При том, до укуса я уже давно, много лет назад, перестал принимать любые лекарства, и это никак не отразилось на частоте или тяжести случавшихся у меня болезней. Скорее, я стал болеть реже и легче, чем обычно; исчезли осложнения, всегда ставившие врачей в тупик своей неизлечимостью. Вопреки устоявшемуся мнению, прекративший принимать лекарства человек не умирает от первой же простуды, а живет точно также, как и всегда. Привычка не зависеть от лекарств оказалась очень полезной после начала эпидемии. Конечно, я иногда заходил в аптеки, чтобы взять там, например, витамины (абсолютно бесполезные, как выяснилось) или пластыри (полезная вещь), но спустя год сроки годности многих лекарств подходили к концу, а добыть новые было уже негде.
Я давно считал, что все без исключения лекарства, даже официально признанные крайне полезными, действуют исключительно благодаря самовнушению пациентов. Успех крайне прибыльной фармакологической индустрии представлялся мне целиком построенным на своего рода вуду-эффекте: человеку дают препарат, относительно которого создано глубокое и неистребимое убеждение в том, что он реально помогает. Он принимает его ― и выздоравливает, исключительно благодаря вере в то, что препарат принесет ему облегчение.
Я даже видел сайт в Интернете ― когда еще существовал Интернет ― где остроумно обыграли эту идею. Сайт содержал текст с кратким обзором человеческих суеверий, связанных с болезнями и лечением. Обзор включал историю медицины, описание шаманских практик, народного целительства, гипноза и многое другое.
Именно история медицины, от древней до современной, подействовала на меня отрезвляюще: читая, я понимал, что самые прогрессивные методы лечения сегодняшего дня в будущем обязательно будут отвергнуты как ошибочные и даже варварские, как это уже случалось множество раз. Вот только вряд ли случится снова, ведь медицины-то больше нет ― она исчезла вместе со всеми атрибутами цивилизации, хотя должна была спасти человечество, быстро создав эффективную вакцину. По-моему, по телевизору говорили, что вакцину создали ― должно быть, не хватило времени убедить население в том, что она действует.
В конце текста делался вывод, что прием лекарств представляет собой ни что иное, как ритуал, в эффективность которого пациент глубоко верит ― и не более того. Там же приводились списки побочных действий популярных современных препаратов. Создатели сайта предлагали пользователям не покупать лекарств, направив сэкономленные деньги на поддержку их проекта. Взамен они обещали провести виртуальный ритуал, служащий выздоровлению и не оказывающий побочных действий на печень, почки или что-то еще ― в отличие от традиционных препаратов.
Помню, идея показалась мне забавной. На сайте была страница отзывов. Рискнувшие прибегнуть к ритуалу взамен лекарств могли проголосовать; на выбор предлагались лишь два варианта: "помогло" и "не помогло". К моим удивлению и радости, перевес тех, кому "помогло", был огромным. Думаю, авторы сайта хорошо заработали на своей идее ― хотя сейчас их, конечно, уже нет в живых.
Вскоре после укола мне все-таки стало хуже, и это подтвердило мое мнение о вредности лекарств ― хотя кто-нибудь мог бы сказать, что виноват не промедол, а инфекция, пожиравшая меня изнутри. Но никого нет, никто и ничего мне уже не скажет; я лежал в комнате один. Слабость, охватившая меня, была столь сильна, что я не мог пошевелиться. Все, что мне оставалось ― это лежать на кровати и смотреть в потолок. Я лежал, прокручивая в голове события проклятого дня, когда меня укусили.
Как ни странно, думал я не о себе. Мои мысли занимали враги, обрекшие меня на мучительную, нечеловеческую смерть. Точнее, даже не они сами, а то, что я убил их. Именно факт убийства, а не что-то иное, был темой моих размышлений. Как я уже писал, до этого мне никогда не приходилось убивать людей ― зомби не в счет. Мне всегда казалось, что человек, совершивший убийство, переходит в другое качество. Не знаю, смогу ли я это правильно выразить. В нас, людях, ― как, впрочем, и в большинство других видов, особенно хищных, ― природой встроен психический механизм, не позволяющий убивать себе подобных. Может, тут дело в биологии; а может, этот механизм имеет своим источником более высокую инстанцию, не знаю. Если что-то не дает нам убивать себя, как в моем случае, оно же может не позволить нам убивать других.
