Русские использовали всевозможные средства, чтобы упрочить свое господство в Казани. Они вывели из казанской крепости все население и поселили в татарские дворы русских дворян. В 1555 г. было образовано Казанское архиепископство, приступившее к христианизации края.
В конечном итоге завоевание «подрайской землицы» не оправдало надежд русского дворянства. Степи с их мощным травяным покровом отличались редким плодородием, но с трудом поддавались обработке. Площадь распаханной земли в пределах края оставалась незначительной.
Русское правительство произвело первый раздел казанских земель вскоре после завершения семилетней казанской войны. В мае 1557 г. казанский воевода наделил землями, ранее принадлежавшими казанскому хану и его мурзам, русских дворян и детей боярских. «Подрайская землица» пополнила фонд государственных поместных земель России. Крупные поместья получил царский наместник Казани. Значительные владения были выделены архиепископскому дому. С 1565 г. расхищение земель коренного населения Среднего Поволжья приобрело еще более широкий размах: в поместную раздачу поступил значительный фонд государственных «черных» и дворцовых деревень, а также земли, «исстари» принадлежавшие татарам, чувашам и мордве[483].
Казанская война надолго отвлекла власти от внутренних преобразований. Немалое влияние на последующие события оказал династический кризис. В марте 1553 г. царь занемог «тяжким огненным недугом». В случае его кончины трон должен был наследовать только что родившийся его сын царевич Дмитрий (несколько месяцев спустя царевич погиб во время путешествия царя на богомолье). Управлять его именем должны были бояре Романовы, братья царицы Анастасии. Высшая знать из состава думы, не допущенная в регентский совет, не скрывала своего негодования. Официальная летопись, составленная при Адашеве, обрисовала ситуацию с помощью библейской цитаты: «посети немощь православного нашего царя… и сбыстся на нас евангельское слово: поразисте пастыря, разыдутся овца»[484]. Адашев явно желал предать забвению «вся злая и скорбная». Однако последствия кризиса дали о себе знать уже через год, когда видный член думы боярин князь С. Ростовский предстал перед судом по обвинению в государственной измене. Десять лет спустя Россия пережила второй династический кризис. И именно тогда Иван IV взялся за исправление старых летописей. На полях двух летописных томов — Синодального списка и Царственной книги — появились обширные приписки, посвященные событиям 1553 г. Степень достоверности приписок неодинакова. Приписка к Синодальному списку сообщала краткие сведения о тайном боярском заговоре в дни болезни Ивана IV, приписка к Царственной книге — о заговоре бояр и открытом «мятеже» в Боярской думе. Первая из приписок носила в целом объективный характер: в основу ее легли судные списки по делу Ростовского, затребованные царем из архива. Вторая приписка носила характер литературного сочинения, крайне тенденциозного по своему содержанию. Это сочинение можно назвать «Повестью о боярском мятеже».
Согласно «Повести», ближняя дума принесла присягу на имя наследника 11 марта 1553 г. Общая присяга всех членов думы была назначена на следующий день. Церемония должна была проводиться в Передней избе дворца, куда царь выслал князей В. И. Воротынского и И. М. Висковатого с крестом. Торжественное начало омрачилось тем, что старший боярин думы князь И. М. Шуйский заявил формальный протест: «Им не перед государем целовати (крест. — Р. С.) не мочно; перед кем им целовати, коли государя тут нет?»[485] Подлинный смысл протеста Шуйского заключался в следующем. Руководить присягой мог либо сам царь, либо старшие бояре. Вместо этого церемония была поручена Воротынскому. Бояре, превосходившие «породой» Воротынского, не скрывали раздражения.
