— У тебя хорошая фигура, — и шутливо вздыхает. — Вот бы мне… Мужчинам такие нравятся.

— Не знаю, — смеется Тоня. — Я не была мужчиной.

После зарядки Тоня плещется у рукомойника, до пояса окатывается ледяной водой. Она решила воспитывать в себе железную волю. Никаких переживаний. Затем, если ее очередь, готовит обед. Пока топится плита, составляет планы уроков.

А в два в школу. Только переступает порог учительской, к ней обращается Зарепкина:

— Антонина Петровна, это ваша?

В руках она держит книгу «Мастерство писателя».

— Теперь не моя.

— Знаю, знаю. Вы подарили Зяблову. Так вот, порадуйтесь — сегодня читал на уроке. Я, конечно, отобрала. И еще… Это вы написали на книге — «Легкие победы не льстят сердца русского»?

— Я. Это слова Суворова.

— Пусть Суворова… Так вот, первая «победа» уже налицо. У Зяблова двойка по сочинению.

— Плохо написал?

— Преотвратительно, да еще с какими-то претензиями. Обождите, я вам сейчас прочту… Вот: «Машина мчалась по залитой водой дороге, и от радиатора расходились рыжие усы брызг…» У радиатора и вдруг рыжие усы? Дикая чушь! Или вот еще: «Волны чмокали о борт лодки». Чмокали! Что они, свиньи?

— По-моему, вовсе не плохо.

— Ну, это только по-вашему. У вас всегда особое мнение. Но это не все, — Зарепкина делает значительное лицо. — Вы, Антонина Петровна, как классный руководитель, знаете об отношениях Зяблова и Батуриной?

— Об отношениях? А как же! Вера Батурина и Сеня — оба с Кордона, вместе ходят через Полночный бор в школу. И все знают, что они друзья. В школе Вера нисколько не стесняется проявлять свою заботу о нем, и никто в классе не обращает на это внимания.

— А вы все же присмотритесь, — продолжает Зарепкина. — Тут, мне кажется, уже не дружба. Сами понимаете — лес, они вдвоем. Может быть, они уже целуются?

— Ну и пусть целуются, — обрывает ее Тоня. Она не представляет, как это можно посмотреть в чистое спокойное лицо Веры, в ее серые глаза и спросить: «Вы целуетесь с Сеней? Рано еще. Это могут делать только взрослые…»

— Мне все понятно, — вздыхает Зарепкина.

— Что вам понятно?

— Какие у вас взгляды. И понятно теперь, почему у вас в классе распущенность. Да, да… И не смотрите так. Именно распущенность.

Тоня не успевает ничего ответить. Входит Борис. Он в своем новом костюме. Почему-то он носит его теперь каждый день.

— Антонина Петровна, — говорит Борис, — вы не забыли, что ваш класс готовит праздничный номер стенгазеты?

Теперь только так — «Антонина Петровна», «вы». Он строг и вежлив. Он и прежде иногда называл ее в школе Антониной Петровной, но всегда с еле заметной улыбкой, словно шутил. А теперь то же самое звучит сухо, со скрытой обидой, и Тоне кажется, все понимают это. Она чувствует, что внутри у него все напряжено, так же, как и у нее.

Из учительской Тоня идет в класс. В классе шумно. Копейка красная, растрепанная, держит Костю Иванова за шиворот, пригнула его к полу.

— Ты вымоешь тряпку? Вымоешь?

— А ты кто такая?

— Староста. Ты сам за меня голосовал.

— А я не голосовал.

— Неправда. Голосовал, голосовал!

Увидев учительницу, Копейка поясняет:

— Дежурить не хочет.

Костя смеется от смущения. Он бы с удовольствием дал сдачи, но не драться же всерьез с девчонкой.

— Как не стыдно?! — вдруг кричит Тоня. — Что вы, с ума посходили? Оставьте сейчас же.

Копейка отпускает Костю. Все удивленно смотрят на Тоню, притихли. И в это время она замечает, что у Генки усы. Длинные черные усы из конского хвоста.

— М… да… Не надо сходить с ума, — повторяет он важно ее слова и разглаживает усы пальцами.

— Хорош, — говорит Тоня, стараясь взять себя в руки. — Лучше некуда. Сними сейчас же!..

Митя сегодня совсем другой. Он подстрижен. Что должна изображать такая стрижка — непонятно. Сзади волосы повыхватаны ножницами, а спереди оставлены в неприкосновенности. Это, видимо, работа Егора.

