- Значит, теперь Израиль интересует Лену! Значит, это ее тайна! У нее появилась необ-ходимость что-то от меня скрывать! Ежу понятно, что скрывают то, о чем не следует знать другим. Значит, об этом ее просили. Но ведь такую просьбу можно обратить лишь к тому, с кем ты долго и близко знаком. Получается, что у нее есть такие знакомые. Кто они, или она, или он? Скорее всего - это Он!
Но сколько бы Владик ни выстраивал логическую цепочку вопросов, ответы на них могла дать только Лена. Думал задать их немедленно, как только она вернется, но, успокоившись, решил отложить на потом, поскольку, не представлял себе, как подступиться к такому разговору. Да и очень надеялся, что она сама раскроет тайну появления в их квартире такой брошюры. Однако ничего подобного не произошло. Ни до защиты, ни после. И не только потому, что не хотел услышать правду, но и потому, что в преддипломной суете и заботах было не до неизбежных в таких случаях объяснений. А может быть, и Лена этого не хотела. Становилось все очевиднее, что трещина, возникшая в их отношениях, не затягивается. Только Владику было не до этого...
В оппоненты ему назначили почти его ровесника, но уже известного писателя Илью За-мошского. С первого момента знакомства между ними установились дружеские отношения. Илья был интересный, повидавший многое парень, начинавший, как и Владик, свою литера-турную жизнь газетчиком. В далеком Норильске. Как и Владик, он был коренным москвичом, но в ее литературные круги столицы вошел лишь после выхода своего нашумевшего романа о сибирских строителях "Высокое перенапряжение". Разумеется, что с циклом публикаций Владика о великих сибирских стройках в "Социалистическом труженике" Илья был хорошо знаком. И даже шутил, что Владик отнимает у него не только читателей, но и авторские отчисления от проданных экземпляров. Зато дипломный сборник одобрил.
- Прочитал я тебя, Козьмичев. Здорово ты пишешь! Но я так и не понял, зачем ты в ин-ститут поступал? Я не заметил принципиальной разницы в качестве тех рассказов, что вышли у тебя до института, и тех, что ты написал во время учебы. Скажу больше. постижение канонического курса литературного мастерства, которым тебя пичкали на лекциях и творче-ских семинарах, сыграло с тобой злую шутку. Первые мне показались более непосредственны-ми, а их герои более живыми. И если проследить эволюцию твоего стиля за эти годы, то можно сделать вывод - он стал более академичным, даже подсушенным. Помнишь наше детское "Не учи ученого, поешь ... толченого". Так с тобой и поступили! Конечно, об этом на защите я умолчу. А ты на меня не обижайся и поскорее вновь становись собой. Такой вот парадокс...
Козьмичев не только защитился на "отлично", но и получил диплом с "отличием". Книга его была рекомендована к изданию. Позвонил отцу с Маргаритой Михайловной, Северинову, Альбине Ивановне, дал телеграмму Анне Семеновне. Отец приехал в этот же вечер, привез бутылку прекрасного армянского коньяка, и они долго обсуждали все, что произошло.
- Владька, - говорил Константин Васильевич, - хочу тебе признаться. Я ведь долгое вре-мя не верил, что ты эту ношу осилишь. Сколько я таких заочников знал... Кто на первом же, кто на втором не выдерживал. Бросали. И поверил лишь тогда, когда ты в первый год за два курса сдал. А потом еще за два. Ну, думаю, и сын у меня! Семья, работа, потом газета...
А ты почему за Лену тоста еще не сказал? Столько терпеть? Лена, дай я тебя поцелую! Владька теперь тебе по гроб жизни обязан!
Домой Константин Васильевич уезжал в приподнятом настроении. Пожалел, что не смо-жет быть на банкете, но твердо пообещал забрать их на дачу и там отметить окончание.
К его удивлению и радости, на вручении дипломов с ним была Лена. Павлика на весь ве-чер согласилась взять к себе соседка. Подводя итоги дипломной сессии, профессор Крайнев назвал его в числе наиболее талантливых выпускников. А потом на банкете, что проходил в ресторане ЦДЛ, с гордостью сообщил, что Владлена Козьмичева он заметил еще до его поступления в Институт и очень рад, что не только не ошибся, но и хотел бы видеть его в аспирантуре.
