Кроме магазина, была в доме сапожная мастерская. Входная дверь библиотеки с деревянным приступочкой и скромная, подслеповатая вывеска терялись на фасаде оштукатуренного дома рядом с дверями и вывесками магазина и мастерской. Шумные эти соседи с утра до вечера хлопали дверями, жужжали моторами, дребезжали пустой посудой, издавая запахи сапожного клея, хлеба и колбасы.
Впрочем, Дине Демьяновне, да и всем, кто работал в библиотеке, это шумное соседство вовсе не мешало. Все эти три заведения — магазин, мастерская и библиотека — за долгие годы совместной жизни странным образом скооперировались и, как это часто бывает у добрых соседей, выручали друг друга, живя по принципу: ты мне, а я тебе. Ребята из мастерской чинили туфельки и сапожки, получая взамен дефицитные детективы и хорошие куски мяса, а читающий красавец мясник и молоденькая продавщица из бакалейного отдела не забывали тоже и о своих соседках из библиотеки, придерживали и для них лакомые кусочки мяса, «челочку для супа», как говорил мясник, филейный край, растворимый кофе, если он вдруг появлялся, копченую колбасу или селедку хорошего посола, за которой давились люди в очередях.
Особой выгоды никто, конечно, не имел от этой подпольной кооперации, если не считать сэкономленного времени и нервов. Но, в общем-то, добрососедство процветало и было приятно всем, кто проживал в этом загадочном симбиозе, хотя Дина Демьяновна иронизировала порой, если была не в настроении.
— Накорми мою плоть, — говорила она, — а я накормлю твой дух. Тоже мне, миссионерки.
Но сама же пользовалась этими маленькими благами, всякий раз чувствуя себя в долгу перед добрыми людьми и не зная, как отблагодарить их за заботу.
Именно в этот день, когда налетел холодный ветер, она тоже купила две банки бразильского кофе, два невесомых жестяных цилиндрика с ярко-красной чашечкой и рассыпанными зернами на лакированном кофейно-коричневом фоне. И, главное, купила взаймы.
Она была смущена, но очень довольна собой, потому что, не имея денег, купила кофе. Отказывалась, но продавщица Настя заставила ее взять и сама принесла в библиотеку эти две банки в бумажном пакете. Кофе взаймы до зарплаты. Чудеса!
«Надо ей что-нибудь хорошенькое подобрать, — думала теперь Дина Демьяновна, — что-нибудь такое, чтобы ей обязательно понравилось. Надо, конечно, посоветоваться с девочками, они-то уж знают ее вкус... Что-нибудь, конечно, о любви...»
И вдруг подул этот промозглый и бешеный ветер, хлопнув форточкой с такой яростью, что стекло только чудом уцелело в раме. Отвалился и упал на пол кусок сухой замазки, обнажив ржавый гвоздик, а стекло не разбилось. После этого треска, похожего на выстрел, сразу все приглушилось, и послышался протяжный и все нарастающий сиплый шипящий шум сухих деревьев, которые, как огромные языки желтого пламени, искрясь, завалились под ветром и заколыхались, потрескивая и постукивая ветвями. Новый звук... Как будто заложило уши, и только этот унылый шум в целом мире. Ну вот и все. — подумала Дина Демьяновна. — Это, конечно, настоящая осень, и теперь надолго, до самого снега эти дожди и холода. Ну и ладно. Пора».
Она слушала шум деревьев, сидя в глухой, книжной тишине пустой библиотеки, в которой тепло еще пахло старым картоном, клеем и пылью истлевающих книг, и ей было так покойно, и так тихо было на душе, словно бы какой-то живительный ритм услышала она в себе, давно уже утраченный и забытый в суете дней.
«Господи, я ведь терпеть не могу жару! А это наконец-то осень. Колючие мои холода, здравствуйте. Наконец-то!»
В сумерках, когда она собралась уже уходить и достала из сумочки звякнувшие в тишине ключи, пришел запоздалый читатель.
— Принесите мне сюда всего Скотта, — возбужденно сказал он, взъерошивая волосы руками.
Это был Сыпкин, которого знали и боялись все. Он всегда взъерошивал свои хилые и чахлые волосы, вместо того чтобы пригладить их, как это обычно делают лысеющие мужчины, и, никогда не здороваясь, сразу требовал к себе самого глубочайшего внимания.
— То есть как это всего? — опешила Дина Демьяновна. — Всего, конечно, не понесу...
— Вы здесь, наверное, новенькая, а я-то отлично знаю, у вас там мало Скотта. Несите все.
— Это я-то новенькая? Ну-у, знаете, память у вас... А где ваши книги? Где вас прикажете искать?
— Книги еще не прочитаны. Полистал — ерунда какая-то. Ничего не могут! Так что уж ищите меня без книг. Я Сыпкин. Я не зачитываю книжки, не волнуйтесь.
