— У вас нет детей? — спросил он.

— Нет, — ответила она. Он не задал следующего вопроса— это было бы бестактно, но она ответила сама: —У меня была дочка, ей было четыре года. — Произнеся эти слова, Нина на минуту задумалась, и ему сразу показалось, что в самолете слишком жарко, и летит он слишком медленно. — Она заболела менингитом и умерла. Я тогда была беременна. От горя у меня произошел выкидыш, и меня так искромсали, что я никогда больше не смогу иметь детей.

— Какое несчастье, — вырвалось у него.

— Да. Если бы не Алексей, я бы бросилась под поезд. Он неделями не отходил от меня ни на шаг, а когда я поправилась, забрал меня с собой в Арктику, где они совершали трудные и опасные полеты, на одну из наших дрейфующих станций; он знал, что там у меня будет работы по горло и мне придется волноваться за него и за других летчиков. Я даже выучилась на радистку, чтобы постоянно знать, что с ними.

Он не нашел слов утешения и только подумал, почему он раньше воображал, будто русские иначе относятся ко всему, чем англичане. Теперь он видел, какая все это чепуха. Ему вспомнилось шутливое замечание Федора: «У каждого русского жизнь похожа на русский роман; вот почему мы так любим персонажей нашей классической литературы».

Пока что это замечание себя оправдывало.

█

Алексей был в полном сознании, но какой-то полусонный. Увидев их, он нисколько не удивился. Нина вошла к нему первая, а потом послала за Рупертом. Руперт переступил порог палаты, где кроме Водопьянова лежало еще двое больных, у него сжималось сердце от мысли, что он увидит Алексея при смерти.

— A-а, дружище, — слабым голосом проговорил Алексей. Он протянул руку и обнял Руперта с такой силой, какой не могло быть у умирающего. Да полно, собирался ли он умирать?

— Не забудь, Алексей, что англичане терпеть не могут обниматься, — сказала Нина, и по ее голосу Руперт почувствовал, что у нее отлегло от души.

— Обнимаются, но только на футболе, — улыбнулся Руперт, поддерживая взятый Ниной шутливый тон.

Было ясно, что ничего страшного не произошло, и счастливая Нина сердито отчитывала мужа.

— Два дня назад он встал на ноги и тут же отправился гонять футбольный мяч, — рассказала она Руперту, а Алексей смотрел на них, сощурившись, и улыбался.

— Чего ты злишься? — пытался отшутиться Алексей, превозмогая действие снотворного. — Огорчаешься, что я не умер?

У него была забинтована голова, а рука была подвязана к спинке кровати, зато другой рукой он крепко вцепился в Нинин рукав. Руперт посмотрел на Нину.

— Сломал два пальца и раскроил голову, — шепотом объяснила Нина. — Алексей! — заговорила она г. о-русски. — Посмотри, что ты наделал: заставил нас прилететь сюда из Крыма. Как тебе не стыдно!

— Но я отлично себя чувствую, — устало отозвался Алексей. — Малость не повезло. Приятно вас видеть, Руперт.

— Ну разве можно тебе играть в футбол, — мягко выговаривала ему Нина.

Но Алексей уже заснул, и лицо у него было счастливое. Он был рад, что рядом с ним родные люди. Полный неистребимой жизненной силы, он крепко держал Нину своей единственной здоровой рукой.

█

Они провели день в Гагре. пообедали с врачами и сестрами, а потом вернулись в Адлер и провели еще одну ночь в таком же зале ожидания, как в Симферополе. К себе в санаторий они попали на следующий день к полудню, и Татьяна встретила их широко улыбаясь. Она знала, сказала она, что все обойдется благополучнее, Федор тоже обрадовался, но по-своему. Он сообщил без лишних слов, что машина заказана на завтрашний день и они поедут в Севастополь, как было намечено.

— Если вы не слишком устали, — добавил он.

Они очень устали, и это было нетрудно заметить — ведь они не спали две ночи. Но кто считался с усталостью в этой стране? От усталости здесь просто отмахивались, как от назойливой мухи. Руперт сказал, что если Нина согласна, он готов ехать, но усомнился в душе, заслуживают ли Лилл и Колмен таких жертв.