Шея и уши Мити тщательно отмыты. Сидит на уроке тихо, даже несколько торжественно. На нем новый костюм. Похоже, что он стесняет Митю. Ему кажется, что все разглядывают новый пиджак и брюки.

Тоня догадывается: приехал Митин отец.

Рядом с Митей Генка. Усы он снял, но теперь вырезал из резинки голубя, намазал его чернилами и поставил себе печати на лбу и на щеках. Сидит и выжидательно посматривает на Тоню. Что она предпримет? Тоня понимает его и делает вид, что ничего не замечает. Генка разочарован. Достает носовой платок, слюнявит кончик и принимается стирать с лица голубей.

Как ни сдерживается Тоня, полностью овладеть собой ей не удается. И она видит удивление в глазах детей. После уроков Копейка смотрит на нее недетским сочувствующим взглядом и говорит тихо:

— Антонина Петровна, а вы стали какая-то совсем другая…

Да, другая. Она сама это чувствует.

А вечером педсовет и снова неприятность. Задают вопрос: «Почему у вас в восьмом прозвища?»

А что скажешь? Тоня пытается оправдать ребят. Ничего, дескать, в этом страшного нет, просто они хотят кое-что подправить в серьезном мире взрослых. Действительно, разве не скучно, что каждый получает имя при рождении, когда ничем еще не успел себя проявить. То ли дело прозвище — что заработал, то и получай соответственно своему характеру. Мамылина не любят — прозвали Мамылой, Генку — Бурундуком. Копейку в младших классах звали Десятником, то есть Гривенником, за маленький ростик. А после смены денег в десять раз уменьшили стоимость — получилась Копейка. Но, конечно, это нехорошо. Она обещает побеседовать с ребятами.

Тоню выслушали и сказали, что к замечаниям своих товарищей она отнеслась несерьезно.

И, наконец, Тоня дома. Но отдыхать некогда. На столе появляется стопка тетрадей и бутылочка с красными чернилами. Приходит Райка и весь вечер старается молчать, чтобы не отвлекать Тоню от работы.

Нет, Райка Тоне ни в чем не мешает. Жить с ней легко и приятно. Жалко только, что она редко бывает дома. Она любит двигаться, быть на людях, вечно занята, вечно спешит. То выставка книг в библиотеке, то обсуждение нового романа, то лыжная вылазка. Но главное в ней то, что она простая и веселая. С ней легко и приятно. Только вот запретной темы трудно избежать. Перед сном Райка лежит и читает. И вдруг:

— Тонь! Брось свои тетради. Послушай: «Четверть седьмого! Как долго приходилось ее ждать! Он снова зашагал взад и вперед. Солнце склонялось к закату, небо зарделось над деревьями, и алый полусвет ложился сквозь узкие окна в его потемневшую комнату. Вдруг Литвинову почудилось, как будто дверь растворилась за ним тихо и быстро и так же быстро затворилась снова… Он обернулся: у двери, закутанная в черную мантилью, стояла женщина…

— Ирина! — воскликнул он и всплеснул руками…

Она подняла голову и упала ему на грудь…» Вот любили красиво. «Упала ему на грудь».

Тоня хмурится и говорит:

— Слушай, тебе замуж пора.

Райка на миг становится серьезной.

— А ведь, правда, пора! — И тут же смеется. — Как ты догадалась?

Некоторое время обе молчат. Потом Райка спрашивает:

— Тонь, а как ты думаешь, мог бы меня полюбить серьезный человек? Очень-очень серьезный…

— А почему бы нет? Ты о ком?

— Ну, этого я даже тебе не скажу. Я его боюсь…

Райка умолкает, слышно ее ровное дыхание.

Тоне тоже хочется спать. Но спать нельзя. Надо работать. Она идет на кухню, умывается холодной водой и снова садится за стол. Вот тетрадь Мамылина. «Самолет и вертолет отправляются одновременно из двух пунктов»… Самолет… Глаза Тони закрываются. Вихрится снег. Винт самолета растворяется в воздухе. Огромные алюминиевые лыжи скользят по полю. Летчик машет Тоне рукой, похожей на лохматую собаку. Так ведь это Борис… Почему же он не взял ее? Куда же он? Тоня кидается вслед самолету. Ледяная пыль больно бьет в лицо. Сечет до крови…

Тоня покачнулась на стуле. Ручка катится по тетради, оставляя красные следы. Тоня крепко растирает виски, но это не помогает. Тогда она торопливо откидывает одеяло, раздевается и ныряет под холодную простыню. А утром снова гром будильника над ухом. Тоня вскакивает с постели и включает репродуктор.