Не имея серьезных улик (кроме сомнительных показаний тюремного сидельца Иванова), власти извлекли из архива судное дело об измене Старицких десятилетней давности. 20 июля 1563 г. монарх вернулся из Александровской слободы в Москву и в самый день приезда затребовал во дворец материалы судебного процесса боярина Ростовского 1554 г. Эти материалы он использовал при исправлении летописи. На полях Синодального списка появились сведения о давнем боярском заговоре в пользу князя Владимира, в котором участвовали «княз Петр Щенятев и княз Иван Турунтай Пронской и Куракины родом и Го (зачеркнуто) и княз Дмитрей Немой и княз Петр Серебреной»[501]. Мать князя Владимира Ефросинья происходила из рода Патрикеевых — Хованских. Ее ближайшими сородичами были князья Щенятевы, Куракины и Голицыны, также происходившие из рода Патрикеевых. Первоначально автор приписки намеревался причислить к изменникам бояр Голицыных. Но писец успел записать лишь две первые буквы. Царь переменил намерение, и писец вычеркнул фамилию Голицыны, которую начал писать. Ко времени розыска 1563 г. старших Голицыных не было в живых, и указание на них утратило актуальность. Летописный перечень изменников был для царя своего рода проскрипционным списком.
Конфликт между царем и думой нарастал неуклонно и наконец достиг критической точки. Если бы митрополит и боярское руководство признали основательность собранных улик и санкционировали суд над заговорщиками — сторонниками князя Владимира, разгром Боярской думы был бы неизбежен. Однако намерения монарха не были осуществлены. Официальная летопись кратко и невразумительно сообщает, что Иван IV простил своего брата, что снимало вопрос о суде над его сторонниками в думе. Царь был человеком жестоким и мнительным, менее всего склонным прощать своих врагов. Совершенно очевидно, что он отказался от намерения судить брата и его сообщников в думе из–за того, что его репрессивные меры натолкнулись на сопротивление со стороны церковного руководства и думы.
«Повесть о мятеже», включенная в «Царственную книгу», была прямым ответом Ивана IV на действия думы, пытавшейся спасти от царской опалы своих членов. «Повесть» сохранила вымышленные царские речи, очень точно отражавшие настроения царя в период правки летописи, т. е. в дни кризиса 1563 г. Значение речей определялось тем, что их сочинил сам государь. Самодержец не сомневался в том, что его раздор с думой разрешится кровью. Он боялся, что вместе с короной бояре отнимут у него жизнь и такая же участь постигнет его малолетнего наследника. Рассказ о мятеже 1553 г., внесенный в Синодальную летопись, завершался поразительным признанием: «…и от того времени быс вражда промеж государя и людей»[502].
Проскрипционные списки, включенные Грозным в текст официальной летописи, доказывают, что монарх готовился обрушить жестокие гонения на головы врагов. Однако твердая позиция, занятая митрополитом Макарием и вождями Боярской думы, связала его по рукам и ногам. Церковь взяла на себя роль арбитра в конфликте между членами династии. Как повествует летописец, Иван IV призвал во дворец высших иерархов церкви и ознакомил их с итогами розыска. «И перед отцем своим и богомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором, — значится в летописи, — царь и великий князь княгине Ефросинье и ко князю Владимеру неисправление их и неправды им известил и для отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал»[503]. Официальная летопись представляла дело не вполне точно. Монарх не сразу отказался от намерения покарать виновных.
Обвинив брата в измене, Грозный велел взять его под стражу. Среди документов 1563 г. в царском архиве хранилась «свяска, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу…»[504]. Опала и ссылка Владимира сопровождались конфискацией его удельного княжества. Иван считал душой заговора не своего недалекого брата, а его мать. Ее постигло суровое наказание. Ефросинью доставили из Старицы на подворье Кирилло — Белозерского монастыря, и 5 августа 1563 г. игумен Васьян постриг ее в монашеский чин[505].
Царь вернул брату удельное княжество, но при этом распустил его думу и отправил на службу в удел верных дворян. Бояре Захарьины, возглавлявшие Дворцовый приказ, добились передачи ряда удельных сел в их ведение.
К 1563 г. Макарию исполнилось 80 лет. Он не раз обращался к царю с ходатайством об отставке. «Многажды, — писал митрополит в завещании, — помышлях и желах отрешися всего архиерейского именования и действа», но каждый раз уступал настроениям царя и «понуждению» собора.
Незадолго до смерти Макарий составил духовное завещание. Тщетно было бы искать в нем какие–нибудь намеки на происходившую в то время политическую борьбу. Оно благожелательно к государю, его брату Владимиру, «боголюбивым боярам и князьям»; содержит благословение «детем боярским, и дьяком, и гостем с их женами и з детми и с прочим христолюбивым воинством»[506].
Со смертью Макария 31 декабря 1563 г. церковь лишилась опытного и авторитетного руководителя, что развязало руки Грозному. Политический кризис вступил в новую фазу.
Прощение семьи князя Владимира сняло вопрос об изгнании из думы и казни участников его мнимого или действительного заговора. Парадокс заключается в том, что после смерти Макария Иван IV обрушил удар не на главных «изменников» из летописного проскрипционного списка, а на других лиц, не причастных к заговору, но противившихся репрессиям и перечивших самодержцу в думе. В приписках к летописям монарх постарался скомпрометировать бояр князей Дмитрия Немого — Оболенского и Петра Серебряного, но казнены были не они, а два других представителя княжеского дома Оболенских — Михаил Репнин и Юрий Кашин, отличившиеся при взятии Полоцка в 1563 г.
Князь М. П. Репнин был арестован царскими слугами во время всенощной в церкви и убит на улице ранним утром 31 января 1564 г. Князя Ю. И. Кашина убили спустя несколько часов во время утренней молитвы. В синодике опальных Репнин и Кашин записаны вместе в том порядке, в каком они были умерщвлены.
Установив последовательность событий, мы получаем возможность выяснить причины опалы на Оболенских.
Убийства совершались на четвертый день после поражения царского войска в Литве в январе 1564 г., когда в Москву прибыли гонцы от воевод. Первые известия о поражении были, по- видимому, сильно преувеличены. Царь отдал приказ о казнях сразу после того, как ему сообщили о гибели армии.
План наступления на Литву не мог быть принят без санкции думы, осуществлявшей высшее военное руководство. В соответствии с планом две армии на первом этапе вторжения действовали раздельно, имея приказ соединиться на территории противника. Подобный образ действия таил в себе слишком большой риск. Но царь отстранил от руководства военными операциями самого талантливого из своих воевод Горбатого и сам определял военные планы.
«Мятеж» бояр в думе внушил мнительному самодержцу мысль о том, что непокорные бояре готовы вступить в сговор с королем Сигизмундом ради свержения законного государя. За три недели до казни Репнина Москву покинуло литовское посольство. Власти подозревали, что именно послы получили секретную информацию о московских военных планах, которая и помогла литовцам одержать победу. Раскрытые секреты были доступны лишь членам Боярской думы, которые и оказались под подозрением.
Несколько месяцев спустя царь Иван, отвечая на упреки Курбского, писал, что бояре казнены за измену, что подтверждается свидетельством беспристрастных очевидцев. «…Сия их измены, — писал он, — всей вселенней ведомы, аще восхощеши, и варварских языцех увеси и самовидцев сим злым деянием можеши обрести, иже куплю творящим в нашем царствии и в посольственных прихождениях приходящим»[507]. Очевидно, царь имел в виду «самовидцев» (послов и купцов), покинувших Москву незадолго до казни бояр.
