Боже ж ты мой! До чего же изумительна была эта картина сотен взбешённых, пропахших потом мужиков, что подобно пушечному ядру неумолимо неслись к цели, извергая из ощеренных ртов потоки крепчайшего отборного мата! Картина, достойная кисти Верещагина!
"Гы-ы-ы !"
Обескураженные столь внезапной переменой в народных настроениях, оскорблённые в лучших своих чувствах, начальники как кролики, со спринтерской прытью, бросились врассыпную под свист и улюлюканье неуклонно преследующей их взбудораженной толпы. Липкий страх, что как слизь обволакивал их потрясённое сознание, придал им поистине невиданные силы и, легко и изящно оторвавшись от своих преследователей, отцы-командиры укрылись в офисе, крепко-накрепко запершись на все замки и запоры. Тут же раздался звон бьющегося стекла: это огромный булыжник (главное оружие пролетариата - классика!), показав свои ужасные акульи зубы, как бы невзначай залетел в одно из окон. Если бы он умел говорить, то отцы-командиры несомненно услышали бы его вежливое "привет, ребята!!!", а вслед за тем и десятки других приветствий, поскольку камни, как горох из лопнувшего стручка, посыпались во все окна, так и норовя горячим поцелуем чмокнуть то в лоб, то в темечко какого ни то зазевавшегося ротозея.
Как видим, производственный конфликт, случившийся ввиду особых, совершенно непредвиденных, форс-мажорных обстоятельств, произошедших с Пелагеей Григорьевной, этой милейшей и добрейшей женщиной, да к тому же ещё и старательной, аккуратной и исполнительной работницей, достиг своего апогея! И всё это, увы, не обошлось без серьёзных последствий: движение поездов по железной дороге сначала замедлилось, а потом и вовсе застопорилось, потому как тепловозы не ремонтировались, не заправлялись и не подавались на станцию. Все вокзалы были битком забиты озлобленными неуехавшими пассажирами, а все станции, полустанки и перегоны - ждущими у моря погоды поездами.
Словом, всё пришло в упадок, всё погрузилось в то тяжёлое, неприятное и болезненное состояние, когда всякому, кто бы он ни был, хочется упиться до чёртиков, после чего влезть на стену и, озирая с неё безбрежные российские просторы, дико и по-волчьи жалобно выть тоскливым воем на усыпанную щербинами луну.
И только в депо царило веселье, дым стоял коромыслом, а жизнь била ключом.
Слесаря и локомотивщики, беспрерывно перемешиваясь как броуновские частицы, перебегали с места на место. Время от времени они пригибались к земле, хватали судорожно скрюченными пальцами камни (те, что потяжелее) и с воплями, с разнузданной матерщиной, приправленной весёлыми-развесёлыми шутками да прибаутками, отправляли их в гости к отцам-командирам через исковерканные, измочаленные, разбитые вдрызг окна.
"А что же отцы-командиры?"
О! Они, спрятавшись под столом от града камней, злющими осами влетающих в комнату, задумали провести общее собрание. Вся процедура проходила в полном соответствии с установленными правилами и нормами: вёлся протокол, утверждалась повестка дня, назначались докладчики, открывались прения, после которых каждый, отдельно взятый, вопрос ставился на голосование, подсчитывались голоса (кто "за", кто "против", кто "воздержался"). Как видим, под столом кипела, перерастая в волокиту и бумагомарательство, обыденная, присущая всем бюрократам планеты, но при этом такая нужная, полезная и созидательная РАБОТА, за которую они, бюрократы то есть, и получают заслуженно и почёт, и уважение, и деньги немалые. Кое-кто, как оно обычно и бывает на собраниях, этих нуднейших и скучнейших, прямо скажем, мероприятиях, недолго сумняшеся, дык ещё и храпака задал - пушками не разбудишь!
"Гы-ы-ы !"
