Главная надежда возлагалась на искусство, на то, чтобы перехитрить противника. Вот почему основу зарождающегося командирского замысла составили: скрытность действий отдельных подразделений на разных направлениях по единому, известному лишь Лизюкову плану; маневренность, которую предстояло обеспечить за счет скорости легких танков, броневиков и приданной им артиллерии. Суть замысла в непрерывном перемещении от одного угрожаемого участка к другому, в нанесении внезапных огневых ударов по врагу и в стремительных коротких контратаках, без дальнейшего преследования отступающих, чтобы не раскрыть малочисленность собственных сил и средств.

Кроме того, важно было правильно использовать местность: густые леса Смоленщины, множество болот, озер, речек, а также частые туманы, в которых фашисты теряли управление, нервничали, стопорили ход.

«Чем меньше противник о нас будет знать, — размышлял Лизюков, — тем больше возможности ввести его в заблуждение. Пусть от нашей подвижности у немцев зарябит в глазах…».

Водитель резко затормозил. За ветвями огромной ели выросла стена завала. Откуда-то сбоку раздался голос:

— Стой, проверка документов!

Полковник спрыгнул на землю. Высокий боец в каске, с автоматом на груди навис над ним, пока старшина в фуражке с темным околышем водил фонариком по его предписанию и удостоверению. Закончив осмотр, проверяющий сказал:

— Ждут вас, товарищ полковник. На переправах опять суматоха, сам черт не разберет. Пенежко, проводите на командный пункт.

Только сейчас Лизюков рассмотрел богатыря с автоматом. Осунувшееся, потемневшее лицо со шрамом от уха к носу. Такой шрам был только у одного человека из всех, кого знал Лизюков. Неужели?..

Боец повернулся, чтобы пропустить офицера, на его гимнастерке блеснул орден Красной Звезды.

— Николай!

Тот вздрогнул и как-то сразу сник, потупился на ходу. Видимо, еще не знал, что его ждет: улыбка земляка, объятия или… Столько лет не виделись, да и расстались не за праздничным столом. Александр Ильич понимал и не торопил. Пусть сам откроется. Время пока терпит. Они продолжали двигаться рядом по лесной тропинке, пахнущей, как в родной Белоруссии, грибами и земляникой. Пенежко торопливо, сбивчиво заговорил:

— Вы, товарищ полковник, ничего плохого не подумайте. Я свою вину искупил сначала мозолями на стройке Беломорканала, потом кровью на Халхин-Голе. Вот орден получил за те бои. Сейчас в саперах.

— Как переправы?

— Держатся, пока мы живы.

Неожиданная встреча с земляком разбередила душу. Вспомнились родные. Как там они? Где сейчас братья? В последнем предвоенном письме Евгений просил прислать литературу о гражданской войне, о современной армии. Чувствовалось, что его, несмотря на болезнь, по-прежнему тянет к службе, к строгой ратной жизни. Александр Ильич собрал целую посылку с книгами, а в коротеньком письме пожелал: «Не сомневаюсь — пригодится».

Петр уже давно освоился на службе. В 1940 году он получил назначение на должность командира артиллерийского дивизиона. От него приходили весточки, больше похожие на телеграммы: «Жив-здоров. Жму руку. Лизюков»…

На рассвете в маленькой церковке состоялся совет командиров частей и подразделений сводного отряда. Внимательно выслушав подчиненных, полковник заключил:

— Важно, товарищи, обеспечить устойчивость и подвижность нашей обороны. Необходимо собрать зенитные средства в кулак, сосредоточить артиллерию на танкоопасных направлениях, оборудовать ее позиции вот здесь. Кроме того, следует быть постоянно готовыми быстро перегруппироваться, оставив заслоны у переправы, наносить удары во фланг и тыл противника и ни на минуту не прекращать разведки!

С первыми солнечными лучами налетели «юнкерсы». Их встретили метким сосредоточенным огнем. Бомбардировщики заметались, сбрасывая свой смертоносный груз куда попало. Первые три налета не принесли врагу ожидаемых результатов. Мост оставался невредимым. Небольшие поломки понтонов саперы устраняли без труда. Рядовой Пенежко первым бежал с бревном на плече к месту повреждения.

