— Нет, нет, я хочу водки, — сказала Джо.

Алексей чокнулся с Рупертом, и все осушили рюмки со светлым, обжигающим рот напитком.

— Х-х-а! — вырвалось у них.

— Еще одну? — предложил Алексей Джо.

— Нет, спасибо.

Алексей ей все равно налил, но тут Тэсс шепнула матери, что хочет в уборную. На лице у Джо отразилось беспокойство: она усомнилась, есть ли в этой квартире уборная.

— Ты не можешь подождать? — спросила она шепотом.

Тэсс помотала головой, и Джо беспомощно взглянула на Руперта. Но Нина Водопьянова заметила эту немую сцену.

— Тэсс, пойдем со мной, — обратилась она к девочке и вместе с ней и Анджелиной вышла из комнаты.

— Вам нравится Россия, Руперт? — спросил Алексей, будто они не были все это время вместе.

— Да, — ответил Руперт. — Здесь очень интересно…

— Вы еще многое, многое увидите. Все, что захотите.

Заглянула тетка Алексея и что-то сказала ему по-русски. Алексей объявил:

— Ну, а теперь пойдем обедать. — Поднимаясь на ноги, он застонал' — Эх. Руперт, помните наши последние дни на льду? Я не забыл, как мы ели сырой ту птицу и я кашлял, давясь перьями.

█

Они уселись в соседней комнате вокруг накрытого стола, заставленного пирожками, фруктами, вином, тортами, всевозможными приправами, банками с икрой, блюдами с рыбой и холодным мясом, помидорами и огурцами, красным перцем и винегретом. Руперта поразило обилие еды. Тетка Алексея обвела руками стол.

— Дорогие гости! Милости просим, — сказала она.

Руперт любил икру и не стал возражать, когда тетка Алексея положила ему на тарелку целую ложку, а потом и другую, но когда она попыталась положить третью, он отвел ее руку. Джо от икры отказалась, но Нина все-таки положила ей икры, а также семги и осетрины с хреном. Алексей разлил водку, встал и провозгласил тост.

— Дорогие друзья. — сказал он, — сегодня у меня счастливый день. Мне так хотелось, чтобы Руперт побывал у меня дома в Москве и я мог поблагодарить его за то, что он спас мне жизнь. Правильно я говорю, Нина? — обратился он к жене.

— Да, — очень серьезно ответила она. — Правильно.

— Вы мне Друг на всю жизнь, Руперт, что бы ни случилось! Я пью за вас, за вашу прекрасную семью и за нашу нерушимую дружбу.

Англичанин сидел молча с невозмутимым видом.

— Закусывайте, — распоряжался Алексей. — Нина, положи-ка Тэсс семги. Было время, мы с твоим папой отдали бы полжизни за какую-нибудь рыбку, правда, Руперт? Миссис Ройс, возьмите еще икры. Кушайте!

Все повеселели; Джо раскраснелась и стала подчеркнуто любезной с Ниной Водопьяновой, но та лишь еще больше замкнулась в себе.

Руперт и Алексей стали обмениваться тостами. Вежливость заставила Руперта подняться, и, поблагодарив Алексея, его жену и тетку за гостеприимство, он чинно предложил тост за их здоровье.

— За мир и дружбу! — провозгласил Алексей.

— Да, — ответил Руперт, чувствуя, как у него зашумело в голове. — За мир и дружбу.

Руперт догадывался, чего от него ждет Алексей. Но не хотел этого делать. Алексей надеялся, что он встанет, произнесет тост и выразит свои дружеские чувства к Советскому Союзу. Руперт не мог лицемерить. Он не имел права называть себя другом этой страны. Ведь по существу какой он ей друг? Такой тост был бы ложью. Он был другом Алексея и охотно пил за него, за его семью, за его друзей-летчиков, за их гостеприимство, но он не желал пить за тот прославленный новый мир, который был так дорог Алексею.

— За Лондон! — произнес Алексей.

— Хорошо! — мрачно буркнул Руперт и выпил за Лондон, но не ответил тостом за Москву. Он заупрямился и вдруг заметил, что Нина Водопьянова испытующе смотрит на него своими спокойными карими глазами — откровенно и чуточку грустно. Он понял, что в чем-то обманул ее ожидания. Неужели все русские женщины на нее похожи? Держатся на равной ноге с мужчинами и так не женственны? Эта мысль заставила его покраснеть. «Видно, я пуританин в душе», — сказал он себе, разглядывая ее и пытаясь обнаружить в ней хоть что-то, возбуждающее мужской интерес. Лицо у нее было прелестное, но впечатление портил прямой, уверенный взгляд. Женщина должна быть податливой, но загадочной, думал он. Как Джо. Ее глаза должны намекать на какую-то сокровенную тайну.

