— Так газетка-то у тебя никак старая.

— Почему старая? Нынешнего года.

Доводы Тулагина, видимо, все же убедили Софрона.

— Да я-то вообще не против митинга. Давай соберем бойцов.

...Конники выстроились у станичного правления по отделениям.

Тулагин заговорил с волнением:

— Товарищи бойцы, красные казаки! Военно-революционный штаб, как вы знаете сами по обстановке: Семенов прет, белочехи прут, японцы и всякая другая мразь, дает нам установку и предлагает переходить к партизанской войне. Что вы на это скажете?..

Строй как воды в рот набрал. Из ряда второго отделения раздался робкий голос:

— А ты-то сам как?..

— Я? — Тимофей обвел бойцов медленным взглядом. — Я оружие не складываю.

Бойцы загомонили.

— Понятное дело — воевать дале...

— Приглядеться надо. Куда оно выйдет?

— Известно куда, разбредемся по одному — семеновцы шкуру с нас драть начнут.

— Не тронут, если по домам, к хозяйству...

— К бабе под подол?

— У моей бабы уже четверо под подолом, кому их кормить?..

— Партизанить айда! В сопки!

— Вша заест — волком завоешь.

Строй нарушился, смешался.

Стоявшие возле правления марьевцы тоже включились в гомон.

— А нам куда подеваться? — громче других выделился голос марьевца. — Останемся в станице, придут белые — крышка нам тут.

Рыжеусый казак из третьего взвода говорил рассудительно:

— Партизанить, конечно, можно. Дак дома сколь не были...

Глинов поддержал рыжеусого:

— Повидаться бы хоть со своими...

— Заявись домой, враз к стенке, — это Хмарин.

Колобок Пляскин взбежал на крыльцо, чтобы привлечь к себе общее внимание, закричал звонким тенорком:

— Кончай баламутить! Которы по домам — отходи влево, которы партизанить — вправо.

Люди приумолкли и, пряча глаза друг от друга, начали делиться на две половины. Рыжеусый казак первым шагнул влево. За ним еще несколько человек. В правую отошли остальные и все марьевцы. Глинов остался посредине.

— Не знаю, братцы, куда, — растерянно лепетал он. — Ведь дома сколь не был...

Пляскин сошел с крыльца, присоединился к правой группе, смачно выругался, бросил в адрес сослуживца:

— ...красногвардейцем еще назывался!

Глинов виновато заморгал ресницами, повернул направо.

Тут же Пляскин пересчитал всех, кто отошел в правую сторону, объявил:

— Тридцать девять бойцов. Выходит, не убавился отряд, а увеличился.

Он снова взбежал на крыльцо и звонче, чем прежде, закончил:

— Предлагаю оставить за нашим отрядом старое название, но с новой добавкой — первая партизанская сотня. И командиром предлагаю оставить нашего боевого товарища Тимофея Егоровича Тулагина!

Утренней зарею конники партизанской сотни выехали из Марьевской. Их путь лежал на юго-восток, в горно-лесистый район по направлению к станице Таежной, родным местам Софрона Субботова и многих других казаков-красногвардейцев. Тимофей без колебания согласился идти в те места. Во-первых, глухомань, там легче будет найти надежный стан на зиму. Во-вторых, разъехавшиеся по домам бойцы бывшего революционного полка в подавляющем большинстве родом из тамошнего края, и Тулагин надеялся, что не один десяток из них примкнет к партизанскому отряду. А кроме того, дорога на Таежную шла через село Голубицы. Тимофею сердце подсказывало: Любушка там. Настя-сестрица не могла ее бросить, наверняка взяла с собой.

Из-за темных вершин поднималось солнце. Оранжево-красное, яркое. Над хребтами, над поросшими лесом склонами сопок, над высокотравьем еланей и падей занимался новый день. Тулагин и его боевые друзья пока еще не ведали, что принесет он им. Они твердо знали лишь одно — впереди тяжелые бои, жестокая не на жизнь, а на смерть борьба с врагами Советской власти. Каждый из них был готов к этой борьбе и, вступая в грядущий день, верил: как ни трудно будет, революция победит в Забайкалье, как и во всей России.