Считал ли он ее своим другом? Конечно. Татьяна несомненно была его добрым другом, так же как Нина и Федор. Но все это — отдельные личности, а не советское общество в целом или его идеи. А когда Федор, да и все русские говорят: «Вы наш друг», они на самом деле имеют в виду «Друг советского общества».

Нет, он все же не был настоящим другом советского общества. В душе он решительно этому противился.

Над головой у них, под карнизами кровли, шелестели крыльями ласточки. Снизу доносились взрывы громкого смеха. Отдыхающие бросили танцевать и затеяли какую-то игру; Руперт оперся подбородком на все еще нагретую солнцем балюстраду и стал смотреть вниз. Он увидел Татьяну — она веселилась в кругу отдыхающих и чему-то смеялась, позабыв, по крайней мере на время, свои горести.

— Вон Татьяна, — дружелюбно обратился он к Нине.

Нине нравилась Татьяна; она перегнулась вниз, окликнула ее и помахала рукой. Татьяна подняла голову, отозвалась и показала на них окружающим. Руперт почувствовал себя в атмосфере общего, ничем не омраченного доброжелательства. Она была свойственна русским — эта душевность, заинтересованность, какая-то необъяснимая теплота.

— В одном вы, во всяком случае, правы, — сказал он Федору под влиянием нахлынувшего чувства.

— В чем? — спросил Федор.

— У вас, у русских, есть что-то свое. Вы привносите в жизнь нечто такое, что делает ее значительной — всю, от рождения и до смерти.

— А это хорошо? — рассмеялся Федор.

— Наверно, хорошо, — ответил Руперт и опять подумал об адмирале Лилле.

Не этих ли поразительных и неуловимых, чуть ли не мистических черт искал в русском характере Лилл? Может быть. Но Руперт уже понимал и другое? все это были мелочи, обертона. Советский характер куда сложнее. И тут впервые Руперт в какой-то мере понял, что требовалось Лиллу.

Он совершенно отчетливо представил себе, каким мощным оружием в руках любой разведки является понимание основных черт характера возможного противника, — не какие-нибудь поверхностные и случайные наблюдения рядового разведчика, а подлинное знание того главного, что делает нацию нацией; может быть, русские назвали бы это главное своей «русской душой», но бог его знает, как это называли бы англичане. Есть ли для этого определение в английском языке? Если есть, то, наверно, это какие-нибудь чопорные слова. Чопорность, которая отличает англичан от русских, и является, вероятно, одним из тех недостатков английского характера, которые Лилл пытался преодолеть в себе, когда силился постичь подлинные источники желания советского человека увлечь весь мир своей коммунистической идеей.

█

Наутро Руперт снова перекликался с Джо через всю Европу. Он сказал, чтобы она не приезжала, что он почти кончил то, ради чего приехал. Он съездит в Севастополь, а потом надеется посетить остров Ахиллеса, вот и все. Вряд ли ей с Тэсс стоит предпринимать теперь такое далекое путешествие. Когда он вернется, они проведут вместе месяц во Франции. «Как Роланд?» — спросила она. Он не сказал, что Роланд находится в пионерском лагере, и сам устыдился того, что у него от Джо завелись секреты. Но как он мог это объяснить по телефону? Впрочем, о главном он с ней договорился. С этой мыслью он попрощался и повесил трубку.

Они собирались поехать в Севастополь через два дня. Но на следующее утро, когда они вернулись с пляжа, Татьяна сообщила Нине, что звонили из гагринского санатория, ее срочно вызывают гуда: Алексей упал и сильно расшибся.

— Что они еще сказали?

— Я так и думала, что вы захотите узнать поподробнее, и все спрашивала, спрашивала, но эта докторша какая-ro бестолковая: ничего мне объяснять не стала, говорит, вы не родственница и только твердила: пусть жена немедленно приезжает.

Нина побледнела, в глазах ее застыли растерянность и страх.

— Но я же вчера говорила с ним по телефону, — недоумевала она. — Он был совершенно здоров.

— Так ведь он упал, — напомнила Татьяна.

