— Я почему-то совсем не толстею, — заметил он огорченно.

— Погоди, дай время, — утешила его Джо. — От одних уколов не потолстеешь. Надо есть побольше.

Три раза в неделю ему делали вливания витаминов, глюкозы и других лекарств, но он все еще чувствовал слабость.

— Я просто их попрошу отпустить Алексея, — сказал он. — Они, видимо, не понимают, что ему пришлось вынести.

Джо внимательно на него посмотрела. Он был страшно худ, тело тонуло в одежде. Но высохшее, изможденное до прозрачности бледное лицо было спокойно и уверенно.

— А не проводить ли мне тебя на такси? — предложила она.

— Зачем?

Он явился на Гросвенор-сквер точно в назначенное время, обождал в небольшой серой приемной и, наконец, был впущен в большую бело-серую дипломатическую гостиную, где висело два рисунка Тулуз-Лотрека и несколько никому не ведомых американских абстракционистов. Он разглядывал картины, когда к нему вышел хорошо одетый, любезно улыбающийся господин, типичный дипломат, давно привыкший принимать самых разных посетителей и, несмотря на это, с трудом сдерживавший любопытство. Руперт понимал, что именно из любопытства и согласился мистер Олтертон его принять — дипломату было ничуть не менее интересно посмотреть на такого чудака, чем всем прочим.

— Выглядите вы сравнительно неплохо, — заметил Олтертон. — Я-то думал, что увижу ходячий скелет.

— В самом деле? — холодно осведомился Руперт. Он сразу почувствовал себя с хозяином на равной ноге. И это было ему приятно.

Они знали обычаи своего круга, и Руперт не торопился начинать разговор о деле, которое его сюда привело. Оказалось, что Олтертон знаком с дядей Руперта. Жена Олтертона встречала в англо-американо-французском высшем свете Парижа мать Руперта, которая отбыла в свой охотничий домик через два дня после благополучного возвращения сына. (Она любила его, но, поскольку он теперь жив и здоров, она срезу же забыла все, что с ним произошло, словно подобные истории случались с Рупертом каждый день.)

— Это правда, что ваша мать увлекается «христианской наукой»? — полюбопытствовал Олтертон.

— По-моему, да, — уклончиво ответил Руперт, чтобы избежать излишней интимности.

Но пора было переходить к делу, и Руперт сказал, что, собственно, он пришел, чтобы поговорить об этом русском, о Водопьянове.

— Русские убеждены, что вы не хотите его отпускать, — заявил он Олтертону напрямик. Тот молча кивнул. — Я говорил с ним по телефону, — продолжал Руперт. — Он как будто пошел на поправку. И я подумал, что хорошо было бы вам перевезти его из Туле в какое-нибудь другое место, откуда русские смогут его забрать.

Олтертон слушал благожелательно: собеседник и его мотивы были для советника вне подозрений.

— Я не очень-то в курсе этого дела, — объяснил он Руперту. — Но я могу передать ваше предложение.

— Ему здорово досталось, — сказал Руперт. — Может быть, вы растолкуете им и это. Мне было сравнительно легко, я-то ведь ходил, но для Водопьянова — это был сущий ад, ад, какого они себе и представить не могут!

— Видимо, у них есть достаточно веские причины задерживать его, — предположил Олтертон. — Возможно, что состояние его здоровья…

— Да, конечно, — вздохнул Руперт. — Однако дело в том, что Водопьянову не терпится уехать домой. Ведь только мысль о доме и поддерживала в нас жизнь. Я и сам не успокоюсь, пока он не вернется к себе.

Олтертон понял его, но пожал плечами.

— Нашему авиационному начальству не так уж часто попадаются в руки русские полярные летчики. Вот оно и не торопится…

— Я не вижу никаких оснований, чтобы ваши военные его задерживали, — перебил советника Руперт. — Все равно навсегда они его у себя оставить не смогут.

Олтертон присел на свой пустой стол. Он был весь дружелюбие и готовность помочь, он сочувствовал, но ведь все не так просто…

— Насколько я понимаю, им очень хочется выяснить, что он там делал.

— Вряд ли им что-нибудь удастся узнать. Алексей ничего не скажет.

