Annotation

Повесть об эпидемии зомби-вируса в России под рабочим названием "Дневник мертвеца" (первоначальное название "Зомби по имени Игорь" забраковали читатели неотредактированной ЖЖ-версии). Став зомби, герой неожиданно для себя сталкивается с грандиозной картиной мира, превосходящей все, к чему он привык. Это заставляет его пересмотреть свои взгляды на мир, собственное "я" и место человека во Вселенной.

Марьяшин Сергей Николаевич

Марьяшин Сергей Николаевич

Дневник мертвеца

Сергей Марьяшин ([email protected] )

Дневник мертвеца.

(повесть)

Эпиграф:

'Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга.'

Ф. М. Достоевский 'Преступление и наказание'

I.

Меня зовут Игорь Берник, мне сорок два года; несколько дней назад меня укусил зомби, но я еще жив и не утратил разум. Это мой второй дневник; первый, скорее всего, безвозвратно потерян. Меня это огорчает, ведь я добросовестно вел его целый месяц, а теперь выходит, все было напрасным и мой труд пропал. Хотя, не буду скрывать, перспектива приближающейся ужасной смерти огорчает меня неизмеримо сильнее. Нет, огорчает ― не то слово, которым можно описать мое нынешнее состояние; я пребываю в самом черном отчаянии второй раз за всю свою жизнь. Первый раз я испытал подобное, когда понял, что потерял всю семью в один день. Наверное, так чувствует себя верующий христианин, умирающий без покаяния и уверенный, что непременно угодит за это в ад. Так уж случилось, что мне довелось прожить жизнь агностиком, выдающим себя за атеиста; но события последнего года определенно породили во мне веру ― даже не веру, а твердую уверенность. Если сейчас я в чем-то уверен доподлинно, так это только в том, что ад существует; и он пришел на землю во плоти, как непосредственная реальность, реальнее всего, что было прежде.

В первом дневнике я подробно описал все, что мне довелось пережить за последний год. О том, чтобы восстановить его, написав заново, не может быть и речи. На это у меня нет ни сил, ни желания, ни времени. Особенно времени. Этот второй дневник будет самым коротким за историю человечества, ибо жить мне осталось считанные недели, если не дни. Я просто вкратце упомяну содержание первого дневника. Я делаю это для себя, без какой-либо особой цели; так я пытаюсь внушить себе ощущение того, что труд по созданию дневника не был совсем уж бессмысленным. В память о нем останется хотя бы краткий конспект.

Когда случилась катастрофа, ― я имею в виду внезапную пандемию, стремительно захватившую мир за считанные недели ― мне, по понятным причинам, было не до писательства. Тот, кто прочитает эти страницы, определенно не нуждается в подробном пересказе событий. Несомненно, он прекрасно помнит свой страх; дикий, нечеловеческий ужас, который довелось испытать в те черные дни каждому, кто чудом сумел уцелеть; нелепость, неправдоподобность и вместе с тем неотвратимую реальность разворачивающегося на наших глазах конца света. Конца, что нам так часто предсказывали и который столько раз отрепетировал кинематограф.

Никто поначалу не верил в реальность происходящего, казалось, это какой-то гигантский розыгрыш. Говорят, когда "Войну миров" Уэллса впервые зачитали по радио, среди американцев началась паника ― они приняли радио-пьесу за чистую монету. В этот раз все произошло наоборот: настоящую эпидемию приняли за постановку, умело осуществленный масштабный флэш-моб. Я своими глазами видел, как инфицированные с воем разрывали оцепеневших людей на улицах, а те до последнего момента не понимали, что происходит; они ругали зомби за неподобающий наряд и неприличное поведение! Они кричали, чтобы кто-нибудь вызвал полицию и умирали, так ничего и не поняв. А тех, кто не погиб сразу, ждала более страшная участь: они пополнили собой армию живых мертвецов, которых становилось все больше; их численность росла в геометрической прогрессии ― и вот уже миллионы чудовищ заполнили города, между тем как с начала эпидемии прошло всего две недели.

Сначала появились панические сообщения и ролики в интернете, они приходили со всех концов света. Я не могу вспомнить, откуда пришли первые новости. Кажется, это была Калифорния, город Сан-Диего. Во всяком случае, мне врезался в память репортаж оттуда. Телеведущий язвительно комментировал рассказ о полицейском, искусанном бродягами; он говорил, что в этом году День Всех святых начали отмечать с опережением. В целом вся история выглядела неуместной шуткой. Потом таких репортажей стало больше; они пошли из Европы, Юго-Восточной Азии, Австралии, Японии, потом из Южной Америки. Тон телевизионных сообщений изменился; новости ежечастно сообщали о введенном тут и там карантине, об отмене рейсов, закрытии границ, чрезвычайном положении, хаосе, кошмаре и резне. Было ясно, что ситуация крайне серьезная.

Стали говорить о неизвестной инфекции; об эпидемии, быстро ставшей пандемией. Вирусу ― если это вирус ― даже не успели дать, как обычно принято, умного названия из латинских букв и цифр. Кажется, его просто не обнаружили ― настолько быстро разворачивались события. СМИ кричали о терактах, божьей каре, о торжестве вырвавшихся на свободу нанотехнологий, о развязанной режимами-изгоями бактериологической войне. Потом, примерно к концу второй недели, по телевизору впервые прозвучало слово "зомби" ― живые мертвецы. В интернете и на улицах его уже употребляли вовсю. Во второй половине того же дня термин заклеймили как ненаучный, нелепый и неполиткорректный. Продолжение дискуссии увидеть не удалось: на следующий день средства массовой информации в моем городе исчезли. Пропали интернет и телевидение, сотовая связь, радио ― словно их никогда и не было; следом исчезли электричество, вода и вся инфраструктура; мир погрузился во тьму, освещаемую лишь заревом горящих городов.

Общественные структуры постиг распад; не было никакой организации, никакой власти, никакой помощи. Начались мародерства и грабежи; каждый был сам за себя и против всех. В этом аду я потерял семью: сына, жену и мать.

Я никогда не прощу себе, что не остался с ними в тот день. Нелегкая понесла меня на другой конец города; я хотел принять меры для защиты своего бизнеса, единственного источника существования нашей семьи ― маленького магазина по продаже японских электронных часов. Еще недавно на моей руке были такие часы, один из лучших образцов моего товара. С той поры они не раз спасали мне жизнь, предупреждая о точном времени начала заката солнца; они же служили горьким напоминанием о том проклятом дне. Все, что осталось от моего магазина ― те часы, остальное было разграблено и сожжено. Торговый центр, где я арендовал площадь, был полностью разгромлен, и мою лавку постигла та же участь.