— Давайте не ссориться, — с неожиданным миролюбием предложил Хоуарт, как истинный государственный муж. — Вы думаете, что я болван, а я думаю, что болван — это вы. И дело тут вовсе не в ваших судах или нефтяных монополиях, интересы которых я представляю. Все дело в политике. Поэтому либо давайте поспорим о ней, либо вообще прекратим этот разговор.

— Вот это правильно, — согласился Руперт. К нему вернулось чувство юмора, но он был слишком мало подготовлен, чтобы вести политический спор, и поэтому замолчал, а Хоуарт обратился к фон Опфельну.

— Гуго! Вы мне так и не рассказали, что вы сделали с Уайтхедом, когда сняли его в сорок первом году с „Графа Шпее“?

— Минутку! — перебил Фредди Хоуарта. — Мы еще не кончили.

— Ну так поторопитесь. Я хочу поболтать с Пегги.

Он встал, взял из вазы апельсин, очистил его, бросил кожуру прямо на стол и стал, чавкая, есть, рассеянно поглядывая на Фредди. Он спросил меня, кто я такой и чем занимаюсь, но я слушал и отвечал невнимательно: меня интересовало, о чем разговаривает Руперт с Джули Джонсоном.

— Я вижу, вы, Джули, неплохо информировали обо мне министра.

Я не расслышал ответа Джонсона, но понял, что он предпочел бы скромно умолчать о своих заслугах.

— А эта книжка обо мне будет выражать официальную точку зрения? — допытывался Руперт.

— Весьма непристойное сочинение, — заметил Джули. — Вам, Руперт, не мешало бы принять какие-то меры, прежде чем они ее выпустят.

— Меры я приму, не беспокойтесь. Но если вы намерены использовать эту книгу, чтобы меня дискредитировать или вывести из равновесия, я вам не советую этим заниматься.

Хоуарт, услышав последнюю фразу, обернулся, а так как все мы, разгоряченные вином и слишком сытной едой, уже встали и собирались присоединиться к дамам, он по-дружески взял Руперта под руку:

— Спокойно, мой друг. Вы забыли, что в комиссии по стратегическому топливу заседает старик Рандольф, а он и слушать не желает о вашей затее обменять его суда на русскую нефть. Чем же в таком случае могу помочь я?

— Вы не Рандольф, вы правительство, — возразил Руперт. — Народ выбирал вас, а не его.

Хоуарт расхохотался.

— Если вам удастся убедить старика, вы, может быть, уговорите и меня рассмотреть этот вопрос. Но я-то знаю, Рандольфа ничем не проймешь.

— Посмотрим, — сквозь зубы процедил Руперт, и мы, наконец, присоединились к дамам.

█

Я был очень влюблен в ту ночь, провожая Пепи домой в ее чистенькую двухкомнатную квартиру в Челси (почему-то я думал, что застану там беспорядок, но я еще не знал, какая Пепи чистюля!).

Пепи была пафицисткой, и ее уже раз шесть таскали в суд за участие в демонстрациях Комитета за ядерное разоружение и Комитета ста. — однако мне казалось, что ее толкает на это только жажда сильных ощущений. Я спорил с нею, и дело доходило иной раз до ссоры.

— Для вас все это только забава, — утверждал я. — Вы ищете сильных ощущений. Демонстрации за мир для вас просто развлечение, вот и все.

— А если и так? — спокойно возражала она. — Я ищу сильных ощущений. Что тут плохого, раз они доставляют мне удовольствие? Только так человек и должен жить. Я хочу испытать все. — Она сбросила пальто: в ее жестах чувствовалась та же бравада, то же презрение к условностям, что и в словах.

Пепи села на диван, подобрала под себя ноги и не без язвительности принялась меня поучать, что надо жить чувствами. Правда, сказала она, для этого надо обладать смелостью, но вот она, например, ничего не боится, она хочет познать и лично испытать все.

— Что тут плохого? — настаивала Пепи. Раз она даже прожила три недели, переодевшись мужчиной (в наш век это не трудно сделать), и чего только за это время не наслушалась! — Мужчины трусы. А какие лицемеры! С женщинами сюсюкают, а между собой говорят такое — у меня волосы дыбом встали! Я-то ведь со всеми одинаково разговариваю — и с мужчинами и с женщинами, а у мужчин две совершенно разных жизни, разделенные сексом. Да, да, для мужчин все сводится к физиологии. Я-то против физиологии не возражаю, но нельзя же, чтобы она тебя порабощала. Ведь на вас, мужчин, смотреть жалко. Даже не хотят ни в чем разобраться, впрочем, и большинство женщин тоже.

