– От, сотворил бог народ. До драки жадные, словно до пьянки... Нашли тоже радость. С похмелья до Вены, в два дня, по такому дождю и грязище! Эдак мы и без помощи Турна все сдохнем.

«Принять все меры к задержанию государственных преступников, язычников и еретиков, именуемых Уно, Ду и Тэрцо. Приметы: называют себя албанцами. Уно – коренаст, нос картошкой, усы на немецкий манер, глаза карие, лицом смуглый, говорит с хрипотцой. Ду – роста выше среднего. Грузен. Нос прямой. Глаза карие. Лицом смуглый. Характер сварливый. Тэрцо – роста среднего. Худощав. Нос с горбинкой. Глаза черные. Передвигаются на открытой телеге, запряженной четверкой гнедых коней.

За поимку указанных трех албанцев награда 100 гульденов. Арестовав подозреваемых, немедленно сообщайте в Грац.

Комиссар по особым поручениям Великого Инквизитора Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны, капитан полиции Христа Стефан Карадич.

7 октября 1618 года».

Стряхнув с бумаги впитавший чернила мелкий песок, Хорват еще раз перечитал написанное. Задумался. Потом решительно поставил печать и отдал бумагу секретарю:

– Переписать предписание и послать во все австрийские города, где действуют трибуналы Святой Инквизиции, а также всем самостоятельно ведущим поиски отрядам полиции Христа, находящимся под моим началом.

– Ваша милость, – в комнату заглянул Карел. – Верховный Мастер гильдии каменщиков Граца просит его принять.

Стефан радостно потер руки:

– Проси.

Седьмое октября. Полдень. Дождь. От черных лоснящихся лошадиных спин идет пар. Солнце поглядывает на все это безобразие из-за туч, словно напроказивший школьник. Ольгу уже тошнило от псалмов, от качки и от четкого, словно высеченного в мраморе, профиля Старика.

Старик, созерцая бурные воды Энса, мчавшиеся в ту же сторону, что и карета, как будто прислушивается. За окном стук копыт. И шум дождя. И что-то еще. Как шепот... Как тогда – десятки потных лиц у огня и слова, похожие на измученных зверей, теснятся в голове... Спеши... не спеши – шипением и шлепаньем грязи под колесами. Ольга вдруг остро почувствовала луну – где-то справа и снизу. Нет никого. Никого в целом мире. Только этот, идущий из глубин неизвестного, шепот. Невнятный и противно-холодный, как дождь. Ее бил озноб.

Он зажег еще одну свечу и, поставив ее на место, замкнул пентаграмму. Круг, вписанный в квадрат. Козлиная голова. Трижды три – девять – священное число. Отчетливый запах человеческого сала. Капля воска, разбивающая гладкую поверхность освященной в соборе воды.

Селим выдохнул, и весь мир окутался клубами прекраснейшего в мире дыма. Красные огоньки глаз взглянули на него из темноты. Радостным попискиванием и шипением они встречали своего господина.

– Что? Что угодно тебе, о великий?.. Дай нам узнать твою волю. Дай! Не мучай нас больше!

– Вперед. Вперед! Идите вслед за мечом...

И при свете свечей блеснул чуть искривленный, сверкающий переливами дамасской стали древний клинок.

– Именами Адама, Ноя и Ибрагима призываю тебя, великий Сулейман! Мудрейший из мудрых! Укажи путь. Ты знаешь, чего я хочу. Знаешь... Не будем же зря сотрясать воздух. Дай... Дай мне знать!

Еще одна капля воска упала в кубок, вырезанный из слоновой кости.

– Всадники. Они мчатся вперед...

И еще одна.

– Усатый. Бойся усатого, Перевозчик Костей!.. Сожми свою волю в кулак, пусть волос не упадет у него с головы... Спеши. У тебя впереди много работы. Грязной работы. Все. Прочь! Ты мне не интересен. Другого! Кто там мчится во тьме?.. Проклятая луна слепит мне глаза.

До пояса голое тело Селима тряслось мелкой дрожью, склонясь над столом. Согнутые, словно он был в седле, ноги напряжены. Меч устремлен вперед, а глаза закатились. Из трясущихся губ срываются странные, сырые, как необожженная глина, слова.

Скрипит в дальнем углу тростниковое перо. Секретарю немного страшно, но он привык за все эти годы. Не отвлекаясь ни на секунду, он записывает все, что слышит.

