейсен и отказался. «Нет времени!» — был официальный ответ. При этом было ясно: он боялся обжечь себе пальцы. Кроме того, он предпочитал спокойные передачи с хорошо видной перспективой: дважды в неделю он записывал свои «ежедневные» ток–шоу. То есть, до трех штук в день. А остаток недели он вел жизнь растения.

«Плевать!» — Цейлер закончил дискуссию, — «Модераторы и жюри — всего лишь статисты в передаче. Кандидаты — вот они суперзвезды!»

С шоколадным кремом в постели.

Между тем я сидел дома в нашей спальне на постелис Эстефанией и смотрел одну 105‑минутную видеозапись «Поп–идол» за другой. С каждой секундой шоу нравилось мне все больше.

Просмотр телепередач похож у нас, скорее, на просмотр кино. Симпатичная девушка поглощает все, что делает толстым и жирным: трехсотграммовую плитку «Милка» (супервещь! Я каждый вечер съедаю по штуке). И к ней коробку «Профессорино» (мне даже не нужно больше двигать челюстью). И кроме того, «нежный слоеный пирожок с нугой» из потайной лавки деликатесов мамаши Болен из Ольденбурга (нежный от природы, тает при одном взгляде). И вершина всех удовольствий: стакан «Нутелла‑XL» (Я зажимаю его между ног, а потом ложечкой для мороженого внутрь — чик–чик. Здесь подходит формула: два вечера = один стакан). Как раз о последнем я должен сказать: это, правда, не секс, но очень на него похоже.

Самым замечательным было то, что мы с Эстефанией чувствовали себя при просмотре видео привилегированными особами. Другим по окончании передачи приходилось целую неделю ждать продолжения. А мне нужно было сказать только: «Эй, Эcтeфaния, сползи–ка вниз, да вставь следующую кассету!» — и мы могли видеть продолжение.

Мы были словно прикованы. Мы жаждали «Поп–идола». Мы не могли оторвать глаза от экрана.

Сморщи попу, и вперед!

В начале сентября наконец–то поступил долгожданный звонок: «Йеееес, Дитер! Команда готова! Мы собрали вместе наших кандидатов. Живо в Кельн».

В конференц–зале отеля «Хайят» собралось двадцать человек. Делегаты RTL, UFA и BMG. И к тому же сливки четырехмесячного процесса выдвижения жюри и модераторов.

На полу уселась женщина ростом метр восемьдесят в выразительных очках в роговой оправе, удобных стоптанных туфлях и старой юбке в яркий цветочек. Шона Фрезер. Музыкальный журналист.

Подле ходячего обаяниия Тим энд Струппи и очков обер–учителя восседал Toмac Буг, радио–модератор. У него по кончику носа было видно, что он лучше сдохнет, чем поставит в своей собственной радиопередаче песню Дитера Б. Недостаточно интеллектуально и притязательно.

Черт, гром и молния, а что вот это за люди? Их я точно не видел ни разу в жизни. Так это они и есть те крутые открыватели новых тенденций, молодежные поп–идолы? Кумиры, весело и непринужденно болтающие перед камерой? А теперь никто из никто из них рта раскрыть не решается. На помощь!

Дитер, как тебе выйти из договора? Выйти, выйти, выйти, просто уйти, и — привет! Это была моя первая мысль.

А вторая: тебя должен вытащить твой адвокат! За что мужик получает свои деньги?

Я забыл упомянуть, что все, начиная с моих родителей, и заканчивая моей тринадцатилетней дочерью, заранее осуждали меня: «Папа, оставь эту передачу. Это дрянь!»

Ну, дело обстоит так, что моя семья настроена, в принципе, против всего. Напишу–ка я книгу? «Нет, папа, нет!»

Не создать ли мне фильм?«Оооооооооооооооооооооооооооо, нееееееееееееееееееееееееееееееееееееет!»

Охотнее всего они посадили бы меня в саду за домом с кляпом во рту. Каждый новый проект — и они в ужасе от меня. Для них я только «О, Господи Боже, снова папа начинает!»

В тот самый миг перед моим воспаленным взором предстала голова с растрепанными волосами: «Пип… пип–пип–пип… пип… Кристоф Терфер… э… Керфер», — передал мой головной мозг. Экс–редактор «Бильд по субботам», теперь пресс–представитель RTL. «Ах ты дрянь!» — рявкнул я на всю комнату, — «Если еще и ты будешь сидеть в жюри, тогда я уйду!» Ведь для него все, что я выбрасывал на музыкальный рынок, было акустическим загрязнением окружающей среды. Каждые выходные он с убийственной пунктуальностью спешил вывалять меня в грязи.

В зале повисло тяжелое молчание. Все присутствующие прикинулись мертвыми и, наверное, ждали, чтобы кто–нибудь другой первым подал голос. Я глубоко вздохнул. Окей, Дитер, ягодицы вместе, и вперед, — сказал я себе. Должен сказать, в тот миг я ни за что бы не поверил, что своим шоу мы привлечем восемнадцать миллионов зрителей.

«Да ладно, вы, сони», — я попытался приподнять всеобщее настроение, — «считайте, что это шутка! Теперь рассказывайте! Что же вы здесь делаете?»

Снова ни звука. Мне показалось, что я говорю по–киргизски, к тому же задом наперед. Зато я представил себе, какая мысль копошится во всех головах: только этого мачо нам не хватало. Еще и он устроит свое шоу. А потом, надеюсь, быстренько уберется вон.

И, как это всегда бывает, когда я замечаю, что совсем никому не нравлюсь, я продолжаю в том же духе и начинаю пакостить по–настоящему.

«Ну видно же, что вы все ни черта не понимаете. Сейчас я вам расскажу, как я себе это представляю». Возможно, мне стоило бы издать брошюру: «маленький путеводитель по гадостям — как я довожу людей от нуля до ста восьмидесяти?» Миллион советов от и с Дитером Боленом.

С другой стороны, я не так уж и ошибался в своих опасениях. Ни у кого из присутствующих действительно не было настоящего плана шоу.

«Итак, попрошу внимания», — говорил я, — «мы устраиваем соревнования по пению. Они пройдут город за городом, раунд за раундом. Мы будем придумывать, перепридумывать, пере–перепридумывать».