Кулаки, затеявшие расправу над ними, к тому времени уже попрятались в своих домах, а на месте преступления оставались лишь те крестьяне, которые оказались случайными свидетелями избиения вохровцев.

— Связали красноармейцев, вяжите и меня: я — их начальник, комиссар, — обратился Тивин к толпе. — Но думаю, что не вы совершили это позорное дело, не вы избили представителей нашей армии, представителей Советской власти. Для вас, трудовых людей, как и для меня, рабочего, Советская власть желает только хорошего. Уверен, что эту расправу над вохровцами совершили кулаки, которые не желают продавать хлеб государству, ненавидят Советскую власть. Правильно я говорю?

— Правильно. Это кулацкие сынки постарались, — послышалось из толпы.

Многие бросились развязывать вохровцев. Подняли их, провели к саням, на которых стоял Тивин.

В тот же день в селе состоялась сходка. Крестьяне единодушно постановили: просить Советскую власть привлечь организаторов расправы над вохровцами к ответственности.

Показывая пример отеческой заботы о командирах и бойцах, начальник политотдела вместе с тем был исключительно требователен, когда дело касалось соблюдения революционной дисциплины. Но была у Тивина одна слабость: не любил он ходить в военной форме.

— Так вольготнее чувствуешь себя, — говорил он полушутя–полусерьезно, когда кто–либо заводил речь об этой его привычке. — Военный комиссар я ведь только на время, поэтому не вижу необходимости привыкать к военной форме.

И действительно, как только закончилась гражданская война, он сразу же перешел на профсоюзную работу.

Штаб сектора возглавлял Николай Иванович Раев, в прошлом артист одного из московских театров, во время империалистической войны ставший прапорщиком. Штабную работу он знал и вел неплохо. Очень любил верховую езду. Ему я обязан тем, что и сам впоследствии увлекся конным спортом.

Обязанности начальника оперативного отдела исполнял бывший инженер–машиностроитель Дмитрий Николаевич Ильин. Он не имел военного образования, тем не менее оперативной работой руководил четко, уверенно.

И Раев, и Ильин были беспартийными, но глубоко преданными Советской власти командирами. Честную, добросовестную службу Советскому государству они считали своей священной обязанностью.

По–своему интересным был начальник связи Алексей Алексеевич Евсеев. Сын московского купца–миллионера, он сразу же после Октябрьской революции порвал связи со своим отцом. На службу в Красную Армию пошел добровольно, передав при этом штабу собственный автомобиль. В 1919 году был принят в члены партии. В штабе он пользовался огромным уважением, которое заслужил самоотверженным, добросовестным отношением к порученному делу. Вместе с ним работала и его жена, итальянка по национальности, очень милая женщина, убежденная коммунистка, хотя тоже дочь капиталиста (ее отец в Италии состоял акционером автомобильной фирмы «Фиат»).

После гражданской войны Ильин и Евсеев демобилизовались из армии и до последних дней своей жизни работали инженерами на московском автозаводе.

Примечательным человеком в штабе был юрисконсульт Г. К. Козицкий. Юрист по образованию, он в то же время глубоко интересовался экономикой. Одним из первых среди нас, еще летом 1920 г., Козицкий высказал предположение о целесообразности замены продовольственной разверстки продналогом. Все работники штаба проявили к этому живейший интерес. Каждый из нас, занимаясь заготовкой хлеба, бывая в деревнях, помогая комбедам в борьбе с кулачеством, собственными глазами видел, что продразверстка не способствовала развитию сельскохозяйственного производства. Крестьяне во многих случаях переставали заботиться о повышении урожайности, о лучшей обработке земли. Ведь излишки полностью приходилось сдавать государству. Об этом не раз говорили нам и активисты комбедов, которых никак нельзя было заподозрить в неуважении к Советской власти и ее законам.