– Хватит, Сулейман. Благодарю тебя – ты дал мне надежду на то, чего я, казалось, уже не дождусь... Но не это мне нужно. Другое... – мука была в голосе. Мука невыразимо-страшная. – Другое... Дай мне тех двоих. Дай мне тех, кто посмел... Дай!

Одна из его напряженных ног поскользнулась, и меч, дернувшись в неловкой руке, упал, уронив несколько свечей. Плошка со святой водой опрокинулась на разрисованную каббалистическими символами поверхность стола.

Ноги Селима бессильно подломились, и он рухнул грудью на стол. Уверенные руки подоспевшего секретаря не дали хозяину упасть на пол.

– Слушай ты, албанская свинья, если я велю отдать лошадей, то это закон! Ты что, плохо понимаешь по-немецки?

Влага на полях широкополой шляпы капитана постепенно собиралась в большую каплю.

«Интересно, кто из нас успеет раньше выдернуть пистоль?»

– Так ты отойдешь или мне тебя силой подвинуть? Совсем слова перестал понимать?

«Второй день дождь. Порох отсырел. Этот болван, конечно, дернется за пистолем. Так и норовит рукой... Но баделером вернее».

– Эй, саксонец! И вы двое. Распрягайте... Да что ж вы все стоите, собачьи дети?!

– Это мои лошади. Если ты прикоснешься к ним...

– И что ты сделаешь? Ну? – Капитан сверлил Уно глазами, уже вцепившись в рукоять пистолета.

«А если порох все-таки не отсырел? Аллах, зачем ты создал этого идиота?»

– Купи у меня лошадей, капитан. А потом будешь ими распоряжаться. В договоре ни слова не было о том, чтобы отдавать тебе моих лошадей. Возьмешь их сейчас, и я поступлю с тобой так, словно ты взял мои деньги.

– В договоре действительно ничего нет про лошадей, – подтвердил толстый увалень в кирасе откуда-то из задних рядов столпившихся солдат.

– Вот именно. Купи их, Дюпен. А то сегодня ты возьмешь у албанцев, завтра у Ноло, а потом и на саксонцев замахнешься, – влез Гилберт, почесывая поставленный ему вчера капитаном фингал.

– Верно, Дюпен, – загудели солдаты.

– Ну хорошо. Хорошо, чтоб вам треснуть! – Коротышка Дюпен глубоко вздохнул и полез в свой огромный кошель. – Вот вам четыре талера разменной монетой. – Он стал старательно отсчитывать.

– Не торопись. Мои лошади стоят дороже.

– Что? Тебе мало четырех талеров?

– Одна моя лошадь стоит триста цехинов. Ты, кажется, хотел взять всех четырех? – И Ахмет улыбнулся так радостно, словно капитан уже купил у него лошадей за эту сумасшедшую цену.

– Да ты... Как ты смеешь торговаться... Издеваться над своим капитаном?! – Дюпен выхватил пистолет и направил его прямо в лицо Уно.

«Точно. Порох у него сырой. Полка мокрая. Ну, только дернись теперь, капитан».

– Эй! Да вы что, сдурели все, что ли? – замахал руками Гилберт.

– И правда, Уно, – снова вмешался толстяк в кирасе. – Не гневи бога. Капитан, конечно, был не прав. Это твои лошади. Но ведь мы без них вовремя не успеем прибыть на место назначения.

– Что скажет император, если мы опоздаем? – поддакнул кто-то сбоку.

– Вот именно! – оживился Дюпен. – Что скажет император... Что скажет полковник!!! Что мы последние засранцы и никуда не годимся?

«Прозевал момент. Ох, пожалел дурака. Надо было бить сразу, как только он назвал меня албанской свиньей. Ну ладно. Я не спешу».

– Вы что же, считаете, что я скряга? – удивленно развел руками Уно. – Да мне не жалко для вас ничего. Если так нужно, если задета честь роты... Да я готов и задаром везти этот груз на собственных лошадях, даже на собственной телеге!

– Вот человек! – радостно взмахнул руками толстяк в кирасе. – Щедрая душа – как все уладил!

– Вот это по-нашему. Молодец. – Солдаты уже дружески хлопали Уно по плечам. Гилберт втолковывал что-то Коротышке Дюпену.

«В конце концов, быстрее, чем ротный обоз, мы сейчас все равно ехать не можем. Не велика беда, если, удирая, придется кое-что сбросить с телеги... А за албанскую свинью мы еще сочтемся, мой капитан».