Встреча с адмиралом не удивила Руперта, наоборот, он даже испытал известное удовлетворение — он во всяком случае рассказывал мне о свидании с Лиллом не без удовольствия.

— Должен вам сказать, что мне ваша поездка не нравится, — без всяких предисловий безапелляционно заявил Лилл. — Совсем не нравится.

— Тогда почему вы не задержали мой паспорт? — спросил Руперт, глядя ему в глаза.

— Это не в наших правилах. Но едва ли вы сможете воспротивиться опасному влиянию, которое будут оказывать на вас китайские коммунисты. Я говорю в ваших же интересах.

— Я еду в Китай, чтобы получить деньги для нашей фирмы и познакомиться со страной. Если хотите меня задержать — пожалуйста, все в вашей власти.

— Задерживать вас я не стану.

— Тогда незачем шум поднимать.

В маленькой комнате никого, кроме них, не было; громкоговоритель над дверью надрывался, передавая разные сообщения; Лилл бросил на репродуктор сердитый взгляд и попытался в последний раз заключить с Рупертом мир.

— Я вот хочу предложить вам, Руперт: забудьте все, что между нами было, — сказал он, силясь сохранять спокойствие.

— Почему это вдруг? — не без горечи спросил Руперт.

— Для нас обоих это единственный разумный выход.

— Может быть, вы так на это смотрите, адмирал, а я другого мнения.

— Ради бога, попытаемся начать все сначала, — сказал адмирал, взмахнув рукой, словно отгонял угрозу новой ссоры.

— С чего?

— Мы бы могли попробовать прийти к соглашению, Руперт. Ваша поездка дает для этого прекрасную возможность. Повторяю: для вас это единственный выход.

Над головой у них прогремел «боинг».

— Ну и глупый же вы человек, адмирал! — Голос Руперта перекрыл шум самолета. — Я вовсе не заблудшая овца, которая стремится назад в стадо. Я не желаю вас больше видеть.

Адмирал опустил голову, подумал и стал отчитывать Руперта, вспоминая, каким он был упрямым еще в детские годы, как опрометчиво он поступает теперь, как глупо отказывается от последней возможности себя реабилитировать. Ссора становилась все ожесточеннее и привела их, по-видимому, к окончательному разрыву. Руперт вернулся к нам с лицом, искаженным ненавистью, — по его Риду я понял, что он принял решение и выполнит его, чего бы ему это ни стоило.

Пока мы ждали Руперта, Джо неожиданно увидела своего друга детства из Камберленда, и оказалось, что он и есть тот эксперт торговой палаты, который летит с нами в Китай по поручению правительства. Полусонная — она уже приняла снотворное — Джо радостно сообщила Руперту:

— Смотри, кто с нами летит — Брайан Бонни!

Джо крепко держала под руку Бонни и меня, словно мы вдруг стали для нее самыми дорогими на свете людьми. Бонни — типичный англичанин, высокий, корректный— производил впечатление человека мягкого и благодушного, но я сразу увидел, что на самом деле это не так. Я почувствовал, что и он испытывает ко мне такую же антипатию, как я к нему, — мы стали противниками с первого взгляда. Он был из тех холодных, расчетливых людей, которые всегда придерживаются общепринятых мнений и во всем поступают до тошнотворности правильно. Всем своим видом он как бы говорил, что хранит за семью замками множество всяких тайн, и тем самым стал мне противен еще прежде, чем Руперт рассказал мне о нем.

Они были знакомы и теперь сухо поздоровались, но я заметил в Руперте какую-то настороженность. Что-то с этим Бонни было неладно.

Нас забрал маленький аэродромный автобус (тот самый, который увез Нину), и мы сели в русский реактивный самолет; он вырулил на взлетную дорожку и оторвался от земли, загудев, как гигантский пылесос.

Казалось, все шло нормально, но это только казалось. На Внуковском аэродроме в Москве мы пересели в самолет, отправлявшийся в Пекин. Он взлетел сразу, как только погрузили наш багаж; вокруг простиралось летнее рассветное небо, серое, зеленоватое, лиловое., белесое. Вдали вспыхнула еле уловимая полоска зари, похожая на северное сияние, и Бонни указал на нее Руперту:

— Наверно, это вас наводит на неприятные воспоминания.

— Да, — задумчиво отозвался Руперт. — Вы правы.

