«Может, ты хочешь остаться с Ахметом?»

Она сбилась с мыслей, закашлялась, задохнувшись ночным воздухом и готовым вырваться стоном: «Хочу!»

«Я подумаю».

«Это нужно решить до вселения. Потом будет поздно».

«Я подумаю», – повторила она, уже понимая, что откажется, но будучи не в силах сразу сказать «нет».

«Мы не сможем вместе... Он не сможет, зная, ЧТО я впустила в его мир. Я уйду... Вот только бы увидеть его еще разок, мученье мое кареглазое...»

Мост через небольшую горную речушку. Несколько каменных домов. Останавливаться ей не хотелось. Ей ничего уже не хотелось.

«Только вперед. Скорей бы все это кончилось...»

– Мы гнались за ним с самого Маутендорфа. – Матиш пригладил рукой седеющие усы. – Старый Ходок устроил там кровавую баню. Вот, с нами все, кто сумел спастись... Кто мог ожидать от него такой прыти?..

– Хорват бы мог, – вздохнул Бибер.

– Кстати, что с капитаном?.. – спросил Милош.

Все, кто приехал с Матишем, молча потупили взоры.

– Он спасся?

– Если бы он был жив, нас бы не разгромили, как щенков, как последних... – В сердцах Матиш махнул рукой. – Его застрелил из пистоля кто-то из тех, что были с Марией.

– Да что там! Это я во всем виноват! – сокрушенно вздохнул Ульбрехт. – Если бы я не оплошал так бестолково с этой каретой, будь она проклята!.. Цебеш сидел бы в своей деревне еще неизвестно сколько... – Он вдруг замолк, глядя вниз, на забитую брошенными телегами и экипажами дорогу. – Там... Смотрите, это она... Та карета!

Все уставились на черный экипаж, пристроившийся позади брошенных на дороге телег. Где-то далеко, за перевалом, испуганно завыла собака.

Солнце осветило вершины альпийских гор утренними лучами. Защебетали птицы. Откуда-то появились купцы и погонщики. Со скрипом тронулась первая телега. Солдаты сваливали трупы в общую кучу у дороги. Погибших же сослуживцев оттаскивали в сторонку и укладывали рядом с офицером. Страусиное перо все так же белело на его блестящем в рассветных лучах, но помятом и окровавленном шлеме. Раненые у палатки стонали и матерились – над ними орудовал фельдшер.

– Да, судари мои. Это была страшная сеча, – вздохнул Милош, оглядев поле боя. – Еле отстояли... Если бы не тот итальянский офицер и два его приятеля, перевал был бы уже занят людьми Старика... А где, кстати, сам итальянец? Погиб?

– Нет. Среди мертвых мы его не нашли. А ведь он был здесь, когда герр Матиш подоспел со своими...

– Говоришь, итальянцы? Трое? – Матиш подозрительно посмотрел на Милоша.

– Ну да, – смутился тот. – Я еще подумал: откуда они здесь вдруг...

– Эй, Матиш! А где наши лошади? – закричал с другой стороны дороги Ульбрехт Бибер, отделенный от них сплошным потоком начавших свое движение телег.

– Идиот! Я же тебя поставил их охранять! – Матиш в сердцах сорвал с себя шапку.

– О боже! Что за наваждение... Опять! Господи помилуй... – схватился за голову Милош. Он лихорадочно шарил глазами по идущим одна за другой телегам, пытаясь найти, ухватить хоть какую-то зацепку, след... Тщетно. – Как тогда!.. Ни лошадей, ни тех троих. Неужели это были албанцы? Сатанинское отродье!

– Ты считаешь, что мы ушли слишком рано? Надо было еще пару дней подождать? – нахмурился Антонио.

– Может быть. Неспокойно у меня на душе. Во всем чудится дурное. Словно мы не доделали что-то...

Они неспешно двигались по дороге, ведущей из Клагенфурта в Филлах и дальше в Италию. Проголодавшийся Антонио достал из седельной сумки лепешку, разломил ее пополам и, свесившись с коня, предложил половину Бендетто Кастелли, ехавшему рядом на муле.

– Да, у меня тоже душа не на месте... Как там Конрад? Его могли схватить инквизиторы. Ведь он один из всех нас там остался.

