— Определите и скажите мне, мастер-дозорный, — ответила Шира. — Мне нужно это знать.

…ведет их дальше, к рубцу, оставленному прошедшей здесь болью, мыслям, до сих пор парящим в воздухе. Ободранные воспоминания и завывающее чувство вины извиваются вокруг друг друга подобно броуновскому танцу частиц, отпечатки шагов сияют вишнево-алым жаром гнева, печали и…

— Стоп, — слово разом вырвалось из глоток обоих астропатов, и в каждом голосе звучали оттенки другого. Кресло Шевенна сдвинулось на миллиметр вперед.

…и парят, отделенные друг от друга. Путь движется дальше, сосредотачивается, сужается, но ненависть неизменно и твердо остается впереди. Ненависть, ярость, печаль струятся по петле Мёбиуса, перетекают сами в себя по кругу, сужающемуся, как зрачок на свету. Он сужается не внутрь, но наружу, на силуэте, что подрагивает, словно мираж — на худом человеке, который насмешливо размахивает куском ткани цвета хаки. Фигура не имеет веса, не оставляет никаких следов: это призрак, фантом, и он врывается в поле зрения линзы, будто отражение, не исчезающее с поверхности пруда, как бы сильно не баламутили воду…

— Рыбикер гонялся за призраками, — чисто и уверенно произнес Шевенн, голосом, свободным от обволакивающих псайк-теней. — Нечто внедрило в него этот образ. Он… его… поймали сетью и потащили.

— Не понимаю, — отозвалась Кальпурния.

— Использовался некий образ, чтобы направить его мысли к цели, — пояснил Ангази, неотрывно глядя на поблескивающую стеклянную конструкцию позади Аншука. — Одно легкое касание, но разум Рыбикера был пойман, как в паутину.

— Можете найти источник по этому следу?

— Мы видим оставшийся здесь образ-наживку, — сказал Аншук голосом Шевенна. — Мы видим путь, которым следовал безумец. Мы… позади дрожит… тень… человек… в красном и… сером… зубчатая стена рушится со смертью звезды… его камзол…

— Красно-серый камзол? У Бастиона другие цвета. Это геральдика стражей одного из внутрисистемных доков. Что зубчатая стена?

— Падает звезда, — беззвучно шевельнул губами Шевенн, и его слова мгновением позже возникли в голове Ширы, произнесенные голосом Аншука. — Падает!

— Звезда пад… Бескалион! Да, точно, их символ — зубчатая стена крепости, расколотая кометой, — моргнув, Кальпурния сосредоточилась. — Почему Рыбикер видел именно это?

— Не настоящее, — продолжал Шевенн. — Былое, но не настоящее. Пойман в паутину, звезда падает вниз, пойман и обвит сетями…

— «Былое, но не настоящее», — повторил Ангази. — Значит, из прошлого, но, поскольку не оставило вещественного отпечатка в реальном мире, то чье-то воспоминание.

Ответом обоих псайкеров стало легкое покачивание головами, низкий несвязный звук отрицания и резкий холод на коже остальных. Они не произнесли «нет», но в этом и не было нужды.

— «Не имеет веса, не…» — успокоитель сосредоточился на мгновение. — Арбитр, образ, который мне представляется, настолько же слаб, как эмбрион в лоне. За каким бы призраком ни гнался Рыбикер, он не был твердо внедрен в разум уборщика. Извлечен оттуда, да, но не более того — всего лишь фантом.

— Что ещё? — спросила Шира. Она обращалась к Ангази, но ответил Шевенн.

— Больше ничего. Не здесь. Слишком скользко, не ухватить. Слишком глубоко.

Успокоитель уже держал в руках склянку и тянулся к капельнице, извилистая трубка которой уходила в череп мастера-дозорного.

— Я начинаю пробуждать астропатов, мэм. Какое-то время их нельзя будет перемещать. У них сильная ответная реакция на воспринятые эмоции, и жизненные показатели обоих…

— Мы не закончили, — сказала Кальпурния, заработав сердитую гримасу от Ангази.

У Аншука отвисла челюсть; из-за деревянных затычек в глазницах создавалось жутковатое ощущение, что он смотрит на них пустым взглядом. Шевенн довольно дернул ртом, словно всё шло, как он и ожидал. Витиферы стояли неподвижно, будто статуи.