Неожиданно раздался пронзительный крик:

— Танки!

Николай прыжками бросился к берегу, укрылся в окопе, изготовился к стрельбе.

Тяжелые машины, подминая кустарник, двинулись по зеленому склону. Черные стволы пушек, пулеметов выискивали цели. Волнение сковало руки Пенежко. Ему захотелось сесть ка дно окопа и не вставать. И тут он услышал знакомый голос полковника Лизюкова:

— Вот и гости пожаловали. Встретим их, ребята, как подобает?

И окопы откликнулись:

— Встретим! Век будут помнить эту встречу! Горячо им станет…

Для командира сводного отряда первое появление танков противника на рубежах Соловьевской переправы не было неожиданностью. Два дня назад разведчики-наблюдатели 18-го мотополка доложили ему о том, что вечером, когда уже заходило солнце, из-за деревьев на противоположном берегу появился немецкий танк. Видимо, механик-водитель не рассчитал места остановки: башня со стволом орудия отчетливо показалась над ветками.

В ту же ночь Александр Ильич приказал артиллеристам почти половину пушек выдвинуть вперед для стрельбы прямой наводкой. Их тщательно замаскировали. Саперы заминировали наиболее опасные участки на противоположном берегу. Пехота углубила свои укрытия. Защитникам переправы раздали бутылки с зажигательной жидкостью, провели с ними короткие тренировки по метанию в подвижные цели.

Оправдалась командирская предусмотрительность. Первые бронированные машины подорвались на минах. Следовавшие за ними развернулись, подставили борта под снаряды. Запылали и те тапки, которым удалось прорваться в глубину обороны отряда: их подожгли точными бросками гранат и бутылок с горючей смесью. Один из них остановил «карманной артиллерией» рядовой Пенежко.

Противнику не удалась внезапная танковая атака на переправу. Провалились и последующие. Всякий раз гитлеровцы встречали стойкое сопротивление. Напоминавшая туго сжатую пружину подвижная группа наносила сокрушительные удары то по северному, то по южному острию фашистских клиньев. Почерневший от бессонницы Лизюков вовремя появлялся там, где было труднее. Его присутствие воодушевляло защитников переправы. Они стояли насмерть.

— Главное сейчас в том, — говорил воинам Лизюков, — чтобы уничтожить как можно больше врагов, подороже взять с них плату за каждый вершок советской земли.

За этой простой формулой стояла крайняя надобность не просто сохранить свою жизнь в ожесточенных схватках, но сделать ее неистребимой. Доказать, что она снова и снова возрождается из пепла и крови, и тем вселить в сознание фашистов мысль о бесплодности их военных затей.

27 июля неприятель сомкнул клещи у деревни Соловьево. В его руках наконец оказался правый, господствующий над окрестностью берег. С крутояров как на ладони видна была обширная мокрая луговина вплоть до леса. Гитлеровцы не спеша оборудовали неприступную, по их мнению, позицию. Солдаты ходили во весь рост, весело перекрикивались.

— Теперь их не достанешь, — сказал с горечью старший сержант, поправляя окровавленный бинт на голове. Стоявший рядом Лизюков ничего не ответил.

Предстояло, казалось, невероятное: вернуть противоположный берег. Правда, уже появилась надежда. Доложили о прибытии подкрепления. В обескровленные подразделения влились несколько стрелковых рот, артиллеристы, минометчики, танкисты. Важно было вдохнуть во всех веру в успех предстоящего дела.

Окинув взглядом собравшихся на опушке, Александр Ильич громко, чтобы услышали все, попросил:

— Ну-ка, старший сержант, вытяните руки. Вот они какие длинные да крепкие.

Вокруг вспыхнул смешок.

— С такими долгорукими достанем и подальше. Как, товарищи, вернем яры?

— Вернем! Только огоньку подбросьте.

— Огонек беру на себя. Награды гарантирую!

Замысел полковника состоял в том, чтобы во время артподготовки преодолеть луговину, переправиться через Днепр, войти в мертвое пространство под обрыв, затем, не останавливаясь, выбить фашистов.