- Дык это же вроде как белый флаг! - прозрел вдруг самый башковитый из слесарей (у него даже прозвище было соответственное - "Профессор"). - Похоже, наша взяла! Они сдаются!

- Они сдаются! - радостным эхом пронеслось по толпе это, передаваемое из уст в уста, такое приятное, такое медовое и шоколадное словосочетание.

Как бы подтверждая догадку "Профессора", дверь приоткрылась сильнее и в расширившуюся щель просунулась чья-то, с испуганно вращающимися глазами, голова. Затем показались плечи, показалось туловище и вот, наконец, небезызвестный нам "шустряк", крепко, как копьё, сжимающий свою пресловутую швабру, во всей красе предстал перед людским море-окияном. Боязливо вжав голову в плечи, "шустряк" сходу взял быка за рога:

- Братва! Не бейте меня! Пожалуйста, не бейте!

"Гы-ы-ы !"

Издалека начал шустрила, хитрец этакий, дюжую хватку проявил! Развёл, понимаешь, политес, взял народ в оборот, подкупил-огорошил его вежливым с ним обращением.

- Братва! - продолжал "шустряк", - я пришёл к вам с миром, я - парламентёр, а парламентёр есть личность неприкосновенная, которую бить никак невозможно! Учтите это, прошу вас, при дальнейших ваших волеизъявлениях!

Слесаря и локомотивщики тут же призадумались, зачесали затылки и стали промеж себя совещаться. "Шустряк" же, памятуя расхожую истину, утверждающую, что "глас народа - глас Божий", терпеливо ожидал народного решения и, переминаясь с ноги на ногу, стоял столбом, опираясь на швабру как на посох.

И вот, наконец, ряды слесарей и локомотивщиков раздались в стороны и вперёд щеголеватой походкой вывалился башковитый "Профессор".

- Дык что же, Исидор Петрович (так звали нашего "шустряка"), мы как есть стоим за то, чтоб всё по-божески было, по-людски то есть!

Скороговоркой, единым духом выпалив эти слова, "Профессор" не отказал себе и в маленьком удовольствии, мастерски завернув трёхэтажную аляповато-вычурную матерную загогулину, передавать содержание которой автору из этических соображений не представляется возможным. Скажем только, что сия загогулина оканчивалась вполне благопристойным выражением "японская матушка!"

"Шустряк", обрадованный и удовлетворённый народным миролюбием, благожелательно кивнул "Профессору" и незамедлительно приступил к выполнению возложенной на него миссии.

- Братва! - обратился он к окружившим его со всех сторон слесарям и локомотивщикам и, подняв правую руку, продолжил: - Вот, чего я хотел бы сказать вам по поводу досадного происшествия, явившегося катализатором произошедшей со всеми нами катаклизьмы...

И далее, проявив поистине выдающееся ораторское мастерство, он поведал им третью версию случившегося с Пелагеей Григорьевной инцидента. Он явно был в ударе, этот "шустряк", когда, блистая красноречием, обосновывал перед слушателями все "за" и "против", когда, отметая малейшие возражения, не оставил камня на камне от поспешных и непродуманных выводов, сделанных ранее слесарями и локомотивщиками. Он буквально разложил всё по полочкам, расставил всё по местам, и всем несогласным с его словами, буде таковые нашлись бы, было бы просто нечем крыть. Впрочем, таковых не было, да и быть не могло.

Без сомнения, это был по-настоящему звёздный час для нашего "шустряка"! Со шваброй-посохом в левой руке, с высоко поднятой над головой правой, он был похож на римского трибуна, вещающего жадно слушающей его толпе. Толпа трепетно внимала ему, толпа любила его, толпа была готова поднять его и носить на руках.

- Молодца, Исидор Петрович! Ай, молодца! - восхищался "Профессор". - Не в бровь, а в глаз! Не в лоб, а в рыло! Теперь послухай меня, народ: дело говорит человек, не туфту какую-нибудь, всё ладно скроено у него - верняк, как есть верняк!

Вслед за этими словами "Профессор" не преминул наисмачнейше выругаться, как бы ставя подобным вот образом жирную и многозначительную точку. И тут же (ещё и ругань "профессорская" не растаяла в воздухе), как бы прорвав некую плотину, в пространство хлынули сначала робкие, невнятные, элегические, а затем всё более энергичные и решительные аплодисменты, быстро перешедшие в громоподобные, не знающие удержу овации. В этот миг рукоплескали все: и слесаря, и локомотивщики, и отбросивший в сторону швабру "шустряк", и отцы-командиры, что, высунувшись в окно второго этажа, бурно ликовали, нависая над головами столпившихся внизу людей.

Распогодилось-таки общественное мнение, отрезвилось, отринуло от себя за ненадобностью и склоки неподобающие и удаль кабацкую! Вслед за этим, натужно пыхтя и отфыркиваясь, сдвинулся с мёртвой точки и стал набирать ход производственный механизм. Словом, выздоровел наш больной, оклемался, пришёл в норму и расцвёл пышным цветом. Тут и сказке конец, а кто слушал - тот молодец!

"Эй!!! Как это - конец??? А что же там с третьей версией? Это ж

нестыковочка получается! Так не пойдёт! Не было такого уговору!"

Тьфу ты, чёрт! Вот ведь угораздило меня, опростоволосился! Запамятовал самую соль рассказать. Рапортовал, рапортовал, да недорапортовал, а стал дорапортовывать - да и вовсе зарапортовался! Позор на мои седины! Это всё из-за козлов этих, что у меня под окном разборку промеж себя устроили. Шумят - спасу нет, с мыслей меня сбивают.

"Дык надо попросить их в другое место перейти!"

Уже просил.

"Тогда предупредить надо: вежливо, но с угрозой!"

Уже предупредил.

"Дык что же? Без результату?"

Как с гуся вода!

"Тогда надо бросить в них гранату!"

Гранату? Кхе-кхе! Хорошая мысля! У меня как раз клёвая эргэдэшка завалялась, знакомый десантник подарил на день рождения. Щас я этих козлов приструню!

Пш...Пш...Ба-бах!!!

Ай, как нехорошо получилось!

"А что такое?"

Дык всё же окно мне забрызгали козлы эти сукровицей и мозгами!

"Гы-ы-ы! Десантникам - решпектище!"

Ну да ладно, потом отмою. Итак, какие там ко мне претензии-то были? Чего там от меня хотели?

"Дык третью версию бы!"