Гын вернулся к поверженным Рытркынам, и уложил Бздына рядом с Дыном. Малоприятное зрелище — наблюдать собственную разбитую голову в двух экземплярах. И чем они виноваты? Всего-то и хотели — узнать, как же все устроено в мире, а вон как получилось.
Вообще-то они и сейчас хотят. Это у них жизненная установка такая — хотеть. Все сикараськи хотят все знать, несмотря на то, что орешек знанья тверд, и тверд весьма. Но главным образом сикараськи хотят жить. Все их многочисленные хотения происходят от жгучего, словно блямба, желания жить.
Тяжело вздохнув, Гын покопался в складках своего плаща, потом обыскал Дына с Бздыном, нашел тинную труху — и густо засыпал раны.
Мироздание, думал он, осторожно ступая по мокрым круглым камням, оно ведь не только вокруг, оно и в словах. В этом все дело. Среда Обитания — всего лишь Среда. А слова — гораздо больше. Они гораздо больше, чем даже то, что за границей Среды.
Больше бесконечности!
Спустя какое-то время оба Рытркына зашевелились, а вскоре и очнулись.
— Ну надо же быть таким тупым! — простонал Бздын, разминая шею.
— Правда, Гын, ну зачем же так, — Дын ткнул пальцем в остывшие мозги, понюхал и аж заколдобился.
— Погорячился, — Рытркын-оригинал отвел взгляд. — Ладно уж, идите.
— А сам что? — Дын и Бздын, кряхтя и постанывая, встали на ноги.
Гын махнул рукой и побрел вдоль берега. Потом остановился, обернулся к недоумевающим мудрецам и попросил:
— Насчет слов у него спросите. Ну, если знает, конечно.
Не дождавшись ответа, Гын-Рытркын пошел своей дорогой, а совершенно обалдевшие Дын и Бздын — своей.
Целый этап экспедиция провела в брачных играх. Подключились даже клячи и Раздолбаи. И когда Тып-Ойжон наконец вспомнил, зачем они сюда попали и куда вообще шли, никто из попутчиков не выразил острого желания продолжить погоню. Великих трудов стоило мудрецу привести в чувство ходоков и воина:
— Вы что, не понимаете? Тут и так непонятные вещи творятся, а если мы ее не догоним, то вообще может наступить Всеобщий Каюк.
Дол-Бярды не без оснований полагал, что если Каюк не наступил до сих пор, то вряд ли наступит когда-нибудь еще, но Ыц-Тойбол довольно быстро опомнился и стал готовиться в путь, глядя на него засобирался Гуй-Помойс… В конце концов чувство долга возобладало и над воином.
— Куда это вы? — удивилась Великая Матерь, когда на рассвете, подпинывая Раздолбаев и понукая кляч, путешественники выдвинулись из поселения.
— Смилуйся, Матушка, — запричитали Раздолбаи. — Уводят, бичи, на поиски глюка, а мы уже здесь любим…
— Какого глюка? Кто бичи? — у Матери защемило в груди от предчувствия вечной разлуки.
Вновь пришлось пускаться в объяснения, но тут уж мудрец пустил в ход все красноречие, которым обладал, ибо чувствовал — против любви долг бессилен.
— Если мы ее не найдем, — закончил Тып-Ойжон, — может случиться все, что угодно.
— Даже Всеобщий Каюк, — добавил воин, скорее, для себя, чем для Матери.
— Кстати, — осенило Ыц-Тойбола, — а она мимо вас не пробегала?
Великая Матерь долго переваривала услышанное. А потом начала:
— Раньше циритэли жили на Другом Краю Света…
— Я думал, он общий… — разочарованно протянул мудрец.
— Он думал, — передразнила бабища. — А потом как грохнет: Край лопнул, и в небо какая-то штуковина улетела. И горы начали расти.
Экспедиция напряженно ожидала трагической развязки.
— Мы сначала испугались, а потом пещеры нашли, жить там стали…
— А с Краем-то что? — спросил Ыц-Тойбол.
— Да кто ж его знает? Он же по ту сторону, а мы — по эту.
Казалось, Великая Матерь знает, что с Краем на самом деле, но не хочет говорить. Никто из путешественников не осуждал ее за скрытность: в конце концов, Матерь о них же заботится.
— Это она, макитра, — понял мудрец.
— Я? — глаза Великой Матери заволокло влажной пеленой.
