Далее, наша дорога представляла довольно разнообразные виды, лески, горы, речки, поляны, покрытые гранатовыми кустами, усыпанными как кровь красными цветами. Мы ехали спокойно, без особенных препятствий и приключений. Только напоследок, трудный переезд на буйволах, по чрезвычайно дурной дороге от селения Ах-су крайне утомил нас. На четвертый день мы приехали в Шемаху. Город Шемаха не похож ни на европейский, ни на азиатский город, а представляет какую-то странную смесь, уподобляясь более обширной колонии. Воздух и вода в нем здоровые, но неудобств для жизни очень много. Улицы все косогорные и неровные. В верхней части находится слобода, состоящая из поселенных при городе молокан и скопцов из разных мест, занимающихся извозничеством и городскими промыслами. Некоторые из них построили себе порядочные дома. Впрочем, частые землетрясения, периодически разрушающие город, не позволяют ему обстроиться надлежащим образом. Это обстоятельство и послужило впоследствии причиною перевода губернского города из Шемахи в Баку.

Мне отвели порядочную квартиру во втором этаже довольно большего дома, где мы могли хорошо расположиться. В нижнем этаже этого же дома квартировал прокурор Дмитревский, наш знакомый по Пятигорску еще с 1888 года, умный, приятный человек, встретивший нас с самым дружеским радушием; он, вместе с женой своей, очень любезной дамой, составил для нас неожиданную находку в незнакомом месте. С первых же дней нашего прибытия мы узнали невеселую новость о приближавшейся сюда холере, которую ожидали со дня на день.

Пробыв с неделю в Шемахе для ревизии палаты государственных имуществ, и оставив там мое семейство, я отправился с бывшим тогда управляющим палатой, Федором Ефстафиевичем Коцебу, в Сальяны, на Божий промысел и в Ленкоранский уезд. Первую ночь по выезде мы провели в приготовленных для нас татарских кибитках и переночевали удобнее, нежели я предполагал. На второй день выехали в Ширванскую степь, где и обедали в открытой степи, на разостланном по земле ковре. Видели по дороге несколько замечательных озер, караван-сарай, и в девять часов вечера, сопровождаемые встретившими нас провожатыми с факелами в руках для освещения пути при наступившей темноте, а более для почетного приема и увеселительного парада, приехали в Сальяны, сделав в этот день слишком девяносто верст дороги. На следующее утро, поговорив с чиновниками и народом, я поехал на Божий промысел, отстоящий от Сальян всего на три часа езды.

Божий промысел, лежащий при впадении реки Куры в Каспийское море, был и есть теперь центр и главный пункт казенных рыбных промыслов, находящихся на этом море при истоке в него реки Куры. Эти промыслы составляют главную и значительную оброчную статью Закавказского края. Природа в этих местах очень бедная, и климат считается нездоровым; но собственно поселение, называющееся «Божий Промысел», довольно хорошо устроено, похоже на небольшое местечко и народу там в период рыбной ловли всегда много. Тогда эта статья состояла в казенном управлении, должность управляющего занимал подполковник Александров, как обыкновенно в таких случаях, усердный хлебосол, ревностно старавшийся об угощении и приятном времяпровождении своих гостей: рыба, икра и шампанское предлагались в изобилии, но казне пользы от казенного управления — как и всегда — выходило маловато. Чистого дохода с этих промыслов в то время получалось только около ста тысяч рублей, и то с значительными недоимками; ныне же, при отдаче их в откупное содержание, получается дохода более трехсот тысяч ежегодно.

Оттуда я направился в Ленкоранский уезд. Главным предметом моего обозрения в уезде были русские поселения, состоящие из раскольников разных сект, частью ссыльных, а частью добровольно переселившихся из России. Старообрядцев между ними мало; большинство составляют молокане и иудействующие (русские евреи). Многие из них тогда уже устроились на жительство очень удовлетворительно, а наиболее трудолюбивые и промышленные достигли порядочного благосостояния и оказались даже полезны тем, что примером своего хозяйства распространили у соседних татар и армян некоторые неизвестные им до тех пор посевы, как, например, картофеля, льна и другие. Кроме того, ближайшие жители переняли у них устройство их русских повозок, гораздо более удобных и практичных, нежели местные, допотопные; переняли также лучший образ устройства и постройки домов. Странно, что в этом отношении русские переселенцы Закавказского края подействовали своим примером на соседних туземных поселян благотворнее, нежели немецкие колонисты. Может быть, это произошло потому, что у русских поселян соседи везде армяне и татары, а у немцев — грузины, которые едва ли не более самых упорных татар закоренели в своих старых предрассудках. Даже посевы картофеля размножились больше у армян и татар, нежели у грузин.

