Говорят, что одна сказка уму учит, другая душу веселит, а третья о прошедших веках говорит. В сказке об Уле и кузнеце Илье дальше говорится, что не суждено было им сыграть свадьбу. И все из-за того, что не воротились сплавщики.

Не воротилась и Уля.

Словно в воду канули и барки и люди. Не знали в заводе, — да и откуда им было знать, что, и вправду, в омутах лежали и те и другие. К тому же, разве можно было дознаться про такое? Ведь не из Кусы пришла беда. А то ли из Сысерти, то ли из чужой стороны, а может быть, из Невьянска; ведь хозяева тех и других заводов не шибко рады были кусинскому железу да чугуну на больших рынках: уж больно стали славиться они. Молчали горы, хотя только они ведали, как в одну из ночей напали разбойники на кусинский караван. Настоящая битва там была. Только не дознались в Кусе, кто их сплавщиков перебил, кто барки с чугуном и железом утопил. Кому понадобилось такое злодейство? Известно лишь одно: в тот год было слышно, что крепко подорожало сысертское железо, английское поднялось в цене, а больше всех — невьянское.

Только много лет спустя узнали в Кусе люди о гибели каравана. Рассказал прохожий странник, видавший, как напали из-за засады на Улин караван наемники демидовских заводчиков.

— Как сейчас помню, — говорил кусинцам странник. — Шишковали мы в ту пору на берегу Камы. Прошлогодние шишки собирали. Я и мой брат. Ночью лежим в шалаше, слышим: крики, ругань. Вскочили мы с братом и от страха онемели. Первый невьянский разбойник Филька с ватагой уже по кусинским баркам с топором бегал. Видать, врасплох были застигнуты сплавщики. Выскочила ваша караванная с передней барки, в самую середку сечи угадала, да как крикнет: «Опустите топоры! Аль ослепли? Пал идет! Не пройти баркам дальше: огонь перегородит путь!» Смолкли крики. Поглядели все туда, куда ваша караванная показывала, а там уж огонь по обоим берегам стволы лизал и дым туманом стелился по реке. В испуге кинулись те и другие к своим баркам. Ульяна встала к потесу на передней барке и повела караван навстречу огню, дыму и ветру.

Можно было еще через огонь пробиться, да не такая Уля была, чтобы других в беде бросить. Расставила она сплавщиков да людей из прибрежного села вдоль линии огня, пропашку хотела сделать. И хоть не до того было, не могли все, кто был на пожаре, не подивиться сноровке Ули. Где больше огня и страху, там и она. Кому слово скажет, кого ласково по спине похлопает: ничего, мол, огонь страшен, а человек сильнее.

И увидела Уля, что Филька откуда ни возьмись объявился, горящие поленья на барку кусинскую бросает. Уже поднялось бушующее пламя над ее родным плавучим домом.

Вот какие злые люди бывают! Но не о том, наверное, думала Уля, когда она одна бежала под гору с единственным желанием — спасти барку. Фильку при виде ее, как ветром сдуло. Она же, взбежав на барку, сбрасывала горящие поленья в воду, топтала огонь ногами, но было поздно. И сама она вспыхнула, как факел…

После гибели Ульяны вовсе ожесточилось сердце Ильи на господ. Понимал, что неспроста погибла его любимая. Не отступала боль за Улю и в сердце Кадыра. Только не знал об этой боли Илья. Ни разу Кадыр и вида не подал. Но примечал Илья, что стал он Кадыру еще дороже и родней. Ведь его любила Уля…

Беда получилась из-за хлеба… Хлебом платили хозяева мастеровым да медными грошами в придачу. Часто мука была гнилая, а в тот месяц выдали муку не просто залежалую и плохую, а с червями. Мыслимо ли есть такой хлеб, если хозяйки, просеивая ее через сито, горстями выбрасывали червей прочь? Не раз бунтовал народ и раньше; из-за покосов, из-за провианта ходили к дому управителя, требуя правды. В этот раз на бунт поднял народ Илья, говоря открыто о злодеяниях господ.

Управитель тут же отдал приказ: заковать Илью в цепи и отправить в Златоуст на расправу.

