Литмир - Электронная Библиотека

Сердце мое бешено забилось, как птица, попавшая в смертельную ловушку. Я начал задыхаться; в глазах потемнело, кровь молотом стучала в голове. Промелькнула мысль: глупо умереть от инсульта, будучи укушенным; хотя, наверное, и такое уже не раз случалось. Прошло, должно быть, много времени, прежде чем я отчасти пришел в себя. Ощущения, которые я испытывал, иначе чем странными не назовешь. Организм, хотя и сильно помятый, чувствовал себя терпимо. Не было никаких признаков того, что я умираю. Мой страх шел из ума ― я наверняка знал, что, будучи укушенным, я приговорен. Инфекция, вирус ― или что там вызывает это жуткое превращение ― уже распространяется в моей крови, и ничто на свете не в силах этому помешать. По сути, я уже мертвец. Тело еще ходит, дышит, разговаривает, но внутри никого нет ― я умер. Это можно назвать психической смертью: смертью личности и души в еще живом теле. Но совершенно точно известно, что и тело скоро умрет, и перестанет дышать и разговаривать. Хотя продолжит ходить ― и в этом заключается суть кошмара.

Я вспоминаю сейчас, как сидел на кладбищенской скамейке ― как символично! ― и пытался собраться с мыслями. За прошедшие с момента укуса дни я обдумал свое положение множество раз. Без конца прокручивая в голове случившееся, я представлял, как мог бы избежать уготовленной мне участи. Задним числом я находил альтернативные варианты ― варианты, при которых я оставался жив; и осознание упущенных возможностей наполняли мою душу гневом, горечью, отчаянием и жалостью к себе.

Это был черный день моей жизни ― самый черный из всех. Таких дней было несколько за всю мою жизнь: проваленные вступительные экзамены в институт, развал Союза, уход любимой девушки, смерть отца, потеря работы во время экономического кризиса, потом пандемия и исчезновение всей моей семьи. Всякий раз я думал, что хуже уже не будет; но всегда ошибался. И только сейчас я могу утверждать с полной уверенностью ― хуже действительно не будет, потому что на этот раз случилось худшее из возможного; да и жить мне осталось так мало, что ничего другого просто не успеет произойти.

Вспоминая день, когда меня заразили, я понял одну вещь: подсознательно я всегда, с самого начала знал, что это произойдет со мной рано или поздно. Не то, чтобы я предвидел именно себе такую судьбу. Просто у меня было сильное чувство, что человечество ― люди в целом ― не сможет выбраться из этой передряги. Что все мы обречены, кто-то раньше, кто-то позже; это лишь вопрос времени. Выжившие после первых дней резни словно выиграли в подложную лотерею, где объявляют победителей, а потом вдруг оказывается, что приза не будет, потому что организаторы сбежали с деньгами. Те, кому повезло выжить, тоже обречены, просто они умрут позже, чем все остальные. А раз всем конец, то однажды настанет и мой черед ― так я всегда бессознательно считал. Кто-то сказал бы, что подобными мыслями я сам накликал свой конец, но я не соглашусь. Просто я повидал достаточно и ясно понимал, что не спасется НИКТО. Так что настигшее меня трагическое несчастье было в каком-то смысле неизбежным. Может, поэтому я так спокоен теперь; хотя в первые часы после укуса, когда мир для меня сузился до размеров злополучной раны, я чувствовал себя по-настоящему ужасно.

Парализованный, я сидел посреди кладбища и мучительно умирал в глубине своего ума. Постепенно жизненность тела естественным путем стала брать верх; мои мысли приобретали все более оптимистичный лад, если можно так выразиться. Глядя на старые могилы с покосившимися памятниками и крестами, я думал: а есть ли разница между мной, укушенным, и лежащими под землей вокруг? Разве не проводим мы свою жизнь, так же неизбежно обреченные на старость и смерть? В чем тогда разница, кроме сроков? Они жили ― и я жил; они однажды умерли от чего-то ― я тоже умер; вернее, скоро умру. Просто пробил мой час, только и всего.