— Только вчера он мне сказал, что снова начал ходить. Ну, что мне с ним делать, — воскликнула Нина вся в слезах. — Надо было мне остаться и не выпускать его из постели! — Но она тут же взяла себя в руки и спросила Руперта — Это, наверно, что-то серьезное, раз они меня вызывают?

— Боюсь, что да, — ответил Руперт.

— Вы же знаете, как он себя не бережет! Вот они и не смогли удержать его в постели. Когда он вернулся из Америки, мне несколько месяцев пришлось спать у него в палате, чтобы он лежал спокойно. Он никак не верит, что ноги у него больные.

Руперт неожиданно получил возможность увидеть, что лежит в основе советского брака. Он наблюдал Нину и Алексея вместе и врозь и пришел к выводу, что хотя их связывала все та же старая как мир любовь, обе стороны куда более независимы, чем в Англии. У Нины есть свои общественные обязанности, как и у Алексея, оба они поглощены своей профессией и не требуют друг от друга жертв, как это бывает на Западе. Он не знал, приходится ли им делать друг другу какие-нибудь уступки в личной жизни. Может, и приходится. Но разве брак и семья становятся менее полноценными, если женщина так же самостоятельна, как мужчина?

Конечно, всякий брак наполовину скрыт от посторонних глаз, но Руперт полагал, что Нина, которая преклонялась перед мужем, несмотря на все его безрассудство, была по советским понятиям преданной женой, как, впрочем, и по западным понятиям тоже.

Теперь он видел Нину такой же озабоченной и испуганной, какой была бы Джо на ее месте. Да он и сам был встревожен не на шутку. В последнее время он мало думал об Алексее Водопьянове. Стоило ему расстаться с Алексеем, и он тут же о нем забывал, пока Нина не заговаривала о муже и не вспоминала какой-нибудь эпизод из их супружеской жизни. А Руперт иногда рассказывал некоторые подробности их путешествия во льдах или долгой зимовки в фюзеляже самолета. Но он знал, что будет глубоко огорчен, если с Алексеем что-нибудь случится: неуемность Алексея, его веселое мужество внесли в жизнь Руперта что-то светлое, новое.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он у Нины.

— Нет. Сейчас я поеду в Симферополь и постараюсь попасть на самолет до Адлера.

— Может, мне полететь вместе с вами? — предложил он.

Она бросила на него благодарный взгляд.

— Если вы действительно хотите поехать со мной, я буду очень рада, — сказала Нина. — Алексей спрашивает о вас каждый раз, когда я ему звоню.

█

Они провели ночь в зале ожидания симферопольского аэропорта, похожего на железнодорожный вокзал и, как вокзал, полного терпеливых пассажиров. У всех были чемоданы, узлы, дети. Самолеты приходили и уходили, но число ожидающих не убывало. В конце концов Нина и Руперт дождались своего рейса и перед самым рассветом улетели.

Нина сидела, напряженно сжимая в руках сверток с завтраком и, чтобы о чем-то говорить, расспрашивала его о Джо и о детях.

— Я очень привязалась к вашему сыну, — говорила она. — Хороший, серьезный мальчик и ведет себя не так, как наши ребята: внимательно слушает, и чувствуешь, что ему интересно. Знаете, он открыл мне свой секрет: показал самодельный паспорт, который ему понадобится, когда он убежит из дому.

— Убежит из дому?!

— Вы только не принимайте этого всерьез. Он вовсе не собирается убегать на самом деле. Все дети мечтают о самостоятельности. Смастерил книжицу, все честь честью, почти как в настоящем паспорте: имя, фамилия, рост, возраст и даже особые приметы, в графе «род занятий» проставлено: «Путешественник, сирота и холостяк».

Руперт расхохотался. Он любил сына.

— Роланд похож на вас, а дочка похожа на вашу красавицу жену.

Руперту было приятно, что Нина назвала его жену красавицей. Но он знал, что «красавица жена» вроде Джо порой может быть весьма обременительным достоянием, чего нельзя сказать о Нине. При всем своем изяществе и хрупкости Нина была слишком независима, чтобы стать чьим бы то ни было достоянием.