Все как будто вошло в свою колею. На следующий день по пути в Севастополь— злополучный Севастополь, где с Рупертом чуть не произошла катастрофа, — Нина сказала, что ей необходимо выполнить одно поручение. Она оставит его на несколько часов на пляже, так как ей нужно выступить в маленьком поселке перед рабочими новых виноградных плантаций в Байдарской долине.

— А почему бы мне не поехать с вами? — спросил Руперт. — Это разрешается?

Она покраснела. Руперт теперь знал, как заставить ее краснеть, и полюбил это развлечение. Ему нравилось видеть жаркий румянец на ее нежном, таком русском лице.

— Пожалуйста, если хотите, — согласилась она.

Когда они проезжали сквозь арку Байдарских ворот, их остановил милиционер на мотоцикле. Здесь дорога покидала берег моря и сворачивала в горы, а дальше вела к Севастополю, Балаклаве и к полям сражений сотни ненасытных войн.

— Кто вы и куда едете? — обратился к ним милиционер.

Федор коротко и не без раздражения объяснил ему, и машина покатила дальше, мимо белого бетонного водоема; потом они увидели с горы растянувшиеся на многие километры плантации молодых лоз, которые выстроились, как солдаты, на склонах известковых холмов.

— Эти виноградники разбиты после войны, — пояснила Нина. — Со временем они будут давать больше вина, чем вся Франция.

Руперт выслушивал такие заявления с недоверием, но виноградники тянулись все дальше и дальше, насколько хватал глаз. Ему захотелось узнать, почему Нину пригласили прочесть лекцию именно здесь.

— Местный директор раньше работал в нашем министерстве, — ответила она. — Это наш старый друг, и мне неудобно было ему отказать.

Они миновали какой-то новый поселок с похожими на кубики домами, крытыми гофрированным железом. Дорога вела к длинным белым строениям, видимо, складам.

— «Миру — мир», — вслух прочитал Руперт.

Этот лозунг можно было прочесть всюду: на алых полотнищах, на стенах домов, над воротами фабрик, его выкладывали белым и красным кирпичом у железнодорожных станций и в городских парках, ежегодно печатали в газетах; был он начертан и на арке при въезде в пионерский лагерь «Артек».

Нину ждали несколько сот молодых женщин и человек пятьдесят мужчин. Они встретили ее веселыми аплодисментами, окружили, завалили цветами. Какие-то люди вручили Руперту охапку розовых гладиолусов. Руперт пожимал чьи-то руки, Федор отошел в сторонку. Толпа вынесла Нину вперед. Все последовали за нею к длинному белому сараю, в одном конце которого стояли грузовики и были сложены мешки и инструменты; остальная часть помещения была чисто подметена и превращена в просторный зал со скамьями, трибуной и красным полотнищем вдоль стены.

— «Мир всему миру!» — снова прочел Руперт.

Федор тронул его за руку и указал на другой плакат: «Мы создадим действительно свободный труд. Ленин».

Чего хотел Федор? Искренне убедить его в благородстве труда? Или вызвать у него ироническое замечание?

— Товарищи! — раздался звонкий женский голос.

Многоголосый гомон в зале стих.

Нину приветствовали продолжительными аплодисментами и такими же аплодисментами, стоя, приветствовали английского гостя, Героя Советского Союза Руперта Ройса.

Нина подошла к трибуне и вынула из кармана листок. Вид у нее был сосредоточенный.

— Товарищи! — голос ее звучал выше обычного.

Руперт подумал, как отнесся бы Лилл к этой сцене: к мужественным молодым лицам вокруг, к хрупкой женщине на трибуне, к дружескому приему, который повсюду оказывали Руперту и который так его смущал!

Он сразу потерял нить того, о чем говорила Нина; до него доходили только отдельные слова, что-то о ледяном Севере и жарком Юге и о рабочих, насадивших эти виноградники. Товарищи в Арктике знают и ценят их труд, людям, которые работают там, в вечных снегах, доставляют на самолетах виноградные гроздья, брызжущие жизненной силой. «Ваш виноград — живое хранилище солнечных лучей, а мы там, лишенные солнца, утоляем свой голод в нем, получая плоды вашего труда».