По переселении Бегмена-мирзы в Шушу, где он пребывает поныне, приезжающие оттуда передают о нем много разных курьезов, может быть и не без прибавлении, в особенности о его скупости. Одна из рассказываемых проделок довольно любопытна по своей оригинальности. Принцу иногда нужно нанимать работниц для черной работы при доме, но жаль тратить деньги на их наем, и он придумал очень экономический и даже остроумный способ для устранения этого расхода без всякого для себя лишения, то-есть, чтобы иметь сколько понадобится работниц и вовсе не платить им денег. Дело состоит в том, что когда оказывается надобность в новой прислужнице, принц велит привести к себе для найма девушку или вдову из татарок и, вместо уговора о работе и плате денег, предлагает ей жениться на ней и поступить к нему в гарем. Татарка с готовностью соглашается на такую честь; сейчас же является мулла, читает положенные молитвы, и новобрачная принцесса без промедления отсылается к назначенной ей работе, на кухню, в огород, в курятник. Таким образом, по уверению Шушинцев, все прачки, поломойки, судомойки, стряпухи Бегмена-мирзы суть его собственные жены и работают у него бесплатно, что составляет для него очевидно выгодный расчет и их общее удовольствие.
Я оставался в Тифлисе около двух недель, до окончания курса ванн Елены Павловны, и воспользовался этим временем, чтобы тоже полечиться от навязавшейся ко мне в разъездах по Кахетии лихорадки. Как только она унялась, мы с женой и маленькими внуками переехали на летнее пребывание в колонию Елисабетталь, где хотя климат и жаркий, но все же, как в деревне, прохладнее, и воздух чище нежели в городе, а ночи достаточно свежие для того, чтобы можно было спокойно спать, тогда как в Тифлисе ночная духота еще нестерпимее дневного жара. К тому же недальнее расстояние колонии от Тифлиса представляло мне то удобство, что я мог заниматься текущими служебными делами и без затруднения, по мере надобности, сообщаться с городом.
При постоянных занятиях делами, чтении, прогулках и почти ежедневном посещении знакомых, приезжавших к нам из Тифлиса, мы провели довольно приятно лето в Елисабеттале, хотя временами не без страданий от жаров и несносных насекомых, от которых местоположение этой колонии, лежащей всего только на несколько сотен футов выше Тифлиса, далеко нас не избавило, но только их облегчило и умерило.
В продолжение моего двадцатилетнего пребывания за Кавказом, я убедился собственным опытом в невозможности для меня переносить летние жары в Тифлисе, действовавшие на меня слишком мучительно и вредно для моего здоровья. Так же они действовали на мою жену и все мое семейство, да и на всякого, и всякий, кто может, старается от них избавиться, даже коренные туземцы. А потому каждогодно, около трех месяцев летнего периода, я проводил с семейством в близлежащих поселениях, основанных на возвышенных местах, более или менее недоступных для чрезмерного знойного гнета, и успел вполне познакомиться со всеми этими убежищами, составляющими как бы спасительные оазисы для жаждущих прохлады. Опыт удостоверил меня, что в настоящее время, когда устройство летнего пребывания для чиновников в Приюте — за тридцать верст от Тифлиса — не состоялось, то самое лучшее и удобнейшее из всех находится на половине пути, в Коджорах: поблизости к Тифлису, и потому, что оно расположено на горах более возвышенных, сравнительно с прочими местами в недальнем расстоянии от Тифлиса. Воздух там очень чистый благорастворенный, и наконец Коджоры обстроены прекрасными квартирами (хотя несколько дорогими), гораздо лучшими по всему, нежели в прочих поселениях. Эти квартиры хороши уже тем, что не стеснены между собою, разбросаны отдельно одна от другой на большом пространстве, и потому почти на каждой из них можно наслаждаться совершенной тишиной и покоем. К тому же при домах везде разведены сады, рощицы и цветники.
Жизнь наша в Елисабеттале, не смотря на все однообразие и спокойствие немецкой колонии, не обошлась без некоторых треволнений, причиненных случайностями чисто местного характера. Началось с того, что почти не проходило дня, чтобы до нас не доходили вести о беспрестанных встречах и столкновениях к окрестностях колонии, и даже в ней самой, с медведями, которые во множестве водятся в соседних горах и лесах, привлекаемые летней порой фруктами диких деревьев, особенно кизила. Когда же в колонистских садах и огородах начинают созревать овощи и плоды, медведи то-и-дело забираются туда, опустошают гряды, виноградники, деревья и приводят в отчаяние немцев, не знающих, как от них отбиться. Они их выгоняют, пугают, в них стреляют, но все это мало помогает. Медведи по большей части редко бросаются на людей, если их не трогают или не поранят, но в последнем случае они очень опасны. При нас, колонисты наткнулись вблизи колонии на трех медведей; у одного колониста было заряженное ружье, он выстрелил в медведя и ранил его; два убежали, а раненный кинулся на выстрелившего, захватал его в лапы и начал ломать. Другие люди подоспели на помощь и убили медведя, но немец, побывавший в переделке с зверем, сильно пострадал: одна рука оказалась вся искусана и ободрана. Еще счастливо отделался, что жив остался.