Допоздна засиживаясь вечерами в штабе, мы долго думали, какой же найти выход из этого тупика. Наконец, пришли к единому мнению: надо обратиться за советом в Правительство и Центральный Комитет партии. Проект письма на имя В. И. Ленина поручили написать Козицкому. Через несколько дней письмо было подготовлено. Оно изобиловало цифрами, экономическими выкладками, примерами. В нем доказывалось, что если брать у крестьян не все излишки, а только часть их, оставляя некоторое количество хлеба для продажи на рынке, то это явится для крестьян побудительным стимулом к повышению урожайности. А поскольку хлеба будет больше, то и заготовки его пойдут успешнее.

По нашим подсчетам выходило, что при достижении урожайности хотя бы в 35–50 пудов зерна с десятины, можно будет заготовить для государства до 1,5 миллиарда пудов, а также оставить часть хлеба для свободной продажи крестьянами на рынке.

Текст письма мы всесторонне обсудили в кругу ответственных работников штаба, подписали и направили в Москву. Не берусь судить, какое значение в общей массе голосов в пользу продналога имел наш документ. Вероятно, таких писем в Правительство в то время поступало немало. Но когда мы узнали, что X съезд РКП(б), принявший ленинскую программу новой экономической политики (НЭП), предложил Правительству немедленно заменить продразверстку продналогом, каждый из нас, подписавший составленное Г. К. Козицким письмо на имя Владимира Ильича, гордился своим, пусть небольшим, вкладом в решение общегосударственного вопроса.

Осенью 1920 года войска внутренней охраны, выполнив свою роль, влились в состав Красной Армии. Я переехал в Самару. Получил назначение на должность помощника командующего войсками Заволжского военного округа.

Командующим войсками округа был тогда Краевский, ярый приверженец Троцкого. Резкий, не терпевший возражений, он носился из гарнизона в гарнизон, по всякому поводу ругал и наказывал командиров за мнимую нерадивость к службе. Особенно доставалось от него военспецам, перешедшим на службу в Красную Армию.

Несмотря на довольно частые его разъезды по гарнизонам, настоящего порядка в округе не чувствовалось. Штабы работали вхолостую. По спискам личного состава числилось в округе около полумиллиона человек, но когда потребовалось сформировать маршевую роту для отправки на Польский фронт, на это, казалось бы, простое дело затратили чуть ли не месяц.

Работать в подобной обстановке было тяжело. Трудности усугублялись еще и тем, что Краевский отвергал любые предложения по наведению порядка и укреплению дисциплины, если они исходили не от него самого или его друзей.

По всякому поводу командующий любил произносить речи. В своих выступлениях он настойчиво проводил линию на то, что настало–де время отказаться от Красной Армии, как таковой, и осуществить немедленный и полный переход к милицейской системе.

Слушая речи Краевского, преобладающее большинство командиров и политработников понимало, что линия эта была неправильной и практически опасной, противоречащей требованиям В. И. Ленина и Центрального Комитета партии о необходимости сохранения Красной Армии, повышения ее боеспособности. Командный и политический состав, вопреки желанию Краевского, делал все возможное для укрепления воинской дисциплины, для повышения боеспособности частей и подразделений. Но это, к сожалению, не всегда и не всем удавалось.

Зимой 1921 года, примерно в конце января, мне по служебным делам пришлось выехать ненадолго в Москву. Побывал я в Наркомате, в ПУРе, разговаривал со многими товарищами о положении в округе. Как это всегда бывает в частных, неофициальных беседах, одни советовали «не портить отношений» с Краевским, не ввязываться ни в какие политические споры, а добросовестно выполнять лишь свои непосредственные служебные обязанности, другие, наоборот, рекомендовали более решительно выступать против демагогических рассуждений ставленников Троцкого. Рекомендации последних вполне совпадали и с моими собственными убеждениями. Как член партии, к тому же человек военный, я не мог оставаться сторонним наблюдателем, особенно после того, как побеседовал со своим старым знакомым — товарищем по ВОХРу В. С. Корневым. Он дал мне прочитать циркулярное письмо ЦК от 12 января 1921 года «О Красной Армии», направленное всем организациям РКП (б).