— Да нет, — мудрец замахал крыльями, — нет, что вы… Это зловещая тварь, которую мы преследуем. Она таки провалилась сквозь Среду.
— А как она смогла в небо улететь, если провалилась? — насторожился воин.
— Не знаю, — огрызнулся Тып-Ойжон. — Я практик, мне эксперимент нужен, чтобы понять. Если исходить из того, что пространство — шар, а Среда — это пространство…
— А меня Гын-Рытркын учил, что Среда — это плоскость, — возразил Ыц-Тойбол.
— Это распространенное заблуждение! — вспылил мудрец.
Назревал научный диспут, но воин вовремя прервал дебаты:
— Короче, мы ее ловим, или здесь остаемся?
— Здесь! — в один голос крикнули Раздолбаи и клячи, а вместе с ними — Великая Матерь.
— Ловим! — очнулись ходок с мудрецом, и Гуй-Помойс их поддержал.
— Ну куда вы? — всхлипнула Матерь. — На небо ваша тварь улетела, и не вернется, поди.
— Есть, люсь, такое слово — надо, — Дол-Бярды ласково потрепал ее по щеке.
— Заскучаю я за тобой, — не унималась бабища. — Да и за всеми остальными…
Мудрец деликатно кашлянул:
— Прошу меня простить, но научная мысль никогда не стоит на месте. Мы уходим навеки, но останемся с вами навсегда…
С этими словами он откусил мизинец на левом крыле.
— Посыпайте каждый день тинной трухой, — вложив палец в ладонь онемевшей Матери наставлял Тып-Ойжон. — И вырастет новая сикараська, вылитый я.
Ходоки и воин по примеру мудреца так же оставили по частичке себя на утеху бабам и на посрамление мужикам. Раздолбаи с клячами тоже порывались чего-нибудь оставить на память о себе, но Ботве и Тым-Тыгдыму запретили себя калечить, а сами Раздолбаи как-то боялись себе вредить.
Великой Матери не осталось ничего, кроме как согласиться с решением возлюбленных чад своих. Она проводила путешественников до непримечательной щели, затаившейся в беспорядочном нагромождении каменных плит:
— Это тропа сквозь горы.
— Ничего себе, тропа, — возмутился Гуй-Помойс. — А чего такая кривая? Перпендикуляр где?
— Перпендикуляр в голове, крепыш, — вздохнула Великая Матерь. — Вернетесь?
— Обязательно, — соврал воин.
Экспедиция, сопровождаемая бесконечным нытьем Раздолбаев, брюл-брюла и пан-рухха, вклинилась в межгорное пространство. И когда наконец после пятидневного похода где-то далеко меж скал показался выход, Тып-Ойжон понял, что Великая Матерь похожа на Патриарха.
Это его несколько обескуражило, ибо философы прямо говорят, что Патриархи не живут среди сикарасек, не обжигают горшки, и уж тем более не рожают детей (о последнем философы, скорей всего, вообще ничего пока не знали). Патриархи всеблаги и всезнающи, Патриархи сотворили Среду и сикарасек, а потом ушли, что-то такое важное сказав напоследок… Что же они сказали? «Тащитесь и развлекайтесь»? или «Плодитесь и размножайтесь»? Мудрец понял, что совершенно не помнит последних слов, так что это вполне могли оказаться «Разделяй и властвуй» и «Рога и копыта»…
А еще Патриархи держат власть над миром.
Вспоминая все, что ему известно о Держателях Неба из обязательного курса философии, Тып-Ойжон совершенно не заметил, как их компания вышла из скальных нагромождений и оказалась на высоком песчаном холме.
— А может, вернемся? — Тым-Тыгдым жалобно заглянул в глаза мудрецу.
— Не думаю, — пробормотал тот, созерцая пейзаж.
Внизу шумела вода. Очень много воды. А у воды сидел Патриарх.
На следующий день спор о смысле жизни продолжения не возымел, поскольку заказчики и подрядчики потянулись в контору Диболомов, и в ближайший период то Уй на Скипе, то наоборот, выезжали молодые архитекторы проводить рекогносцировку, проследить за соблюдением технологии строительства на развернувшихся уже площадках, и вообще много у них теперь появилось дел.
Едва посыпались заказы, Ваз-Газижоку отпоили до полной регенерации грибным взваром и велели убираться, но несостоявшийся шеф Диболомов внезапно попросился помощником.