– А мне приснился Карл Готторн... Будто он проводит обряд. Тот самый. И у него все получилось. Но то, что он сделал, то, КАК он это сделал... Грех, страшный грех... Я думаю, он погиб. Лучше бы он погиб, чем... – Приняв лепешку, Кастелли надкусил ее и закашлялся. – Кусок в горло не лезет... Скорее бы домой, в Пизу. Так хочется комфорта и тишины. Боже, как давно я не пил вина, разбавленного теплой водой, в тиши собственного садика, в кругу студентов или домочадцев. Так тошнит от этих дорог, от этих гнусных солдат, воров, попрошаек...

На дорожной обочине, у поворота, расположились два оборванных нищих.

– Подай нам, добрый человек! Подай хоть хлебную корку! Видишь, как пострадали мы, во имя Христа?! – Немытая рука потянулась к путникам. Густав выставил напоказ тощую грудную клетку со следами шрамов. – В войне против проклятого турка лишился я ног и потерял три ребра. Подайте калеке, благородные господа!.. Скажи им что-нибудь, друг мой Франко! Скажи!

Франко, разморенный на солнышке, проснувшись, жалобно рыгнул, затряс головой. Его голодные глаза жадно уставились на лепешку, которую ел Атонио, и на другую, в руках Бендетто.

– Аа-э... Гы-ы! – Он потянулся одной рукой к путникам, а другой стал колотить по дорожной пыли.

– Посмотрите на него, добрые господа: вот жертва войны! Турецким ядром ему перебило хребет. А от страданий бедняга совсем обезумел. Столько лет мается тяжким недугом...

Бендетто Кастелли бросил нищим свою половину лепешки. Густав, подхватив ее, сразу запихал в рот сколько было возможно, а остальное сунул за пазуху.

– Совсем совесть потеряли, бродяги, – усмехнулся ученый. – Врут безоглядно! С перебитым хребтом человек и пары дней не протянет.

– Это точно, – кивнул Антонио, неторопливо жуя. – А с турком уже двенадцать лет как мир... И зачем ты дал этим проходимцам еду?

– Гы-ы! Э... святой отец... Бендетто! Ваша милость! – вскочил вдруг Франко. – Вы разве не помните нас?! Я Франко. А этот безногий жулик – Густав. Мы же вместе, в одной каталажке в Клагенфурте... Не помните?

– А ну прочь, голодранец! – Антонио схватился за шпагу.

– Постой, – поднял руку профессор. – Я и правда их помню. Вас тоже отпустили?

– В тот же день! – жизнерадостно улыбнулся Густав, прожевывая свой кусок. Он вскочил и теперь растирал затекшие ноги. – Этот дознаватель всех потом отпустил.

– Мы уже второй день почти ничего не жрали, господин ученый, – затараторил Франко, обходя лошадь Антонио спереди и не сводя глаз с его надкусанной лепешки. – На самом деле дознаватель, пан Милош, искал одну девицу и старика... – Он вдруг осекся и удивленно выпучил глаза.

К нему, догоняя Антонио и Бендетто, верхом на лошади приближалась Мария.

– Вот эту самую девицу они искали... Дурочку Марию, – прошептал Франко чуть слышно.

«О! Вот и те подонки, что продали тебя за два талера, а потом предали инквизиторам, – раздалось у нее в голове. – Хочешь, я сверну им шеи?»

Натянув вожжи, Ольга остановила лошадь. Посмотрела на всех четверых сверху вниз. Антонио, оглянувшись, недобро сощурился и положил правую руку на эфес шпаги. Бендетто, увидев даму, приветливо кивнул, приподняв над головой черную монашескую шляпу с полями.

Франко, попав под ее холодный, оценивающий взгляд, испуганно попятился, не зная куда деть глаза, руки... Упав в пыль, испуганно завыл, захлебываясь от страха.

– Не убивай!.. Невинова-атые... Мы... все это...

Густав, сжав губы в одну бледную линию, вынул из-за пояса свой страшный кинжал, но, не выдержав ее взгляда, замер, беспомощно, виновато заморгав. А рука Ольги уже сжала и поднимала для удара хлесткую конскую плеть.

«Да что же это такое? – Ольга призвала себе в помощь всю свою волю. – В кого ты хочешь меня превратить? Оставь их в покое!»

И она хлопнула плеткой по крупу лошади, которая, фыркнув, тут же рванула с места в галоп.

Все четверо ошарашенно глядели ей вслед, пока не осела на дорогу поднятая лошадью пыль. Потом Бендетто вполголоса спросил у Густава:

– Кто она? Почему вы так...

Бродяги словно проснулись от его голоса. Нервно вздрогнули. Франко вскочил с колен, Густав спрятал за пазуху кинжал.