Бонни проявил удивительную проницательность, так как Руперт и в самом деле рассказывал, что они с Водопьяновым двинулись в свой ледовый поход на юг при таком же вот слабом свете северного сияния. Глядя на светящийся горизонт, я спрашивал себя, спокойно ли спит сейчас Нина Водопьянова там, внизу, под своим холодным, северным небом.

В Свердловске мы остановились на заправку; Джо, все еще под действием лекарства, дремала в зале ожидания, а мы с Рупертом и Бонни пошли осматривать аэропорт. Было за полночь, реактивные самолеты один за другим с грохотом садились в пелене теплого дождя. Они приземлялись при свете дуговых фонарей, гаснувших, едва лишь машины добегали до конца взлетной дорожки, иногда волоча за собой тормозные колодки.

Мы сели и в молчании стали ждать, когда объявят наш рейс.

— Скажите, Руперт, — спросил Бонни, вытянув длинные ноги, — что делает Россию Россией? В чем тут соль? Почему я ее никак не пойму? Вы, наверно, лучше в ней разбираетесь. Вам и карты в руки.

— Откуда мне знать? — ответил Руперт. — Для меня эта страна такая же загадка, как и для вас.

— Что ни говорите, а нам она кажется удивительной.

Уже по одному этому разговору я мог бы догадаться о том, что рассказал мне позднее Руперт, когда мы летели где-то над Сибирью. Бонни, служивший в торговой палате экспертом по связям с иностранными фирмами, был, оказывается, одним из людей Лилла. Вероятно, его приставили к нам, чтобы не допустить какого бы то ни было соглашения с китайцами — даже об уплате денег фирме Ройсов. Зная адмирала, мне нетрудно было в это поверить, хотя я и думал, что Руперт несколько преувеличивает.

— Нет, теперь меня не проведут, — решительно добавил Руперт, все еще находясь под впечатлением встречи с Лиллом.

— Берегитесь, — заметил я, хотя мне тогда казалось, что он сгущает краски, — если Бонни будет представлять на переговорах правительство, он может сильно осложнить дело.

— Я договорюсь с китайцами так, как сочту нужным, — объявил Руперт. — На этот раз Лиллу не удастся мне помешать.

В Иркутске мы переночевали, а потом полетели дальше над иссохшей, выжженной солнцем пустыней Гоби, изрезанной едва приметными нитями троп. Мы вошли в облака, но уже знали, что под их плотной, жаркой завесой лежит Китай. Краем уха я слушал, как Бонни и Джо делятся воспоминаниями детства, Руперт сидел, откинувшись в кресле.

Загорелась красная надпись: «Пристегните ремни».

— Ну, начинается!.. — весело сказал Бонни.

Самолет провалился сквозь влажные белые облака. Его стало болтать, и вот, наконец, мы увидели внизу набухшие водой поля Китая.

Думая о Китае, я прежде всего вспоминаю поток горячего воздуха — он встретил нас, когда мы со звоном в ушах вышли из самолета на бурый аэродром. Едва усевшись в большой черной машине, которая повезла нас между полями, обгоняя велорикш и тележки, запряженные осликами, мы опустили стекла, иначе мы задохнулись бы; так мы въехали в Пекин — раскаленный город на высоком жарком плоскогорье.

Запах Китая — это чистый аромат трав, который разливался вокруг, когда мы открывали большие гардеробы и шкафы в просторных номерах. Сперва меня восхищали приподнятые кверху углы крыш на пагодах, но через десять дней, к нашему отъезду, они мне порядком надоели, и я был рад, что в современных постройках от них отказались; впрочем, в монументальных новых зданиях Пекина есть все же легкий намек на остроконечную макушку, и это мне нравится. Здесь еще сохранились загородные чайные домики, похожие на английские таверны, куда в воскресенье люди отправляются с детьми, обычно по реке. Глянцевитая поверхность папье-маше, которым китайцы отделывают помещения, — визитная карточка Китая, а тунговый лак, покрывающий эту поверхность, — один из самых характерных запахов страны. Китайцы на редкость аккуратны; когда я о них думаю, в памяти у меня встает чисто выстиранная хлопчатобумажная ткань и нескончаемый человеческий поток, который бурлит и кружится по залитым дождем улицам Шанхая, — на взгляд, никак не меньше миллиона пешеходов, и все они движутся характерной, слегка подпрыгивающей походкой. Большинство женщин здесь поразительно красивы.