— Развернитесь, — велела Шира псайкерам, — и направьте свои разумы по Главному проспекту. Первая проба была успешной, теперь решим основной вопрос. Отранто последний раз видели на проспекте, до того, как он оказался в галереях астропатов. Там нет ни псайк-изоляции, ни оберегов, способных размыть след Мастера. Возьмите его и укажите мне путь.

И потому они резко набирают высоту, устремляясь к сердцу Башни, белому усладительному сиянию, столь редко открывающемуся перед свободным мысленным взором. Поистине, это крепость, созданная для разумов. Вот стоки на стенах, танцующие в сознании астропатов — жилы из стекла и хрусталя, по которым летят опьяняюще быстрые потоки энергии; чудесная дымка мыслей и психических сил…

— Мы рискуем, — предупредил Ангази. — Шевенн искусен, но слаб, и Аншук предоставляет энергию для сеанса, но он неопытен. Гармоничное единение усиливает астропатов, но дальнейшая нагрузка утомит их и сделает уязвимыми.

— Тогда мы даруем им освобождение и оплачем их души. Все мы обязаны умереть за Императора, Ангази, и, если этим двоим предстоит отдать долг сегодня, то такова воля Его-на-Земле. Моя, а не ваша обязанность — проследить, чтобы их жизни не были потрачены впустую. Исполняйте мои приказы.

…мыслей и психических сил, слепленных воедино в линзу, дуэт, глаз, что катится по донжону, углубляется в него — мимо границ зала в центре Башни, где раскаленное синее пламя изрыгает шоковые разряды; через желоба, по которым текут данные, переведенные с языка варпа на язык электронов; и дальше, по Главному проспекту, прямо в ужасающее сплетение насилия и страданий. Это не простые алые муки, как в доках, но замысловатая «кошачья колыбель» яркой боли в нервах и глубоких душевных терзаний. Кружатся образы: зеленый и кремовый, сталь и грубый смех, и тут же вспыхивают разумы, соединенные дуговыми разрядами агрессии, черно-зелеными и трескучими, обдирающими, как наждачная бумага. Чей-то голос вздымается и стонет в их общем сознании…

— Кровь Жиллимана, что это было?! — Кальпурния выхватила пистолет, когда из пустоты метнулся перепуганный крик.

— Что-то из восприятия астропатов, что-то, получаемое ими из самого воздуха Главного проспекта, — голос Ангази был скован страхом. — Надо остановить это. У меня есть снадобья, которые прервут транс…

— Нет! Мы слишком близко! — у Ширы блестели глаза. — Я была права, чтоб мне сгинуть, права! Пусть идут по следу. Что они воспринимают?

На платформе скользовика начал образовываться лед. В пространстве между псайкерами возникали радуги, будто воздух насытился влагой, но эти «радуги» постоянно меняли цвета, становясь то слишком яркими, то слишком тусклыми, и на них неприятно было смотреть.

…стонет в их общем сознании, и призраки восстают из воздуха, из палубы, из прошлого. Содрогающиеся пучки мыслей, удерживаемые вместе грубой силой воли или стальными болтами веры, а не холодными симметриями псайкерской дисциплины или безболезненным белым огнем Трона, дарованным при Связывании души. Вот ряды бритвенных лезвий, раскаленных до вишнево-алого жара, с лязгом раскрываются и захлопываются подобно зубам — это пугающая ревность, что жаждет воплотиться в насилии. Тут же парят самонадеянность и грубое, но сдерживаемое высокомерие, а затем, затем, затем… туго сплетенная цепочка мыслей, которую так сложно разделить на пряди. Мужчина? Женщина? Повелитель и его женщина? Тонкое причитание, будто голос злобного призрака, мимолетное воспоминание о клинке — как он выглядит, как же он выглядит? Всё эфемерно, словно паутина, всё исчезает в мгновение ока, отброшенное пробудившимся вслед за памятью насилием, и псайк-след колеблется…

— Арбитр… — произнес Шевенн, и по радугам пошла рябь. Следующих слов астропата никто не разобрал, но он послал им образ: цветные дуги на мгновение сплелись, воссоздав металлический блеск клинка.