И вот повели Илью, окруженного десятью конными егерями, через Моховую гору. И когда они достигли того места, где лес стеной стоял, загородив собой узенький свороток, на конников с гиком и криком напал конный отряд башкирцев. Впереди был Кадыр. У всех у них в руках клинки блестели… Но не знали храбрые люди, что навстречу конникам шел из Златоуста отряд егерей.

Крепко дрались башкирцы, ведь у каждого в сердце жил Салават Юлаев.

Земля у своротка покрылась мертвыми телами, а самого Кадыра (приказ был таков) взяли живым. Одной цепью его с Ильей сковали и повернули обратно в Кусу, чтобы увести обоих в Екатеринбургский тюремный замок.

Весь заводской люд, от мала до велика, вышел на улицу, когда по ней вели Кадыра и Илью. Многие плакали. Мужики картузы держали в руках, глядя на Илью и Кадыра.

Вдруг на дороге показалась большая группа господ на конях. Тут был и сам управитель завода, и гости его. Они возвращались с охоты.

Господа в страхе поворотили коней обратно, услыхав гул толпы. А в гору, окруженные стражей, шли двое, гремя цепями. Оба были без шапок, в холщовых штанах и таких же рубахах без пояса. Цепи на босых ногах.

Два могучих богатыря. Разница была у них только в одном: у одного лицо, грудь, руки — белые, как парное молоко, а у другого — смуглые, как ствол молодой сосенки. Родится же такая красота!

Оба они шли гордо, не сгибаясь. Только бессилье мелькнуло в их глазах, когда проходили мимо нищих стариков — бывших кричных мастеров да калек, потерявших силы на огненной работе…

Время, что веник: все заметает. Но не под силу было ни времени, ни ветрам, ни житейским бурям замести следы жизни таких людей, какими были Пугачев и Салават Юлаев, атаманы Грязнов и Белобородов, Косолапов и Кадыр, Илья и Чуфаров. Много было еще битв за освобождение от неволи…

Ныне в Кусе на месте старых изб вырос белокаменный город. На самом видном месте огромный дворец множеством огней вечерами сияет. Когда-то мятежный, а ныне усмиренный и обмелевший Ай тихонько плещется у скал-великанов.

В одной из комнат дворца на столах стоят образцы кусинского литья, собранные за многие годы. Среди этих моделей есть и «Кузнец Большой», отлитый в память об Илье неизвестным умельцем. Может, отливал эту модель Иван Зубов или Дятлов? А может, и Василий Пастухов? Не сохранило нам время имя этого умельца, как и имя того, кто чеканил.

Все в «Кузнеце» дышит жизнью, мужеством, красотой. И когда глядишь на это творение, хочется повторить когда-то услышанные слова: «Если все люди на земле охнут — все тучи посохнут. Если каждый кузнец молотом стукнет — вся нечисть пожухнет».

Была, говорят, отлита модель и с Ули, хранилась у кого-то из стариков, а потом исчезла…

Утес, на котором Уля с любимым Ильей встречалась да родными горами в зимнем уборе любовались, и по сей день ее именем зовется: «Улин камень». И родничок, что бьет из-под утеса, превращаясь в речку, «Улиной речкой» люди называют.

Часто теперь приходит сюда народ напиться хрустальной студеной воды из Улиной реки и отдохнуть; добрым словом вспомнить дедов и отцов, — как они из чугуна кружево плели; как боролись за победу Октября; как в гражданскую войну тосковали руки рабочих по работе. Ведь известно, рабочий без работы, что птица без гнезда. А потом, как восстанавливали завод — родного кормильца — своими руками. Главное же — как в далекие двадцатые годы посылали подарок Владимиру Ильичу Ленину — модель «Большого Кузнеца» — лампу Ильича. Только об этом речь в другом сказе…

Говорят, сколько по весне цветет трав в зауральской степи, столько сказаний про волшебную гору Тылсымлы-Тау люди сложили. Но сказание об этой горе, будто ниточка из ковра, с легендой о Тамерлановой башне переплелась.

Стоит Тамерланова башня на одной дороге с волшебной горой, от которой далеко-далеко к самой Полярной звезде протянулся Каменный пояс земли, как в прошлые времена назывались Уральские горы.