Однако, к счастью ли, или же к несчастью, но бывают ещё на свете звуки, что почище, помощнее пушечных выстрелов, звуки, от которых и поджилки трясутся, и пот прошибает, и слабость в животе появляется, и душа в пятки уходит. Именно такой, убийственной силы звук и возник вдруг нежданно-негаданно и, пролетев по комнате, достиг ушей заседающих отцов-командиров. Этот звук, а точнее сказать звонок, исходил от расположенного на стоящей в углу тумбочке телефона. Явно НЕПРОСТОЙ звонок, поскольку он моментально привёл в чувство, довёл, так сказать, до нужной кондиции всех обосновавшихся под столом начальников: и спящих, и бодро несущих вахту.
Дрожащей рукой наиглавнейший из начальственной братии поднял трубку, поднёс её к уху и услышал в ней харизматический, до боли знакомый голос САМОГО. Внесём ясность: звонил... из Москвы звонил... собственной персоной... самолично звонил... не кто иной, как МИНИСТР, начальник всех начальников!!!
- Что за хрень там у вас происходит??? Прекратить немедленно!!! Всех виновных призвать к ответу!!! Через час, нет, через полчаса доложить об исполнении!!! Всё!!! - вот доподлинные слова министра, после которых он, в сердцах должно быть, бросил трубку, невежливо оборвав разговор.
Сей грозный окрик, донёсшийся из Москвы, самым что ни на есть чудодейственным образом подхлестнул начальственное рвение. Отцы-командиры как ошпаренные повыскакивали из-под стола и заметались по комнате, натыкаясь на мебель, на стены и друг на друга.
- Господи, помоги! - так стенали они, ломая руки в припадке отчаяния, страстно желая найти хоть какое-то более-менее разумное решение, могущее сохранить их лицо в глазах общественного мнения, и внести успокоение в ряды беснующегося, жаждущего крови демоса.
Что и говорить, поистине чудовищным, мрачным и безысходным было положение у этих своеобразных, но в общем-то не таких уж и плохих парней! Хорошо ещё, что среди них имелся один подающий надежды "шустряк", успевший уже довольно высоко подняться по служебной лестнице и даже доросший до должности заместителя, то есть "второго" после "первого", наиглавнейшего среди отцов-командиров. Вот этот-то "шустряк" и бросил коллегам спасительную нить Ариадны, выдвинув третью версию произошедшего с Пелагеей Григорьевной происшествия, и версия эта была настолько хороша, изящна и привлекательна, что отцы-командиры, вмиг учуяв близящееся окончание вселенского кошмара, в коем все они так безрассудно увязли по самые уши, тут же повеселели и воспряли духом, а поскольку, как всем известно, инициатива наказуема, то наиглавнейший из отцов-командиров, мгновенно приняв правильное и объективное решение, милостиво назначил проявившего инициативу "шустряка" жертвенной овечкой, то есть парламентёром, и, ни секунды не медля, отправил его в самое пекло, в кипящую массу разгневанных людей, поручив провести среди них воспитательную и разъяснительную работу.
"Шустряк" понурясь (бедняга!) покинул Элизиум [1] и, покорный, обречённо потащил свой крест на Голгофу.
__________________________________
[1] - Элизиум (книжн.) - то есть Рай.
__________________________________
Уже потерявшие было всякую надежду найти справедливость слесаря и локомотивщики (они даже камни швыряли теперь в окна с видимой неохотой, скорее из принципа, чем по какой бы то ни было необходимости), были приятно удивлены скрипом приоткрывающейся двери офисного здания, вот только неожиданно представшая перед их глазами швабра с трепыхающимся на её конце молочно-белым полотенцем, что была просунута кем-то наружу в щель, образовавшуюся между косяком и дверью, озадачила их и даже вызвала некоторое смущение и замешательство. Швабра эта покачивалась из стороны в сторону, как бы стараясь тем самым обратить на себя внимание столпившегося у двери народа. Народ заворожённо рассматривал сию швабру, решая, дёрнуть ли её на себя, или же повременить пока, посмотреть, что дальше будет.
