Но Фредди все еще приятно было, придя домой и приняв ванну, слышать, как она выговаривает ему своим ровным голосом за то, что он выпил второй коктейль до прихода гостей. Первый коктейль он обычно брал с собой в ванну и лежал в ней четверть часа, отдыхая, потягивая холодный мартини на водке и чувствуя, как отступают суматошные заботы дня, а нервы успокаиваются. Вода смывала вместе с грязью все дневные тяготы. Его поражало, сколько на нем было грязи после нескольких часов, проведенных в его стерильной конторе.

— Наверное, я сильно потею, — жаловался он Пегги.

— Слишком много ешь сахару, — упрекала она его.

Он вытирался, надевал чистое белье — одно из самых больших наслаждений в жизни — крахмальную сорочку, костюм и ботинки, которые завязывал ему камердинер Питер, выходец из Вест-Индии; сам Фредди тем временем допивал свой коктейль. Теперь можно было заглянуть на кухню и посмотреть, что готовят там для приема гостей — парадного или интимного. По дороге его радостно приветствовала собака; потом, если бывали письма от детей из пансиона, он их читал; о детях же говорила с ним и Пегги; впрочем, иногда она рассказывала последние светские сплетни (оба они это любили); Фредди просматривал вечернюю газету. Наконец, раздавался звонок, и одна из горничных вводила первых гостей.

— Ты подружишься с Рупертом, — предсказывал он Пегги. Она раскидывала диванные подушки, чтобы усесться поудобнее. На ногах у нее поблескивали золотые шлепанцы, которые в самую последнюю минуту она сменит на ненавистные туфли. — Хотя он, конечно, престранный субъект.

— Мне он всегда казался одним из самых симпатичных Ройсов.

— А разве не все мы симпатичные?

— Я рада, что он тебе нравится, — Пегги отпила глоток из его бокала. — Ты никогда не питал нежности к своим родичам. Но они с Джеком тебе подходят.

— Я все время говорю — и это пока подтверждается, — что настоящие деловые люди теперь вывелись. Во всяком случае, наверху. А дни таких дельцов, как Рандольф, сочтены. В Сити полно старых болванов, их там не меньше, чем в правительстве. Поэтому чудаки и упрямцы вроде моего двоюродного братца Руперта и моряка Джека могут нам пригодиться. У них есть честолюбие, и живут они сегодняшним днем. Когда меня спрашивают, что такое хороший работник на своем месте, у меня один ответ: толковый, современный человек. Плевал я на то, что он поначалу плохо знает дело, это не самое главное. Главное, что он собой представляет. От нынешнего хаоса нас спасет только характер, индивидуальность, нам нужен человек незаурядный, упорный, способный заглянуть вперед, видеть хотя бы на шаг дальше, чем все остальные, а не просто гоняться за деньгами или плыть по течению повседневных дел.

— Да, милый, нужен человек вроде тебя.

— Нет. Я тоже слишком погружен в дела и денежные операции. Но по крайней мере я стараюсь быть таким, как надо.

— Не скромничай. Я не встречала таких, как ты.

— Ладно, не издевайся! Кстати, я устроил этот обед для того, чтобы Руперт и Джек сумели обработать Хоуарта — он один из тех министров, с которыми им придется иметь депо. Если Руперту удастся заключить эту безумную сделку с русскими — а он добивается своего с присущим ему упорством, — я его возьму к себе. Может быть, он как раз тот человек, которого я искал все годы. Кроме того, ему можно абсолютно доверять.

— Будь поосторожнее с Рандольфом, — предупредила его Пегги. — Он совсем не дурак.

— Знаю, но если фирма Ройсов хочет уцелеть среди волкодавов из нашего Сити, кому-то придется свернуть голову старику, чтобы он не путался под ногами. Не то голову свернут нам.

— Ты-то выживешь, — заверила его Пегги.

— Никто теперь не может выжить в одиночку, даже я. Ей-богу, Пегги, сам Рокфеллер, будь он один, не справился бы с нашими живоглотами.

Раздался звонок, и Пегги вскочила, чтобы надеть туфли. Фредди сидел, не двигаясь. Раньше он ласково хлопнул бы жену пониже спины, тем более что она не носила корсета. Она как будто этого даже ждала. Но всякое проявление близости теперь было бы фальшью; он сдержался и, видимо, огорчил Пегги.

