— До войны в эту пору свадьбы играли, — пробормотала Анна Гавриловна.

Татьяна кинула на Алексея такой откровенный взгляд, что он смутился, невнятно сказал:

— Пора на боковую.

— Посиди.

— Завтра рано вставать.

Алексей не собирался изменять Верке, уже обдумал, что скажет Татьяне, если она придет. А в том, что она придет, он не сомневался.

Было слышно, как бродит, постукивая клюкой, дедок, доносились приглушенные голоса. Побаливали мускулы, но это была приятная боль… Проснулся Алексей, может, через час, может, через два, тотчас понял: около него Татьяна. Хотел возмутиться, но нога соприкоснулась с ногой, спина ощутила волнующую тяжесть оголенной груди. Проклиная себя, он перевернулся на другой бок и обнял Татьяну…

По комнате плавал табачный дым, в пепельнице дымились окурки с надкушенными мундштуками. Побаливала голова, першило в горле. «Перекурил», — решил Доронин. Открыл окно, представил, как будет ворчать врач, когда узнает, что он снова начал курить.

— А я думала, ты сочиняешь, — раздался разочарованный голос жены.

Зинаида Николаевна умела появляться бесшумно. Доронин настолько привык к этому, что даже не обернулся.

— Плоховато себя чувствую.

— Еще бы! Вон как начадил. А клялся — навсегда бросил.

— Не получилось, — сказал Доронин и обернулся.

Зинаида Николаевна устремила на него пытливый взгляд.

— Неприятности?

Ее лицо выражало участие, и Доронин неожиданно для себя спросил:

— Ты любила меня?

Зинаида Николаевна приподняла брови.

— Какая муха тебя укусила?

— Ответь.

— Сколько лет прожили — и вдруг…

— Не увиливай!

Зинаида Николаевна натянуто улыбнулась.

— Если бы не любила, то не вышла бы за тебя.

— Даже если бы я был гол как сокол?

Жена машинально поправила на стеллаже неровно стоявшую книгу.

— С милым рай в шалаше только в романах бывает.

Доронин кивнул.

— Так я и думал.

— Что… что ты думал?

Доронин вдруг ощутил страшную усталость. Захотелось лечь и сразу же уснуть, но Зинаида Николаевна не собиралась уходить. Розовощекая, упругая, очень подвижная, она была раздосадована: рот приоткрылся, в глазах появился гневный блеск. Глядя на жену, Доронин отметил, что она еще очень привлекательная. Он не испытывал к ней ни любви, ни ревности, впервые в жизни подумал: «Теперь, когда сын стал взрослым, нас уже ничего не связывает».

— Объясни же! — потребовала Зинаида Николаевна.

Что он мог объяснить? Да и нужно ли было это? Позади было двадцать лет совместной жизни, а впереди…

— Давай в другой раз поговорим.

Зинаида Николаевна фыркнула и ушла, хлопнув дверью.

Татьяна уходить не хотела. Напрасно Алексей повторял, что их могут увидеть.

— Наплевать, — беспечно роняла она и продолжала ластиться.

— Дай хоть немного поспать, — взмолился Алексей.

— Спи.

— Если не уйдешь, на кухню смоюсь.

— Боишься?

— За тебя.

Татьяна неохотно сползла с кровати, неторопливо натянула ночную рубашку, направилась к двери, вызывающе шаркая босыми ногами.

— Тише ты.

— Раскомандовался! — громко сказала Татьяна.

«Сейчас прибежит хозяйка и…» От волнения далее во рту пересохло. Но все обошлось.

Утром Анна Гавриловна спросила:

— Как спалось, дорогой постоялец?

Алексей кашлянул.

— Хорошо спалось.

Анна Гавриловна покрутила головой.

— По твоему обличью этого не скажешь.

Алексей воровато глянул на свое отражение в начищенном самоваре: ни черта не понять.

Задевая его широкой юбкой, Татьяна моталась по кухне: побросала на стол вилки и ложки, выставила чугунок с картошкой, покрошила соленые огурцы, лук, покропила салат растительным маслом. Ее лицо с темными полукружьями под глазами светилось.