На банкете Лена была веселой. Ему даже показалось, что полоса ее дурного настроения миновала, что отношения между ними вновь станут такими же, какими были всегда. Увы, он ошибался! На другой день, когда он, вспомнив предложение Крайнева об аспирантуре, спросил ее мнение, все вернулось на круги своя.
- Владик! Конечно, я рада, что ты закончил учебу. Да еще не за шесть, а за четыре года. Такое редко кому удается. Надеюсь, ты понимаешь, что я делала все, что в моих силах, чтобы ты мог думать только об учебе. Так? Так! Но, как мне кажется, ты настолько увлекся своими заботами и делами, что перестал замечать окружающих. А главное - меня и сына. Ты об этом не говоришь, но это настолько очевидно, что не требует доказательств. Мы вроде бы и вместе, а вроде бы и не вместе... Я уже тебе на это намекала, но до тебя не дошло. Я еще не отошла от ожидания тебя из плаваний, а тут опять твои командировки. А я одна и одна. Вернее, мы с сыном одни и одни. Друзей у нас нет. Где Вам друзьями заниматься! Мы же учимся... За пять лет, что мы в Москве, только один раз съездила к маме. Знаешь, я не хочу больше говорить. Дело твое. Хочешь в аспирантуру? - Иди! Но меня уволь! Я устала от такой жизни...
Наступило тягостное молчание. Лена, сказав то, что, видимо, давно хотела, отвернулась и тем самым дала понять, что даже не хочет его слушать. Поняв это, он встал и ушел к письмен-ному столу. Инстинктивно вложил в пишущую машинку чистый лист. И задумался.
Чего-чего, но такого откровения он не ожидал. По сути дела, любимая женщина, мать его сына открытым текстом сказала - ты любишь меня, лишь исходя из твоих эгоистических интересов. Ты эксплуатируешь мою любовь к тебе. И это на другой день после получения диплома! Уже давно поселившаяся в его душе обида на нее вспыхнула с новой силой. Как же! Дождалась такого радостного дня - и на тебе. Не ложку, а целую бочку дегтя припасла! За что ему такое? Мысль его металась в поисках ответа, но не находила.
- Кто первый начал толкать меня на учебу? Кто, как не она, рассыпался в дифирамбах? Это ведь она уговорила меня послать первые стихи и рассказы в журнал. И тут до него стало доходить, что дело не только в его учебе, командировках, в эгоизме, наконец. А в чем-то не связанном с тем, о чем Лена говорила, в чем-то еще. В мозаичный узор вдруг сложились ее частые задержки с работы, всякие неурочные занятия, семинары, собрания, ее подруга, о которой он только слышал, но никогда не видел. В эту мозаику как-то органично встроилось ее предложение развлекаться отдельно и случайный билет в "Таганку", а потом в "Современник" и еще в какие-то театры, на выставки... Дополнила складывающийся узор брошюра об Израиле... Вывод напрашивался сам собой - происходящее с ней не случайно. Значит, у нее либо кто-то, либо что-то, то, о чем ему знать не положено, есть... Сразу начать выяснять отношения в этой ситуации бессмысленно. Для этого надо не только успокоиться, но и понять, чего он хочет. То ли уговорить Лену не усугублять намечающийся раскол, а в этом он был почти уверен, и клятвенно пообещать изменить к ней отношение, то ли убедиться в своих подозрениях (его даже передернуло от этого мерзкого слова) и начать думать о том, как быть дальше.
"Ну и судьба у нас, у Козьмичевых, - вспомнилось вдруг. - Дед по отцу жену бросил. Отец с мамой едва не разошелся. И мне пыльным мешком по голове..."
Хотя сердце еще пыталось сопротивляться этой мысли, но умом он уже начал понимать, что если для него конфликт - полная неожиданность, то для Лены ровно наоборот. - Так стоит ли с таким поворотом в ее отношении ко мне бороться? - спрашивал он себя. - Может быть, все закономерно. Ведь не зря социологи говорят, что семь лет - это второй критический рубеж для семьи. Кто-то его преодолевает. Кто-то - нет. Она вот не выдержала. А я? Я выдержал? И поскольку он, даже сам себе, никак не хотел ответить "нет", нашел более гибкий ответ. если она так настроена, то переубеждать ее бесполезно. Слишком хорошо он ее знал.