— За детей вашей и нашей страны! — провозгласил Алексей последний тост.

— Да, за детей! — с некоторым вызовом ответил Руперт и выпил снова.

И тут Алексей сдался. Слегка пожав плечами, он громко расхохотался.

— Руперт, ну, до чего же вы типичный англичанин, — сказал он. — И все такой же. Такой, как на льдине. Ничуть не изменился. Ах, до чего же он англичанин, — повернулся Алексей к Джо. — До мозга костей. А я до мозга костей русский. Ничего, так или иначе, мы друзья до гроба. — Пошатываясь на своих больных ногах, он подошел к Руперту, обнял его, поерошил волосы Роланду. — Люблю англичан, — закончил он. — Чудесный народ, хладнокровный. До чего же хладнокровный…

И снова рассмеявшись, он вернулся на свое место и опять произнес тост за детей, но на этот раз с легким оттенком грусти, словно в его на редкость цельном мире появилась какая-то трещинка. Обед подошел к концу. Руперт так и не принял сердечный и цельный, но чуждый ему мир Алексея.

«Нет! Это не для меня», — сказал он себе.

Ройсы вернулись к себе в «Метрополь» часов в пять вечера. Там их ожидал молодой англичанин.

— Я друг Поля Пула, — сообщил он Руперту. — Не могли бы вы пойти прогуляться со мной?

— Сейчас?

— Да. Дело срочное.

Руперт нес на руках Тэсс — у нее снова болел животик; он поставил ее на пол и внимательно посмотрел злыми глазами на молодого англичанина. Тот был похож на прилежного студента — растрепанные волосы, очки, пиджак из твида. Таких молодых людей можно встретить на каждом шагу в коридорах английского политехнического института.

— Все ваши очень любят прогулки, — громко произнес Руперт.

— Что вы хотите этим сказать?

— Неважно. Пошли.

— Здесь есть садик…

— Опять в садик! — простонал Руперт и рассмеялся. Но этому серьезному молодому человеку было непонятно, что тут смешного. — Ладно. В садик лак в садик. Как вас зовут?

— Колмен. Майкл Колмен.

— Хорошо, Колмен. Я пойду с вами гулять, — сказал Руперт с наигранной серьезностью.

Он поручил Тэсс передать матери, что ненадолго уходит, и, осторожно переступая со ступеньки на ступеньку, двинулся с Колменом вниз по старой, покрытой ковром лестнице; у него было ощущение, что он родился в Москве и прожил в этой гостинице долгие годы.

— Вы здесь давно? — спросил он молодого человека, когда они вышли на людную улицу.

— Недавно.

— Вы студент?

— Вроде.

Они замолчали. Колмен не хотел говорить, пока они не придут в сад, и Руперт посмеивался в душе, вспоминая Олега Хансена, американского агента в Лондоне. Какая поразительная выучка! Да, не зря, видно, сажают в городах сады, у них есть свое предназначение.

Воскресный день еще не кончился. Московская толпа несла их по тротуару через широкую горловину Красной площади прямо в сад, где вилась очередь длиной в километр — к Мавзолею.

Колмен молча шел, подняв брови, чтобы очки меньше давили на переносицу.

Руперт подумал: ну, совсем как Хансен. Отчего все они такие напыщенные? Этот, кажется, моложе Хансена, а выглядит еще большим фанатиком и к тому же не умеет делать беспечный вид, как американец. Неужели это один из экспертов адмирала Лилла, стратег тайной дипломатии, умеющий безошибочно разбираться в самых сложных вопросах чужой психологии? Руперт даже улыбнулся. «Он слишком молод и наверняка слишком невежествен», — решил он про себя.

— Мне некогда, — сказал он. — Вечером мы уезжаем на Черное море.

— Знаю. Вот почему я и не хотел откладывать нашу встречу.

Они подошли к скамейке в дальнем конце сада. За спиной у них возвышалась массивная кирпичная стена Кремля. С одной стороны на куче песка играли дети в матросских шапочках, длинных чулках и черных ботинках; с другой — продавщица мороженого в белом халате и белой наколке устанавливала свой синий ящик и глядела на них во все глаза. Может, она следила за ними?