Когда этот механизм по разным причинам ломается, как ломаются из-за воспитания и давления общества многие инстинктивные структуры, человек становится способен лишить жизни себе подобного. Он превращается в кого-то другого ― отличного от того, кем он был бы, не соверши он убийства. И другим его делает не сам факт убийства, как нарушение табу или религиозных заповедей, ― в своих рассуждениях на эту тему я был далек от морали, ― а то, что в нем разрушен механизм запрета на убийство. Он может никого за свою жизнь и не убить, но внутренняя способность и готовность сделать это служит признаком того, что он ― другой. Не хуже и не лучше прочих людей, разница лишь в том, что некая часть его психики повреждена. Он человек с психическим дефектом, бракованный. И это тоже не хорошо и не плохо, потому что психически здоровых было мало до пандемии, а сейчас их и вовсе нет. Но он ― другой. У него, условно говоря, не такой дефект, как у большинства людей; и это его от них отличает. Я думал, что подобный человек должен иметь совершенно особенный взгляд на мир, свою внутреннюю извращенную реальность, позволяющую ему отбирать чужие жизни и оставаться в согласии с самим собой. Такой субъект казался мне чем-то вроде марсианина, чью внутреннюю логику и чувства обычному человеку никогда не постичь.
До эпидемии я никогда не задумывался, к какому типу людей с этой точки зрения я отношусь ― меня занимали совершенно другие заботы и подобная мысль даже не могла прийти мне в голову. После же, будучи свидетелем страшных вещей, я стал часто размышлять об этом. Судьба хранила меня, за весь прошедший год мне не пришлось убить ни одного человека (нескольких мародеров я все же ранил, но они, полагаю, выжили). Я льстил себе, относя себя к неспособным убивать. И вот в одночасье я превращаюсь в убийцу ― в дефектного и противоестественного человека, согласно моим собственным представлениям. Конечно, я убил, не планируя преступление заранее, холодно и рассчетливо; налицо состояние аффекта; да и первый выстрел произошел нечаянно ― это был несчастный случай; а старшего я убил, защищаясь, иначе он выхватил бы пистолет и застрелил меня на месте. Но факт произошедшего не отменить ― на моих руках, метафорически и буквально, была кровь двух человек.
И что же я после этого чувствую? Ничего! Ни сожаления, ни раскаяния, ни даже радости от осуществленного возмездия. Вообще ничего! Ранив зайца, я переживал сильнее. Быть может и вправду, убийство зомби ― бывших людей и в каком-то смысле тоже гуманоидов ― притупляет со временем все чувства. Когда часто и помногу стреляешь по человеческим фигурам, силуэтам, формам, оболочкам, пустым сосудам ― как их не назови ― у них так же, как у живых людей, льется кровь, повреждаются внутренние органы и разрушается организм. Они даже умирают по-настоящему, если поврежден головной мозг, или что там у них вместо него. Наверное, к этому просто привыкаешь, и перейти потом от стрельбы в зомби к стрельбе по живым людям становится очень легко. Мог ли я из-за этого очерстветь настолько, что незаметно для себя пересек незримую черту, отделяющую нормальных людей от убийц? Или я все же нормальный, а произошедшее ― не более, чем трагическая случайность? Вот и гадай после этого, к какому типу себя отнести.
От размышлений о погибших уголовниках ― теперь я практически уверен, что они были госпитальерами ― я незаметно перешел к себе: своей судьбе и тому, что мне теперь делать. Я не мог выбросить из головы слова младшего о том, что они привяжут меня к дереву и будут наблюдать, как я превращаюсь в зомби, медленно и необратимо. Я все время думал об этом ― не о дереве, конечно, а о неизбежном превращении. Вопрос, который волновал меня, был таков: каким образом намерен я встретить свою смерть?