Рассуждая таким образом, я поcтепенно вернулся к реальности. В свой последний раз, с благоговейным трепетом я жадно впитывал окружавший меня волшебный мир. День был изумительный. Яркое летнее солнце бесконечно щедро изливало свой свет на все вокруг; в его лучах мир сиял и искрился. Все казалось новым, свежим, вновь созданным, как первые листья весной: старые кладбищенские плиты, столетние сосны и ели, душистые травы, летящий пух одуванчиков и танцующие в снопах света насекомые. Простые звуки природы, привычные с детства ― нежные трели птиц, журчание ручья в овраге, комариный звон, жужжание шмеля ― стали объемными и слились в непостижимую симфонию, подобную которой человек никогда не сумел бы создать; каждой своей нотой она прославляла жизнь. Все казалось особенным; возможно, впервые в жизни я видел мир таким, какой он есть на самом деле.

Мысли остановились. Я поднял голову, чтобы посмотреть на небо. Солнце ослепило меня, я зажмурил глаза. Мир не исчез; он стал яркой вспышкой, а потом темной пустотой, которая превратилась в бесконечную паутину света ― настолько прекрасную, что я не мог вынести это зрелище и открыл глаза. Мягко дернувшись, в неуловимое мгновение грандиозное переплетение света стало всем вокруг: деревьями, небом, травой.

Я упал на колени и зарыдал, благодаря бога за то, что он позволил мне стать свидетелем его славы и красоты сотворенного им мира.

XII.

Когда я пришел в себя настолько, что вспомнил: я не один в этом мире и где-то в одном из его уголков затерялись мои друзья ― тогда я по-настоящему "вернулся". Не только друзья, но и враги. Я мысленно воспроизвел события последних часов, начиная с момента, когда опрометчиво отправился помогать выдуманным раненым людям. Теперь ситуация выглядела совершенно ясной. Для меня приготовили идеальную ловушку и я попался. Но что негодяи собирались делать потом? Им придется как-то объяснить мое исчезновение. Что бы они ни сказали, им не поверят. Но и уличить их невозможно ― погибни я в том подвале, не было бы ни одной улики. Однако... Их главным аргументом, позволившим заманить меня в подвал, были якобы нуждающиеся в помощи люди. Слава и Валентин Иванович потребуют предъявить этих людей ― тут-то мерзавцев и разоблачат.

И вдруг я понял, что они не собираются ничего объяснять, потому и не стали утруждать себя сочинением истории, которую смогли бы подтвердить. Их план проще: избавившись от меня, они вернутся в убежище и без разговоров убьют Фролова с Машей; затем устроят засаду на Славу и застрелят его, когда он вернется. При мысли об этом меня охватил ужас.

Я посмотрел на часы. После моего выхода из убежища прошло три с половиной часа. Получается, почти два часа я провел в самосожалениях, оплакивая свою потерянную жизнь. Я опоздал! Фролов наверняка уже мертв, и Маша тоже. Все, что я мог теперь сделать ― это попытаться спасти хотя бы Славу.

Я вскочил на ноги и хотел побежать, но внезапная боль в прокушенной ноге заставила меня снова сесть на землю. Проклятье! Кровь продолжала сочиться, хотя и не так сильно, как в тот момент, когда я обнаружил рану. У меня с собой не было ничего, все аптечки ― девять или десять штук ― я взорвал вместе с зомби в подвале. Оторвав от подола рубашки неровную ленту, я наскоро перетянул ногу выше места укуса, прямо под коленом. Потом, прихрамывая и припадая на левую ногу, чертыхаясь от боли на каждом шагу, медленно ― слишком медленно ― побежал домой.

Приближаясь к убежищу, я напряженно вглядывался, пытаясь разглядеть что-нибудь в окнах или рядом со зданием. Меня одолевали мрачные предчувствия. Если на Славу установили засаду, я тоже буду замечен и убит. В моем положении это уже не самое страшное, но я хотел спасти его жизнь. Так же сильно, если не сильнее, я желал наказать ублюдков. Пока я бежал, мысли мои вновь и вновь возвращались к подлому предательству, погубившему мою жизнь. Их вероломство не укладывалось у меня в голове. Кем же нужно быть, какими чудовищами, чтобы хладнокровно обречь подобного тебе человека на худшую из возможных смертей? Я не знал, что стану делать, когда увижу мерзавцев, но настроен был самым решительным образом.

25
{"b":"548968","o":1}