За ночь сильно развезло. Побелка на хатах потемнела, с ветвей свинцово капало, собаки отряхивались, обдавая брызгами испуганно шарахавшихся кур. Вначале Алексей шел осторожно, прикидывая, куда бы ступить. Сапог каждый раз проваливался в черную и вязкую, как гуталин, грязь, и Алексей, подобрав полы шинели, потопал прямо по лужам.

Ниловна, когда он вошел в контору, дула в телефонную трубку, то и дело нажимала на рычаг. Поздоровавшись, объяснила:

— Надо в район позвонить, а он, — она кивнула на телефон, — оглох.

Алексей тоже подул в трубку и даже поколотил аппарат — никакого результата.

— Пусть молчит, — сказала Ниловна и послала Алексея на ферму — списать показатели.

Он обрадовался — надеялся увидеть там Верку. Записывал, что говорила учетчица, сам же посматривал по сторонам. Потом — тоже по поручению председательши — сбегал в телятник. Верки нигде не было. Алексей встревожился. В голову пришла шальная мысль, что Татьяна уже проболталась и теперь Верка прячется от него. Решив проверить это, покосился на столпившихся около конторы женщин. Показалось, они поглядывают как-то не так. Он вконец расстроился, хотел разыскать Татьяну и спросить — сболтнула или нет, но увидел задумчиво потиравшего небритый подбородок Веркиного брата и направился к нему.

Инвалид был как стеклышко, сразу же попросил взаймы.

— Ни копейки! — Алексей похлопал по карманам.

Веркин брат выругался.

— Опохмелиться самое время, а о долг никто не наливает. У сеструхи наверняка припрятаны гроши, но она божится — истратила.

Алексей изобразил на лице равнодушие.

— Кстати, где она?

Инвалид тоскливо вздохнул.

— С двойняшками сидит. Захворали стервецы, и оба враз. Фельдшера бы надо, а телефон, будь он неладный, испортился.

Захотелось взглянуть на Верку — о большем Алексей и не помышлял.

— Может, я смогу помочь?

Инвалид уныло поскреб под мышкой.

— Какая от тебя польза…

Алексей подумал, что умрет с тоски, если не увидит Верку.

— На фронте я, между прочим, санитаром был.

— Так бы и сказал!

Мать Алексея была педиатром. В довоенное время, когда она работала на периферии, они жили на территории больницы; в их комнате пахло лекарствами, постоянно велись разговоры о детских болезнях. Кое-что осело в памяти. Алексей решил, что сможет дать хотя бы совет.

Как только они вошли, Верка порозовела, синева в глазах стала тревожной. Алексей поспешно сказал, что хочет посмотреть ребятишек.

— На фронте санитаром был, — объяснил инвалид.

Еще в Сухуми Алексей сказал Верке, что был простым солдатом. Было совестно смотреть ей в глаза, но она все-все поняла, пригласила в комнату, где лежали ребятишки.

Он много раз представлял себе, как живет Верка, но то, что увидел, оказалось в сто раз хуже. Расшатанный стол, три стула с продавленными сиденьями, сундук с выпуклой крышкой, обитый полосками жести, старая металлическая кровать — вот и вся мебель. Около двери висело на гвоздях какое-то тряпье. Потолок был низкий, прогнувшийся.

С лежанки послышался вздох.

— Там маманя, — сказала Верка.

Снова послышался вздох.

— Кто пришел-то?

— К племяшам.

Алексей кашлянул, придал лицу озабоченное выражение.

— Какая у матери болезнь?

Инвалид прокатился по комнате, рассерженно бросил:

— Доктора разное толкуют. А она все чахнет и чахнет.

— Скоро помру, — послышалось с лежанки.

— Бог с тобой, маманя! — воскликнула Верка.

Инвалид шумно высморкался, поднял на Алексея тоскливый взгляд.

— Вот так и живем, браток.

Он подошел к разметавшимся на кровати ребятишкам. Худенькие, давно не стриженные, с влажными от пота волосами, они лежали валетом, были в полузабытьи. Даже самый неискушенный человек определил бы с первого взгляда — сильный жар. Откинув рваное одеяло, Алексей посмотрел, нет ли сыпи.

— Сульфидинчика бы раздобыть.

— А поможеть? — тотчас спросила Верка.

— Надеюсь.

— Достану!

— Где? — усомнился брат. — У Матихиных спрошу.

— Не дадут.

— Авось смилостивятся.