— Да, дело щекотливое, — признался Олтертон и снова повторил, что передаст куда следует предложение Руперта. — Русские любят из-за всего поднимать шум.

Они поговорили о модели парусной яхты, которую рассматривал Руперт. Олтертон рассказал, что яхта «Бум» принадлежит ему вдвоем с его более состоятельным старшим братом.

У Руперта тоже когда-то была яхта, но он от нее отказался, как и от всего остального своего состояния. Теперь он читал про яхты только в газетах.

— У всех двенадцатиметровых яхт надводная часть совершенно одинакова, — заметил Руперт. — Наверно, разница только в подводной части.

— Вы правы, — вздохнул Олтертон. — Теперь предпочитают строить большие яхты. Деньги, деньги, деньги! Кругом у людей такая уйма денег…

Руперт не любил разговаривать о деньгах, да и пора было откланяться. Олтертон предложил встретиться как-нибудь еще раз, по-приятельски. О, разумеется, с удовольствием! Они созвонятся. Но уходя, Руперт усомнился в том, что он убедил советника насчет Водопьянова. Впрочем, он сделал все, что мог…

Водопьянова не отпустили, а Руперт заболел — и настолько серьезно, что на некоторое время совсем забыл о русском.

Как-то ночью он проснулся от острых колющих болей в пояснице и рези в кишечнике; поднялась температура. Джо послала Анджелину через задний двор за доктором Мэриан Крейфорд, которая жила рядом.

— Я бессильна ему помочь, — сказала Мэриан после того, как осмотрела Руперта, который лежал весь в поту, подтянув колени к подбородку.

— Может, надо положить его в больницу?

— В больницу — ни за что! — воскликнул Руперт.

— Но нельзя же так мучиться, без всякой помощи! — Джо была испугана тем, что муж, обычно такой терпеливый, стонет от боли.

— Надо ехать в больницу, Руперт, — пыталась убедить его Мэриан Крейфорд. — У вас, видимо, что-то серьезное с почками.

— Ничего у меня нет серьезного, — простонал он.

— Нет так нет. Давайте-ка мы вас сейчас немножко освежим, — сказала доктор Крейфорд и попросила Джо принести теплой воды и рукавичку, чтобы обтереть больного. Но когда Джо вышла из комнаты, она присела возле Руперта.

— Вы полный идиот, Руперт, понимаете? — решительно заявила она. — Ваши арктические приключения не могли пройти даром, вас надо тщательно обследовать.

— Не делайте из меня больного! — рассердился он, но с лица его градом катился пот.

Джо принесла тазик, полотенце и мохнатую рукавичку. Теперь она была с мужем нежна и заботлива. Женщины его обмыли, сменили простыни и переодели в свежую пижаму. К тому времени острая боль прошла, ныл только низ живота. Руперт поблагодарил Мэриан и уговорил обеих женщин лечь спать. Ему лучше. К утру все пройдет.

█

Последствия этого приступа были тягостны: Руперту просвечивали почки и желудок, без конца брали кровь на анализы. Ничего особенного не обнаружили, но у него держалась небольшая температура и продолжались боли. Он опять ослабел, и это огорчало его; ему не терпелось приступить к работе и надоело ждать, пока тело восстановит свои силы. Врач министерства авиации, суховатый, деловой человек, склонный сочувствовать любому бунту — у него был такой же эмпирический и материалистический склад ума, как у Руперта (почему бы иначе он так рано отпустил его домой?), — потрепал его по плечу и сказал:

— Со временем все у вас само собой придет в норму. А мы за вами понаблюдаем.

Джо это взорвало.

— А какая ему будет польза от вашего наблюдения? — горячилась она. — Когда у него такие боли! Ведь он не может ни есть, ни ходить. Вы за ним понаблюдаете! Это просто смешно, доктор. Вы же врач, как вы можете так говорить.

Доктор Айвори был тверд.

— У него нет ничего серьезного, — стоял он на своем. — Пропишем ему немножко антибиотиков, на всякий случай…

— Никаких антибиотиков! — заявил Руперт.

Джо умоляла его не упрямиться и не отказываться от лекарств.