Я снял пальто, кинул его на стул. Она меня злила: такая женственная — и столько цинизма! И вид у нее был опытной женщины, а не девочки, несмотря на ребячески тонкие брови, короткие юбки и длинные, небрежно вытянутые ноги в кружевных чулках. Я, правда, пытался обращаться с ней соответственно с ее возрастом, но мне это плохо удавалось, она сбивала меня с тона.

— Вы просто не понимаете женщин, — изрекла она с апломбом.

— А вы еще не женщина. В вас еще нечего понимать.

Она презрительно пожала плечами.

— А что, по-вашему, надо, чтобы стать женщиной? — спросила она. — Половая жизнь. Тогда я уже в шестнадцать лет стала женщиной. Но что это доказывает? Половая жизнь в наше время ничего не доказывает, хотя люди о ней слишком много говорят, в том числе и я. День и ночь ни о чем другом не слышишь. Не знаю, что надо для того, чтобы стать женщиной, но знаю, что я женщина. Я не девчонка.

— Почему же вы одеваетесь как девчонка?

— Так интереснее.

— Во всяком случае, вид у вас такой, будто вы целый месяц не мылись.

— Ну, а вы — Фома неверующий. Нев-верующий!

Тут только я впервые обратил внимание на то, что она заикается. Заикание было едва заметным, но по тому, как Пепи вдруг разозлилась, я понял, какого труда стоит ей говорить гладко.

— Видите, как вы меня злите! — вырвалось у нее.

Она замолчала и сидела, надувшись, глядя прямо перед собой, словно меня здесь не было. Я пытался ее развеселить, отпустив какую-то шутку насчет ее дурного характера, но мне показалось, что она даже не слышала моих слов, и только когда я встал, чтобы уйти, она сказала:

— Джек, я больше не сержусь.

— Тогда не делайте вид, будто меня здесь нет.

В ту ночь я возвращался домой, зная, что влюблен в нее, хотя это и тогда меня не радовало: я просто любил Пепи, и все тут. Незадачливый Пигмалион, я уже догадывался, что никогда не смогу превратить Пепи в ту женщину, о какой мечтал.

В понедельник Руперта пригласил к себе мистер Осипенко. Тот вернулся из Хайгейта очень довольный: русские дали ему, прежде чем кому-либо другому, спецификации на постройку нужных им судов. Правда, Рандольф все еще представлял собой непреодолимое препятствие, а покупка русской нефти продолжала оставаться главным условием сделки, но мы почувствовали, что все же чего-то добились.

Судовая спецификация будит воображение, тем более когда видишь ее впервые, как это было в тот день со мной. Мы сидели в конторе, и Руперт читал мне один листок спецификации за другим, а я слушал его, глядя сквозь зимнюю мглу на грязные, засиженные голубями крыши лондонских автобусов, выстроившихся у церкви Сент-Мэри-Экс, и чувствовал себя Уилфридом Бишопом, который, нахохлившись на высокой конторской табуретке, мечтает о далеких экзотических странах. Я успел построить судно и даже поплавать на нем, пока Руперт дочитал пачку прозрачных листков до конца.

Две спецификации были на плавучие консервные заводы, одна — на рефрижератор, а четвертая — на рыбохолодильный транспортер. Все это были крупные суда довольно сложной конструкции, особенно плавучий рыбоконсервный завод.

Подробно обсудив спецификации, мы отправились с ними к Фредди, который не выказал по этому поводу никакого восторга.

— Только и всего, только и всего? — сухо спросил он, проглядывая две первые спецификации. — Основные двигатели — дизели Бурмейстера и Уэйна, пятнадцать узлов, — он подсчитал, какое количество льда потребуется для хранения 800 тонн рыбы, — плюс емкости для готовых консервов. Чересчур большие суда, Руперт, они слишком дорого нам обойдутся, слишком многое придется заказывать на стороне, закупать оборудование и прочее. Нет, для нашей фирмы это не подойдет, да и сроки поставки невыгодные.