Осмотрев шесть деревень русских поселений, я проехал через Кизил-Агачь прямо к Каспийскому морю и берегом до рыбного промысла Кумбаши, где хорошо переночевал у опекуна Байкова. Виды по дороге встречались замечательно живописные. На другой день в Ленкорани я остановился у уездного начальника Панкратьева, неглупого, добродушного и очень оригинального человека.

Ленкорань, русский пограничный город, на рубеже России и границе Персии, бывшая столица Тальшинского ханства, имеет теперь наружность Кавказской казачьей станицы, лежит на самом берегу моря и окружена обширным болотным пространством. Русское население Ленкорани состоит из раскольников, отставных солдат, немногих чиновников и разных разночинцев, служащих и отставных, составляющих отдельный квартал от туземного населения. Достойны замечания низменность и бесплодное болото, простирающееся от Ленкорани верст на восемнадцать в длину и от двух до семи верст в ширину. Оно отделено от моря бугристым возвышением на расстоянии от полуверсты до четверти и менее. Осушить его посредством проведения каналов в море нельзя, потому что болото лежит ниже морского уровня. Но достигнуть этой цели было бы возможно проведением одного канала поперечного и нескольких продольных со стороны гор. Только для производства такой работы необходимо большое прибавление народонаселения и притом устойчивого, терпеливого и предприимчивого.