Однажды жена моя вышла прогуляться и едва миновала последние дома колонии, как вслед за нею быстро пробежал по дороге большой медведь, тяжело перескакивая чрез кустарники, весь запыхавшийся, вероятно выгнанный из садов. Колонистка, проходившая по улице, увидев это, подняла страшный крик: выскочили немцы из ближайших дворов и, захватив вилы, кочерги, лопаты, что попало под руку, бросились за медведем, чтобы спасти Елену Павловну. По счастью, она в это время всходила на пригорок, а медведь пробежал внизу пригорка, в двух саженях от нее, так что она его и не заметила, и чрезвычайно удивилась, увидев толпу сбежавшихся к ней перепуганных колонистов. Она с ними и возвратилась домой, не желая подвергаться вновь такой рискованной встрече.
Потом появилась для населения колонии опасность другого рода, гораздо неприятнее и серьезнее первой; ибо хотя происходила тоже, можно сказать, от зверей, но уже в человеческом образе, кои всегда злее и жаднее настоящих диких зверей. Между Тифлисом и Елисабетталем завелась шайка разбойников татар, и принялась так хозяйничать и разбойничать по дороге и окрестностям, что в продолжение слишком месяца не было от нее ни проезда, ни прохода. Немцы боялись выезжать, и колония находилась как бы в блокаде. Действия шайки открылись тем, что около Коджор (на прямой дороге через горы в восьми верстах от Елисабетталя) татары убили духанщика и ограбили двух армян. На другой день утром я послал верхового колониста с бумагами и письмами в город, приказав ему вернуться в тот же день вечером с пакетами, кое-какими вещами и покупками, которые мне должны были прислать из города. Колонист вернулся поздно вечером, но пеший и весь окровавленный: в пяти верстах от колонии на него напали десять человек с шашками, ружьями, отняли лошадь, сумку с бумагами, домашние припасы, мое платье, посланное мне, — все, что он вез, — изранили и уехали. Следующий день, еще засветло, под вечер, мы всей семьей расположились на галерейке нашей квартиры пить чай; видим, являются с улицы и подходят ко мне два человека, как-то странно, беспорядочно одетые, бледные, с вытянутыми лицами, и объявляют, что пришли просить у меня защиты, что они поехали верхом из Тифлиса прогуляться в Елисабетталь в гости к знакомым, здесь живущим, и в двух перстах отсюда, по дороге, вдруг их окружили разбойники, взяли у них лошадей, обобрали дочиста, раздели догола, даже сняли сапоги и носки, прибили, ранили кинжалами в нескольких местах; потом учтиво раскланялись, пожелали счастливого окончания пути и отпустили. Несчастные с трудом плелись босые, нагие, все в крови, и, добравшись до колонии, заняли в первом доме кое-что из необходимого платья и обратились ко мне за помощью. Один из них был живописец Банков, сын знаменитого Ильи, кучера Императора Александра I-го, выписанный князем Воронцовым для снятия видов и вообще рисования картин Кавказского жанра; он более всего жалел о портфеле с рисунками, отнятом разбойниками. Другой пострадавший, его товарищ, был актер Иванов. Поднялась суматоха. Я приказал немцам поскорее собраться, вооружиться и ехать в погоню за разбойниками, под предводительством Ивана Ивановича Бекмана, капитана полевых инженеров, состоявшего при мне. Бекман разделил колонистов на три партии, взял команду над одной из них и пустился на розыски. Всю ночь проездили, ничего не нашли и в девятом часу утра возвратились обратно без всякого успеха. Тотчас же за ними явились ко мне с жалобами и стонами два грузина, из коих один священник: на них напали татары возле самой колонии, одного ранили в голову, а другому, священнику, отрубили руку по локоть. Так повторялось ежедневно. Я написал об этом князю В. О. Бебутову, начальнику гражданского управления и губернатору, настаивая, чтобы они приняли меры к скорейшему прекращению такого безобразия. Посылать немцев с бумагами было невозможно, они боялись и нос высунуть из колонии. Всякое сообщение между Елисабетталем и Тифлисом прервалось. Я опять собрал колонистов в порядочном числе, велел вооружиться ружьями и, отдав их снова под предводительство Бекмана, поручил ему ехать с этим конвоем в Тифлис и передать мои письма по назначению, что и было сделано. Меры, разумеется, приняли, разбои поутихли: но совсем долго не прекращались, да и до сих пор по временам возобновляются и не скоро еще переведутся. Я говорю о ближайших окрестностях Тифлиса, а во всем крае слишком рано даже помышлять о таком преуспеянии.