— Когда вы были у нас?
— Разве я обязан помнить? Я Сыпкин... А чтой-то я вас раньше никогда не видел здесь? Вы все-таки, наверное, новенькая, но скрываете от меня.
— Я знаю, что вы Сыпкин, а вот искать-то вас где? — с раздражением спросила Дина Демьяновна, вдруг обидевшись на этого склеротика. — Вы бы еще попозже явились. Не знаю, не буду вас искать.
— Не имеете права, девушка. Вы обязаны меня искать. И вообще в библиотеке таким тоном не разговаривают, это учреждение Министерства культуры. А вот вы новенькая, должны это...
— Да какая я новенькая! Но... уже восемь часов, и библиотека закрыта.
— У меня тоже есть часы, — сказал Сыпкин. — На моих часах без двух минут восемь. Так что найдите меня и принесите сюда всего Вальтера Скотта.
Спорить с Сыпкиным было просто опасно. Его всегда очень трудно понять: шутит ли он или говорит всерьез. «Неужели он совсем не помнит меня?» — подумала Дина Демьяновна, почему-то очень обидевшись за это на Сыпкина. Впрочем, всякий раз приходилось убеждаться, что он еще никогда и ни по какому поводу не шутил, что юмор, даже самый безобидный, заказан ему навеки, и если случалось, новенькая, впервые слушая его, начинала добродушно усмехаться, он страшно возмущался и совсем выцветал, как рыба на песчаном дне.
— Что все это значит? — говорил он. — Почему вы смеетесь над человеком? Кто вам дал право? Вы здесь новенькая? Имейте уважение к себе. Учитесь быть человеком! Сколько вам лет? Кто вас взял сюда на работу? Кто имел право взять вас, не доросшую еще до культуры, невоспитанную девчонку?!
Новенькая терялась, не в силах ничего понять, и пускала слезу. А новенькие в библиотеку приходили и в самом деле часто, почти каждый год: приходили десятиклассницы зарабатывать стаж, провалившись на экзаменах в вуз. И уходили счастливые, если удавалось поступить в институт. Дина Демьяновна недолюбливала этих временных, но в маленькой библиотеке иначе ничего не получалось, никто не шел работать постоянно на тот низкий оклад, который не смущал лишь только десятиклассницу. Постоянно здесь работали заведующая библиотекой, старший библиотекарь и Дина Демьяновна, заведующая абонементом, получая в месяц около ста рублей за свои немудреные, в общем-то, дела, пользуясь при этом относительной свободой во времени: могла прийти на работу попозже или, если надо, пораньше уйти.
Но вот, к сожалению, не смогла этого сделать именно в тот день, когда напоролась на Сыпкина.
У него была большая и, по всей вероятности, при неудачных родах помятая голова. Очень может быть, что его тащили на свет щипцами. Из глубоких вмятин этой неказистой и словно бы не законченной ваятелем, глинистой, сырой головы смотрели напряженные и невзрачные в своей неопределенности глаза — глаза психа или гения: трудно было понять.
Он порой спрашивал, находясь в хорошем расположении духа:
— Ну как она... жизнь-то? — обнажая при этом мощные и широкие желтые зубы в улыбке.
— Ничего, — отвечали ему девочки в страхе.
— А я вот никак не соберусь... Все некогда! Никак не засяду за свои бумаги. Но придет мое время! Подумать только, какое безобразие пишут фантасты! Детский лепет. Бредбери, Лем, Стругацкие — знаменитости. А ведь чепуха страшная, если разобраться... Кого ни возьми... Никакой пользы людям, а ведь фантастика, милые девушки, должна приносить человечеству пользу. Иначе зачем? Зачем задурять голову? Не знаю... Жаль, времени нет у меня. Некогда. А ведь столько тем под руками! Взять хотя бы жука майского. Ученые ничего не могут понять, откуда такая энергия в крыльях. Вы не представляете себе, сколько взмахов в секунду делает жук! Пропеллер... А за счет чего? Откуда такая энергия? А в наш век, когда энергия истощается безбожно, разве это не тема для фантаста? Дух захватывает... Но мои знания малы, чтобы вывести формулу этой энергии... Один знак... другой... — начинал он вдруг что-то невнятное бормотать, словно бы отключался, — похож, конечно, на лебединую шею, но это не латынь... нет... не буква «S», а скорее символ медицины — змея, выползающая из чаши... Какая-то подставочка под шейкой... Я хорошо помню... И это меня очень беспокоит... Да, да, да, да... Очень! А ведь в книгах-то! — восклицал он, опять обретая напряжение в глазах и в голосе. — Совершенно нечего читать! Никакого полета фантазии, мысли... Вы хоть согласны со мной, девушка?