Фредди знал заранее, что к концу вечера слегка опьянеет, и тогда в нем поднимутся горечь и озлобление против Пегги. Некоторые люди напиваются, чтобы забыть, но с ним все происходило наоборот; алкоголь расслаблял волю, и сердце начинало щемить. Он уже мечтал о завтрашнем дне: в трезвом состоянии он не разрешал себе размягчаться, потому что никому не доверял; только так — весь собранный — он чувствовал себя в безопасности. И лишь будучи абсолютно трезвым, он мог не думать о Пегги.

Он грустно посмотрел ей вслед и, допивая мартини, распорядился:

— Луиза! Вкатите, пожалуйста, столик с напитками.

Услышав за дверью голоса, он сказал себе: „Немец! Вот аккуратист проклятый! До сих пор не научился приличиям“. Фредди так надеялся, что успеет выпить третий коктейль, прежде чем придут гости. Но что поделаешь! Он поднялся навстречу господину Гуго фон Опфельну — своему будущему компаньону и соратнику, если сделка не сорвется. Рандольф, конечно, постарается им помешать, но если дело выгорит, Фредди с этим немцем затеют такое, что все дьявольские махинации Сити покажутся просто детской забавой.

█

Гости в тот вечер собрались за ужином богатые, лощеные, светские.

Когда дамы удалились, за стеклянным столом, освещенным черными парафиновыми свечами, осталось шестеро мужчин. Камердинер хозяина Питер разносил коньяк. На одном конце стола Фредди беседовал с немцем, предоставив мне и Руперту разговаривать с министром Хоуартом и неким Джули Джонсоном, у которого на месте глаза была черная повязка. Руперт давно знал этого Джонсона еще по флоту. Теперь он служил у Лилла, занимая там один из самых важных постов, а для маскировки работал у Хоуарта и заседал вместе с ним в комиссии по нефтеперевозкам. Дважды в месяц посещал заседания этой комиссии и Фредди.

После коктейля и вина языки у всех развязались. Министр стал поддразнивать Руперта. Он завел речь о его знаменитом путешествии по Арктике.

— Моя девятнадцатилетняя дочь считает, что вы совершили легендарный подвиг. Но вы уверены, что вас не сняла со льда русская подводная лодка? — пошутил Хоуарт.

Руперт ответил на эту шутку молчанием и спросил министра, почему правительство ограничивает ввоз русской нефти в обмен на английские суда.

— Потому, старина, что нефть — острие копья, которое пытаются всадить в нашу экономику русские, — ответил Хоуарт.

— Какого копья? — спокойно осведомился Руперт. — Русские хотят поставить нам меньше одного процента нашего годового потребления нефти. Это даже ниже той цифры, на которую ежегодно возрастает у нас импорт жидкого топлива. — Чувствовалось, что Руперт хорошо изучил этот вопрос.

— А все же копье это они хотят в нас всадить — будто вы сами не знаете.

— Право же, это несерьезно, — ответил Руперт.

— Торговля с русскими — в сущности политика, а не коммерция. А с какой стороны вас это интересует, позвольте спросить?

— Я хочу им продать суда.

— Суда — стратегический товар.

— Так же как для русских нефть, поэтому обмен будет справедливый.

— А вы неплохо защищаете их интересы! — добродушно заметил Хоуарт.

Руперт поглядел в единственный глаз Джули Джонсона и с ударением произнес:

— Я защищаю интересы фирмы Ройсов.

Хоуарт заявил, что в мире существуют проблемы посерьезнее, чем сбыт судов Ройсов.

— Вы-то должны это понимать! — сказал он Руперту.

— Я понимаю одно: вы боитесь торговать с русскими, — уже с раздражением произнес Руперт. — Почему вы создаете столько помех, ведь сделка вполне законная.

— Ах, бросьте, Ройс, давайте не играть в наивность.

— Наивность в отношении чего: судов или нефти? Мы с вами думаем о разных вещах. Вы думаете о нефти, а я о том, как бы продать суда…

Оба они слишком много выпили, и Руперт уже не скрывал своей антипатии к Хоуарту, им овладела врожденная надменность человека его класса, хотя, по-моему, виной всему была его неприязнь к Джули Джонсону. И все-таки я считал, что Руперт перебарщивает. Грубость была несвойственна ему.