Я познакомился со всеми немногочисленными властями и почетнейшими мирзами города. Наиболее выдающийся из первых был комендант Дудинский. Несмотря на порядочное количество служебных дел и занятий, мне пришлось вести довольно рассеянную жизнь, но причине приглашений на обеды и вечера. За обедами меня угощали между прочим пилавом в померанцах, не дурным кушаньем, которого мне еще не случалось есть, и превосходной земляникой, которую я очень люблю; на вечерах — составлением мне партии в бостон и ужином, от которого я отказывался. Из разговоров, кроме деловых и официальных, самыми интересными показались мне рассказы о Ленкоранских тиграх и барсах, водящихся в достаточном числе в окрестных лесах, куда они забегают из Персии. На зверей устраиваются иногда охоты, не всегда счастливо оканчивающиеся для охотников. В иных домах держат маленьких тигрят, захваченных от убитых тигриц, и делают их совсем ручными; но, почти без исключения, эти приручения рано или поздно оканчиваются трагически для одной из сторон. У батальонного командира жил во дворе тигренок, сначала на свободе, а когда подрос — в клетке, и казался совсем смирный. Сын командира, мальчик лет восьми, подошел к клетке и начал дразнить тигра палочкой; в одно мгновение тигр просунул лапу между палками клетки, вцепился когтями в голову мальчика и сорвал с него череп. Случается, что домашние тигры долго выдерживают характер полнейшего приручения, но все же оканчивают печально, по недоверию людей к их кошачьей породе, при первом малейшем выражении их прирожденной натуры. Дочь Ленкоранского почтмейстера воспитывала у себя тигра, взятого крошечным детенышем на охоте от застреленной матери. Тигренок совершенно привык к дому, ел из рук, ходил свободно по комнатам, по двору, привязался ко всем домашним, играл с ними, ласкался, обожал свою хозяйку и спал у ней в спальне, возле ее кровати. Вообще, он никого не трогал и жил в доме на правах любимой комнатной собаки. Так прошло несколько лет. Зверек подрос, сделался большим тигром, продолжал держаться в своем благонравии без всякого нарушения оного, и, очень может быть, так прожил бы весь свой век, если-бы не подвернулся вздорный случай с глупой прачкою. Прачка на дворе развесила на веревках для просушки белье. Перед тем шел дождь, земля была грязная. Тигр подошел и из шалости захватил зубами конец простыни, свесившейся с веревки; простыня упала на мокрую землю и испачкалась. Прачка, в злости, подняла простыню и начала ею тигра бить. Тигр, в первый раз в жизни, ощетинился, оскалил зубы, глаза его налились кровью, заблистали, и он зарычал. Больше он ничего не сделал; но прачка перепугалась, подняла тревогу, все всполошились, почтмейстер счел эту вспышку гнева за опасный признак и порешил убить тигра потихоньку от своей дочери, что и исполнил в тот же день. Когда дочь почтмейстера узнала об убиении своего любимца, она была в отчаянии, плакала безутешно как о родном ребенке, и долго после того не могла успокоиться. Был также любопытный случай такого рода: верстах в двух от города, в лесу, находится мельница, где мелят муку и пекут хлебы для военного госпиталя. Каждое утро солдат отправляется на мельницу с мешком за хлебами и приносит их в госпиталь. Однажды солдатик, побывав на мельнице, возвращался, по обыкновению, с мешком наполненным хлебами за спиною, через лес в город, как вдруг увидел, в десяти шагах от себя, большого тигра, который стоял между деревьями возле дороги и прямо на него смотрел. Солдат оторопел, остановился; тигр стоял, не шевелясь, не трогаясь с места. Постояв немного и в недоумении что предпринять, солдат попробовал пойти; в то же мгновение тигр шагнул раза два к нему, и опять оба остановились. Солдат постоял несколько минут и решился снова двинуться вперед: но при первом его шаге и тигр быстро подвинулся к нему, и снова стали они, не сводя глаз один с другого. Солдат потерялся, и не зная, что делать, но чувствуя потребность что нибудь сделать, совершенно машинально достал из своего мешка один хлеб и бросил тигру. Вверь схватил хлеб, повернулся и убежал в лес. Солдат, сильно испуганный, благополучно возвратился в город. На другой день, он по-прежнему дошел до мельницы спокойно; но при возвращении, на том же самом месте, тигр уже ожидал его, и брошенный хлеб точно также выручил его. С тех пор эта история повторялась ежедневно более года: по дороге из города на мельницу тигр не показывался солдатам; на возвратном же пути с мельницы, на одном и том же месте, встреча с ним была неизбежна. Он стоял и ожидал и, получив свою порцию, убегал, не сделав никому никакого вреда. Все госпитальные солдаты это уже знали, привыкли к тигру и не боялись его нисколько, только заранее брали особый хлеб, который держали наготове для него. Кончилось тем, что составили охоту и бедного тигра убили, а многие из солдатиков, кормивших его, пожалели о нем. В одной из русских раскольничьих деревень, кажется, Астраханке, молокан пошел в баню на своем дворе мыться, забыв запереть дверь предбанника, и к нему неожиданно явился тигр, кинулся на него и подмял под себя. К счастью, жена молокана, находившаяся на дворе, заметила это вторжение незваного посетителя в их баню и, схватив топор, бросилась на выручку мужа. Сильными ударами топора, молоканка разрубила голову тигра, положив его на месте; а молокан, хотя крепко пораненный и помятый, остался жив. Храброй молоканке дали медаль за спасение жизни, что она вполне заслужила. Уездный начальник рассказывал о замечательной сцене между зверями, виденной им в лесу года за два до того. Он провожал какого то генерала, чуть ли не графа Бенкендорфа, проезжавшего через Ленкоранский уезд, кажется, в Персию. Для сокращения дороги, в одном месте они поехали верхом, с провожатыми и казаками. Они ехали лесом, по окраине глубокого, крутого оврага, поросшего деревьями и кустарником, и, невдалеке перед собою, на самом краю оврага, обрывавшегося отвесной стеною вниз, заметили фигуру крупного медведя, стоявшего неподвижно как статуя. Он был до того неподвижен, что его приняли сначала за камень или за обрубок пня какого нибудь дерева причудливой формы, но, приблизившись, убедились, что это действительно живой медведь; глаза его были открыты, он дышал и, свесив голову вниз, сосредоточенно смотрел в глубину оврага. Он так был поглощен своим созерцанием, что не слышал и не обратил внимания на людей и лошадей, остановившихся в нескольких шагах от него. Заинтересовавшись необыкновенным состоянием медведя, и любопытствуя узнать причину такого всецелого привлечения его внимания, генерал отправил нескольких казаков на разведки. Казаки спешились и, отыскав сподручное место, цепляясь за сучья и ветки, спустились на дно оврага, откуда ясно обрисовывался на вершине горы медведь в позе монумента. Не теряя его из вида, они пробрались в уровень с ним, осторожно разглядывая в густой чаще кустарников, и почти наткнулись на огромного тигра, который, подняв морду и хвост, впивался глазами в своего недосягаемого визави на горе, как бы застыв в том же положении недвижимой, окаменелой фигуры, как и медведь. Казаки не долго любовались этой картиной; они предпочли потихоньку, поскорее отретироваться вспять и, взобравшись на гору, обстоятельно доложили о своей находке. Генерал, не желая затевать охоты, поехал далее своей дорогой, предоставив зверям продолжать вволю их обоюдное лицезрение. Любопытно бы знать, долго ли оно еще длилось, и кто из них первый нарушил его. Ленкоранские тигры попадаются иногда очень большие, не уступающие величиною даже Бенгальским.