К ближней думе принадлежал А. Ф. Адашев. В качестве главного советника и любимца царя он имел основания рассчитывать на участие в опеке над Дмитрием. Однако именем умирающего царя во дворце распоряжались Захарьины, не допустившие включения Адашева в опекунский совет. Выступив после Шуйского, отец А. Адашева окольничий Ф. Г. Адашев обратился к думе со следующим заявлением: «Ведает Бог да ты, государь: тебе, государю, и сыну твоему царевичу Дмитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу з братиею; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видели многия». Протест Ф. Г. Адашева дал повод для инсинуаций. В письме Курбскому Грозный прямо приписал Алексею Адашеву намерение «извести» младенца царевича. Однако из «Повести о мятеже», сочиненной самим царем, следует, что сам Алексей верноподданнически и без всяких оговорок целовал крест Дмитрию в первый день присяги. Его отец недвусмысленно высказался за присягу законному наследнику, но при этом выразил неодобрение по поводу регентства Захарьиных.
В первоначальном тексте «Повести» сразу за речами Шуйского и Ф. Г. Адашева следовало изложение «царских речей». Грозный будто бы обвинил бояр в том, что они хотят свергнуть династию. Видя растерянность главных регентов Захарьиных, Иван IV предупредил их, что враги трона умертвят их первыми.
Царские речи, без сомнения, являются вымыслом. Иван был при смерти, не узнавал людей и не мог говорить. Но даже если бы он сумел что–то сказать, у него не было бы повода для «жестокого слова» и отчаянных призывов. Перечитав написанное, царь должен был заметить несообразность своего рассказа. Решив исправить дело, Иван дополнил рассказ словами: «Бысть мятеж велик и шум и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленичнику служити; и бысть меж бояр брань велия и крик и шум велик и слова многия бранныя. И видев царь… боярскую жестокость и почал им говорити так»[486]. Теперь в «Повести о мятеже» все стало на свои места. «Жестокое» слово царя выглядело теперь как естественная реакция на «боярскую жестокость».
Поведение князя Владимира Андреевича Старицкого в день присяги было более чем сомнительным. Из «Повести о мятеже» следует, что он согласился присягнуть на верность младенцу Дмитрию под влиянием угроз со стороны верных бояр. Опекуны трижды посылали на подворье к Ефросинье с просьбой привесить на запись сына княжую печать. Наконец княгиня велела запечатать документ, сказав при этом: «Что то де за целование, коли неволное?»
Подлинные документы — крестоцеловальные записи князя Владимира Старицкого 1553–1554 гг. — позволяют установить, что во время болезни царя мать князя и ее родня собрали в Москве свои вооруженные отряды и пытались перезвать на службу в удел многих влиятельных членов думы.
Царь был при смерти. Захарьины готовились взять власть в свои руки. Однако Боярская дума помнила, какими потрясениями сопровождалось правление Елены Глинской после смерти Василия III, и всеми силами противилась регентству Романовой и ее братьев. Многие знатные бояре готовы были поддержать притязания князя Владимира на трон. Сторонники удельного князя рассуждали между собой: «только нам служити царевичю Дмитрею, ино нам владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру…» Родственники Ефросиньи обратились к конюшему И. П. Федорову. Как старший боярин думы конюший мог оказать прямое влияние на решение вопроса о престолонаследии. Однако Федоров поспешил с доносом к царю и изложил ему содержание крамольных речей: «Ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому — Володимеру Ондреевичу»[487].
Фактически дело шло к государственному перевороту. Однако царь выздоровел, и династический вопрос утратил остроту. Некоторые подробности заговора всплыли на поверхность в 1554 г., когда один из его участников, князь Семен Ростовский, пытался бежать за рубеж. Боярин боялся наказания. В Польско — Литовском государстве участие знати в избрании монарха не расценивалось как государственная измена, а считалось делом законным и необходимым. В Русском государстве князья и бояре, высказавшиеся за избрание на трон царского брата князя Владимира, знали, что их ждет суровая кара. Судебное дознание скомпрометировало многих знатных персон. Кроме родни Ефросиньи, князей Щенятева и Куракиных, в заговоре участвовали бояре князь И. И. Пронский, князья Д. И. Немого — Оболенский, П. Серебряный — Оболенский, С. Микулинский, а также многие другие князья и дворяне, члены Государева двора. Всех их объединяла решимость ни в коем случае не допустить прихода к власти Захарьиных.
